Свита Гиля - дюжина ютов - о чем-то переговаривалась, но сюда, до холма, не долетало ни звука. Услышать их мысли Лес не мог по другой причине. Еще ни один вещун не сумел расслышать, о чем думают юты. Тогда Нов попытался уловить мысли тех, кто находился внутри Дома стражи. Но сначала постарался сделать так, чтобы никто не расслышал его мысли и не обнаружил укрытие. В Доме стражи имелись вещуны.
Вещуны были телепатами и имелись почти в любой деревне. С их помощью вести изо всех поселений стекались в Центральный Дом стражи, находящийся в княжьем Дворе в столице Холмграде. Оттуда до самых до окраин расходились по стране княжьи распоряжения. Западный Дом, как и три прочих, держал связь с начальством в столице с помощью вещунов. Юты пользовались своими каналами.
Лес ловил обрывки мыслей соотечественников и тут же отбрасывал: не то, не то… Один мечтал о выпивке - подавай ему меда, да похмельней. Другой вспоминал минувшую ночь, проведенную с леснянкой, бывшей девицей. Третий… Четвертый… Пятый… Ага, вот что-то интересное. Бранились двое стражников.
Когда человек говорит, то мыслей у него нет. Так считается, потому что вещуны их не слышат. Зато могут слышать мысли в сторону (когда человек говорит одно, а думает другое) и мысли его молчащего собеседника.
"Болтай, болтай, - думал один. - Тебе легко болтать, ты сидел вчера в теплой сухой казарме, а я стоял снаружи, под дождем…" - "Покинул пост, - думал другой, - залез в караульную будку и "залил шары", как говорят чулмысы. Упустил пацана, да еще и оправдывается…" - "Да кто бы мог подумать, что будет побег изнутри? Сроду такого не бывало. Мы несем караулы не затем, чтобы пацаны не разбежались, а дабы охранять школу от нападений извне… Были уже случаи - нападали…" - "Что я теперь скажу Суч Яну? Дело-то вон как обернулось: нажаловался он брату своему Гилю, и пойдет теперь вонь по всему по княжеству… Эх, не видать мне теперь звезды дюжинника…"
Ого, подумал Лес. Неужели из-за меня дюжинника разжалуют? А я всегда считал, что ученик ютшколы - невелика птица.
Начальник патрульной службы въехал в Дом, и там началась паника. Запахло не только сгорающей звездочкой дюжинника, но и потерей голубой нагрудной звезды подсотника. Один вещун оказался спокоен. Его Нов все-таки обнаружил, не выдавая себя. У вещуна, оказывается, имелся портрет Леса - доставили из школы. И сейчас вещун сосредоточенно передавал словесный портрет в Центр. Тем же, насколько Нов сумел разобраться в мыслях вещуна, занимался и связник-ют. Ютант колотил по кнопочкам, и где-то за сотни верст из особого сундучка вылезала белая полоска бумаги.
Так называли юты странное полотно белей бересты и куда тоньше пергамента. На бумаге пробивались дырочки, из них и рисовался облик разыскиваемого Леса Нова. Вот как, подумал Лес, теперь мне не укрыться в собственной стране. Портреты раздадут дюжинникам, те покажут их патрульным. И где бы я ни появился, меня признают и схватят. Ох, проклятые юты! Как же вы обманули лесичей! Как купили своим дешевым золотом, как опутали паутиной хитростей, перессорили, разъединили! Упаси, Батюшки, от вашей любви и вашей злобы! В кого превратили вы некогда гордый народ лесичей? В пресмыкающихся за горсточку золотых монеток, которые ютантам ничего не стоят, а нам кажутся длинной деньгой!
А эта их школа! Восемь лет потребовалось мне, чтобы понять: мы нужны ютам как наемники, мишени для чужих стрел. Нам они разрешают подставлять себя под наконечники и клинки, а себе оставляют право снимать пенки. Мы - мясо под лезвиями! Нам ложиться в грязь чужого мира за чужие интересы…
Больше тысячи выпусков ушло за паутинную границу. Многие ли из них вернулись назад? Где брат мой, где отец? Да как вообще мы с Ножем появились на свет, если отец жил с мамой Настей лишь во время краткосрочных отпусков? Мне было три года, когда я видел Крона в последний раз. Ушел он за паутинную границу и назад в тайгу не вернулся… Ах, Крон, Крон! Почему не сумел послать ютов к Матушке под подол? Ушел ты, Крон, и не оставил ничего, кроме смутного тепла - воспоминаний о крепких, но бережных мужских ладонях… А как выглядят ветераны сражений в Ютландии? Видел я одного - брата Ножа. Был он покрыт шрамами, словно сшит из кусков, и совсем ничего не помнил. Прожил после возвращения в родную Берестянку всего полтора года, и был трясущимся инвалидом в свои тридцать два.
Матушки! Какие же мы, лесичи, неразумные! Почему сразу не распознали ютов в голых и жалких существах с волчьими ушами и глазами без зрачков? Приютили, пригрели, радовались, когда те в уплату за доброту стали расплачиваться сперва золотым песком, а затем и денежками! Почему не возникло у нас презрения к этому нечистому золоту?
И почему его много, как у берегинь? Потому ли, что ребенку известно: золото у водяных женщин фальшивое. Копи его, сохраняй, все одно превратится русалочье золото в кучