- Я, правда совсем слабо, - отозвался один из бородачей.
- Как зовут?
- Соб Боль. Из местных я, из деревни Костяники.
- Вот что, Соболь из Костяники, я уеду, но с тобой связь поддерживать стану. И сообщать, кто из встреченных мною в пути ютам служит. Предателя от доброго человека я с первого взгляда отличить умею. А ты мои сведения сообщай лесичам, чтобы они своих ренегатов знали в лицо.
- Спасибо, Кам Рой, - степенно сказал бородач. - А мы со своими прихвостнями миром разберемся.
- А с этим что делать станем? - спросил дюжинник. - Убить его, что ли, дабы не доносил впредь?
- Нет смысла. Другого поставят. Да и зачем понапрасну кровь проливать, если этого излечить можно? Сейчас я его перевербую.
Никто не знал слова, магом употребленного, но значение все поняли: превратит Рой противника в союзника.
- Слушай, кабатчик, и запоминай крепко-накрепко: больше ты ютам ни слова правды сообщать не станешь, а будешь доносить лишь то, что тебе Соболь передать повелит. А иначе от вредных лесичам действий помрешь в одночасье. Сердце от дел злых обуглится. Заклятие мое верное и исполнится непременно! Повтори.
- Не стану отныне ютам правду доносить, а врать буду то, что Соб Боль велит. А иначе сердце мое обуглится, заклятие твое верное.
- Все слышали? Соб Боль, теперь ты в ответе за обман ютов. Ври, да не завирайся, чтобы бельмоглазы ничего не заподозрили. А ты, Жижков, забирай этих убийц - с ушами и без ушей…
Глава одиннадцатая. Вторые юты
Раскинуть паутину.
Идиома (внедрить агентуру)
Когда патрули убрались, утащив тройников, Кам протянул Нову ютов пояс, который стражники почему-то забыли подобрать.
- Возьми, меч повесишь. Правда, он разрезанный, но я его тебе мигом починю. Маг поднес к своему шипастому браслету края - сперва один, затем второй, соединил, затем подергал, пытаясь разорвать.
- Крепко, - решил он, - можешь носить без опаски - не разорвется. Тут еще есть аппарат громкой связи. Мы с тобой как-нибудь на досуге разберемся, что там и к чему, станем перехватывать ютовы сообщения. А вот громобой я тебе не доверю. А то не ровен час спалишь чего ненароком.
- Что я - несмышленыш? - обиделся Лес.
- Нет, но с огневым оружием пока обращаться не умеешь. Время выберем, я сам тебе все покажу и расскажу. - И с этими словами Рой убрал громобой в свою переметную сумку.
Половой между тем снова расставил поваленную и исщербленную ударами мебель, а хозяин добровольно вызвался накормить всю честную компанию бесплатно. Было много выпито и съедено, шутили и смеялись, вспоминая эпизоды недавней схватки.
- А как ют лапу о столешницу зашиб и меч выронил!
- А как другим пуговицы в лоб прилетели! Те сразу - бряк на пол!
- А как ловко ты, Кам Рой, ножйк-то сапогом пнул!
- И при этом нож не просто упал, а отрубил ухо ютово!
- А теперь, - объявил маг в конце обеда, - мы с юным чародеем вынуждены вас покинуть.
Кам пожал руки всем присутствующим, и они толпой вывалили на крыльцо - проводить. Зацокали языками, когда коней увидели. А лесичи в конях разбирались, недаром среди желтокожих динлины слыли за кентавров: всадников, от коней неотделимых.
- Да где же вы таких красавцев-то раздобыли? - ахал и ахал Соб Боль.
- Долгая история, - ушел от ответа Кам.
"Вперед", - мысленно приказал Лес, и Банан тронулся. "Быстрей!" Копыта дробно застучали по плотному гравию. Верный держался рядом.
Они слишком много времени просидели в кабаке, и когда солнце начало скатываться за зубчатую стену леса, поняли, что до следующего постоялого двора засветло не добраться. Решили заночевать под открытым небом. Благо стояла теплынь, и небо было чистое.
- Может, оно и к лучшему, - сказал Кам, а Нов подумал, что наверняка к лучшему. Не то маг опять ввяжется в какую-нибудь схватку. Ему было непонятно, зачем привлекать к себе столько внимания, задирая всех патрулей на дороге. Не проще ли добираться до Холмграда тихо-мирно?
Они свернули к поросшему камышами берегу озера Козий Куль, выбрали сухой пятачок на песчаном бугорке под одинокой раскидистой сосной и развели огонь. За спиной порхали и пересвистывались рябчики, и Лесу ничего не стоило подстрелить парочку-другую, но он даже не притронулся к луку по простой, но совершенно детской причине: хотелось узнать, что за диковины на сей раз извлечет Рой из самобраного сундучка?
На подносе оказался кусок мяса с овощами, чай, а диковинкой - огромная кедровая шишка с ботвой молочая. Шишку нужно было резать ножом и есть кусочками без чешуи. Запах у нее был земляничный, а вкус… Шишка называлась ананас.
- Анавас, - пошутил Лес, но Кам глянул на него с таким удивлением, что юноша язык прикусил: опять, оказывается, сморозил какую-то глупость.
После ужина маг изготовил из земли новую пару мешков-одеял, и они завалились в траву под звездным небом.
- Пора расплачиваться, Лес, - сказал Кам.
- За что? - не понял Нов.
- За службу. Ты же меня нанял хранителем тела. И обещал платить рассказами.
- Ах, это, - вспомнил юноша. - Хорошо. Договор есть договор. Что тебе интересно?
- Я еще не слыхал о втором пришествии ютов. Как они появились? Когда? Почему вы в них ютов не признали и сразу не поубивали?
- Так ведь вторые юты не были похожи на первых. Не было у них ни морд зеленых, ни носа длиной в аршин, ни заячьих ушей, ни железных шапок. Ютанты же почти в точности такие, как мы. Только глаза без зрачков да уши волчьи.
- Ну, вещун-то сразу определит, что перед ним ют.
- Так то вещун. А я про внешность говорю. А случилось второе пришествие через семьдесят лет после первого. Примерно тринадцать веков назад. Летом. В тот день в самой-то деревне, в Великих Мудаках, считай, никого и не было - все на сенокосе. Первой на двузракую паутину, растянутую между двумя соснами, наткнулась бабка Сукка Отина. Она возвращалась из леса, где собирала цветы белоголов-ника для улучшения квасного вкуса, вышла к поскотине, обернулась и обмерла. Меж дерев висели два сгустка радужного тумана, закрученного в разные стороны. Один - посолонь, второй - противосолонь. Туман, как спицы в колесе, но неравномерно пронзали разноцветные лучи, они-то и придавали не тающему на солнце туману вид паутины.
Сукка Отина заорала по-бабьи пронзительно, шлепнулась мягким местом в навоз, затем подобрала юбки и пометелила в деревню.
- Ой, чудо чудное, диво дивное! - орала она, пыля по деревенской улице.
- Да что с тобой? - повысовывались из окон старики со старухами. - Чего там тебе поблазнилось?
Из ворот посыпались сопляки, принялись бабку трясти за юбку:
- Чего, бабушка Сукка?
- Чудо, вот чего! За поскотиной поразвешана паутина туманная, под солнцем не тает, лучами сверкает да голову кругами кружит!
- Тебе вскружишь, - припомнил какой-то дед. - Смолоду сама вертихвосткой была, парням головы кружила. А теперь каку-то дрянь увидела и орет как ненормальная.
- И никакую не дрянь, а самое предивное чудо!
- Туман дивный… Добра-то!
- В башке у тебя дивный туман, а за поскотиной - чудо!
Так, переругиваясь, детишки и старичишки отправились на поскотину поглазеть на бабкино чудо. Приблизились и изумились. Рты поразевали шире варежки. И вправду, если к той паутине близко-близко подойти, то начинает блазниться. Старичью умершая родня видится, мальцам - грозный родитель, который едва с сенокоса вернется, сразу же и выпорет.
К вечеру с покоса стало возвращаться взрослое население Мудаков. У чудо-паутины собралась чуть не вся деревня. В туман соваться побаивались. Наконец нашелся бесстрашный Уш Калов. Подобрал он с земли батожок и сунул в правый зрак. Палка в туман не полезла, словно кто ее туда не пускал, взад выталкивал. Уш Калов обошел паутину, зашел с тыла и ничего не обнаружил. С другой стороны никакой паутины видно не было. Вернулся Уш на прежнее место и еще разок в правый зрак палкой ткнул. Тут из зрака вышел припозднившийся Раз Уваев.
- Ты чего пихаешься? - пошел он грудью на Калова. - Я к нему иду, машу рукой, привет, мол, чего вы тут все собрались, какого хрена за околицей не видели, а он мне стяжком чуть глаз не вынес!
- Так это ты в паутине сидел? - спросил Уш.
- В какой такой паутине? Чего несешь? Я тебе кто: паук-мезгирь, в паутине-то сидеть?
- Оглянись взад, сам поймешь, из какого такого места вышел.
- Увалов обернулся, пасть раззявил и давай затылок
чесать:
- Это кака така дрянь? Откуль взялась?
- Знать бы. Взялась как бы сама по себе. Я вон в тот зрак дрючком пихал, да не лезет. А тут и ты, как из Матушкиной на лыжах. Я и порешил, что это ты там сидел, мой стяжок не пускал.
- Стану я в паутине сидеть, когда у меня без нее хлопот полон рот: корова не доена, поросяти не кормлены, курям зерно не сыпано…
- Почему же тогда стяжок не лезет?
- А ты его в левый зрак сунь.
- Ладно.
Калов сунул палку в Левый зрак, она вошла безо всякого сопротивления. Уш вытащил ее взад, осмотрел: палка как палка.
- Тащите-ка жердину подлинней, - попросил пацанов.
Те мигом приволокли длинную жердину, которую, как позже выяснилось, оторвали от ограды выгона. Калов взял жердь и посунул в тот же левый зрак. Толкал до тех пор, пока мог в руках удерживать. Как рыболов с толстым удилищем. Когда не смог, потянул обратно. Оглядел и заметил, что жердь укоротилась. Конец оказался срезанным ровным-ровным спилом.
Вот оно что, - сказал Уш. - Да эта штука опасная. Сунешь в нее нос, его и отчекрыжит. А ежели что посущественней сунуть? Тогда, видать, без существенного хозяйства навек останешься… И какая же, интересно, падла там, внутре, сидит?
- А вдруг баба? - высказал заветное желание кто-то из холостяков.
- Матушкина там сидит с зубами, - огрызнулся Калов.
- Матушкина с зубами мужиков напугала. Никто в паутину лезть не решился, мужским естеством рисковать.
- Да мы такую бабу с зубами не на том месте камнями прибьем, - решили мужики.
И давай в туман булыги метать. Кидали-кидали, притомились. Присели передохнуть. Вот тут-то из паутины, из правого ее зрака, и вышли три юта. Что они юты - о том только поздней узнали, наутро, сразу-то не разобрались. А пока глянули на выходцев - мужики и мужики. Только голые, срам наружу. И нет чтобы постесняться от народа, срамотищу прикрыть, нет же, давай прыгать, руками и ногами бить-пинаться. Ветру нагнали, как ветряки с бугра. Да еще и орали: "Уйя! Уйя!"
- Какого …уя им надобно? - не понял старый дед-бобыль. - Они бабы, ли чо ли?
- Да вроде, бы мужики. Срам-то видишь?
- Видеть-то вижу, но мутно-мутно.
Бабы от такого паскудного зрелища завизжали, давай глаза прикрывать кто рукой, кто юбкой. Какая упала, какая прочь кинулась. Одни молодухи меж пальцев сквозь щелки подсматривали. Хотел Калов одного козла прыгучего жердиной огреть, но тот так рукой рубанул, что переломил лесинку. Понял Уш, что если эдакий подвесит фонарь под глаз, ночь озарится. А голяки прыгали и уякали, отгоняя толпу от паутины, пока не устали.
- Кто такие будете? - стали подступать мужики, видя, что те уже не могут двинуть ни рукой, ни ногой.
А пришельцы - тыр-пыр, восемь дыр, бала-бала, уяк-уяк - ни хрена не разберешь. Немтыри, что ли?
- Ходи-ходи твоя-моя, - попытался с ними поговорить по-иностранному, как с желтокожими купцами на ярмарках разговаривают, Кара Баков. Он хотя и деревенский был, но из себя городского корчил, потому что дважды в столице бывал, возил кедровый орех на продажу. Там-то на иностранный манер балаболить и наблатыкался. Уверял, что желтокожие хозяева горбатых лошадей только такой язык и понимают. Но эти не поняли. В ответ снова да ладом долдонить принялись: хухры-мухры, шышел-мышел, тарара-бумбия.
Поделились мужики с ними, кто уж чем смог, чтобы те срам-то прикрыли, и двинулись в Мудаки. Накормили, напоили и удивляются:
- До чего же горазды хмельные меды глотать! Чай, по ведру медовухи на рыло вылакали!
Повели их в баню. И - веришь ли, нет? - банник из нее выскочил как ошпаренный и в лес кинулся. Да такого отродясь не бывало, даже старики не запомнят, чтобы банник у всех на виду по улице, сверкая пятками, метелил.
Уложили спать немтырей, а с утра один из них с пацаном, приставленным к гостям из паутины для догляда, взялся язык учить: "пить", "закусывать", "трахаться"… А двое других подались к кузнецу. Упросили его на немецких знаках, то есть руками махая и рисуя на песке, чтобы он для них какие-то хреновины сковал. Тот бесплатно согласился помочь бедолагам: они же такие бедные, что даже штанов не имеют.
Короче, договорились они с кузнецом и подались к своей паутине. По пути с какого-то двора сперли водопойное корыто, установили его под правым зраком: сейчас им дождь золотой пойдет, как смеялись деревенские. А первый к вечеру уже слов сто выучил. Да все глупости, каким пацан-озорник научил: "Хочу медовуху пить-блевать…", "Баба, дай за титьку подержать…", "Уссаться от смеху, блядь, говно…" и прочее в том же роде.
Вот этот-то способный к языкам ютант и уговорил на второй день пацана в паутину слазить и сказать там какую-то ютантскую хала-балу. Пацан в левый зрак вошел, сказал и через правый вышел. Ничего не запомнил, кроме пары слов тарабарских, каким его глупый дядька научил. А говорил ли он те слова, когда в паутину лазил, а если и говорил, то кому - этих подробностей не вспомнил.
Но уже на следующее утро у пришельцев оказалось полкорыта золотого песка, зря деревенские смеялись. Тем песком волчьеухие бельмоглазы (что у них уши волчьи, только наутро, при свете солнца разглядели, а бельмоглазыми их ты, Кам Рой, первый дразнить придумал) заплатили за избу, какую им отвели. Была там одна пустая, старуха-вековуха померла, вот и стояла заброшенная. Песком же расплатились юты за одежонку поприличней и за кузнечные изделия. Кузнец-то как услыхал, что у бедолаг золотишко завелось, враз плату запросил. Те и заплатили, не спорили. А потом закупили у деревни лесу, кусок земли близ паутины, плотничий инструмент. И давай стены городить, паутину свою огораживать.
На пятый ли, шестой день в Великие Мудаки прибыла патрульная служба, чтобы разобраться: что за пришельцы, зачем да откуда, для чего годятся и кому они такие нужны? Один-то уже болтал вовсю, не вставлял через слово "блядь, говно", разобрался, поговорил он с патрульными, отсыпал им каждому в карман по доброй жмени золотого песка, те и отвязались. Стражники уехали и доложили по инстанциям, что все в порядке, пришельцы как пришельцы, никого не трогают, в полон не берут, железных колпаков не носят, старую избу купили, новую рубят. И налоги платить завсегда согласные.
А пришельцы двузракую паутину огородили, принялись покрывать тесом. Затем взялись за пристройки. Вместо песка у них откуда ни возьмись монеты завелись со знаком треугольника в треугольнике. Потом пошили себе шапочки с длинными козырьками и тем же треугольником в треугольнике на околыше. Мужики глянули на те треугольники и только тут догадались, что пришельцы вовсе даже никакие не пришельцы, а самые натуральные юты. Задумались: а не поубивать ли этих новых ютов к Матушке, пока вместо Мудаков деревне не прилепили клички пообидней, типа …рванцев. Потом так решили: вторые юты не первые - ни шапок с зубами у них, ни носа аршинного, а наоборот - кепки и золота навалом. Да и зовутся совсем по-другому. Первых-то, оказывается, звали ютроллями, а вторых вовсе даже ютантами. Правда, те и другие из одной и той же Ютландии заявились, но это уже мелкие мелочи.
- Хорошо, что эти юты тихие, - толковали одни.
- В тихом озере всегда берегини водятся, - возражали другие.
- Делов-то! На холсты их не наступай, а в остальном с имя не так уж и плохо - хоть спи, хоть так смотри!
- Берегини берегинями, а ютов все одно лучше было бы поубивать. Юты же. Ютанты не ютанты - без разницы.
- Ну нет, ют юту рознь. Вот ежели бы эти ютроллями были, тогда уж… И денежки у этих водятся, кому плохо?..
Пока мужики в Мудаках так вот судили да рядили, ютов сперва незаметно, а потому уже и весьма заметно поприбавилось. Лезли они из новенького сруба, как тараканы из-за печки. Взяли в Холмграде патент, открыли сперва в Великих Мудаках, а затем в Колотилове кабак. Третий - в Пинкареве. Никто и глазом моргнуть не успел, как они свою сеть на полстраны пораскинули. Чисто пауки, недаром из паутины выбрались. До Холмграда добрались, на княжий Двор проникли.
- А князем-то в те времена кто был? - заинтересовался Рой. - Все тот же Синюха?
- Нет, Синюха к тому времени помер. Ведь семьдесят лет как-никак минуло. Умный был да храбрый, но чересчур буйный. Вечно в синяках ходил: то со своими же дружинниками задерется, то с богатыми купцами, а то в бабьи светелки проберется, те его скалками или веретенами уделают. После него княжил Кед Рой Краснуха. Прозван так был за пристрастие к красному вину из смородины или малины. Потом правил Кед Рой Желтуха. Этот почему-то сильно желтки уважал. Чуть проснется, сейчас орать: "А подать мне, в Распроматушку, желтков!" Ему из яиц наковыряют и тащут. Специальная группа ковырялок при Дворе мантулила, чтобы князя ублажать. А тому без разницы - какие именно желтки: куриные, утиные, гусиные или там вареные либо каленые, жареные либо всмятку. Так и помер однажды, когда сто желтков съел, а сто первым подавился. Прокняжил-то он недолго, лет пять всего, а по возрасту был, как сам про то людям толковал, в самом расцвете государственных сил - едва за восьмую дюжину лет ему перевалило.
При Желтухе и пробрались юты во Двор. Желтков ему натащили невиданных - зеленого цвета, голубого, от двухжелтковых и трехжелтковых яиц. Еще притащили золота, стали нержавеющей, подарков всяких дурацких. Какой-то перепетуй для мобиля, хихикал-ку, мешок с волшебными буквами МСП - ты его трогаешь, а он тебя лупцует, свинью с надписью "товарищ" поперек лба, которая золотыми монетками под себя ходит. А еще вечный клей. Князь сдуру-то на него сел, не заметил, так до сих пор, знающие люди говорят, штаны его на скамье сидят. Желтуха и доволен. Разрешил торговать беспошлинно.
Ладно, помер. Сел за княжий стол Кед Рой Золотуха. Этот необоснованные привилегии отменил, стал с ютов пошлину драть. Сперва - половину прибыли, потом - всю, а затем и тройную прибыль. А те даже не покряхтели, платят тройные налоги, никому не жалуются. Все удивляются: на кой хрен им такая коммерция, себе в убыток-то? А ютанты в Великих Мудаках домину каменную отгрохали, высоченную, недоскреб называется.
А однажды по стране слушок пополз, что люди исчезают. И быстро подтвердился. В нашем княжестве, среди вещунов, а уж тем более - ведунов, ни один секрет долго не держится. Князь у себя в тереме икнет, через час о том в государстве всяк знает, кому интересно.
Оказалось, что Золотуха за золотой выкуп дал право ютантам вербовать лесичей-воинов для сражений за паутинной границей. Но наемничество - непопулярный в нашем народе вид дохода. Немногие за границу ушли за деньги мечами махаться.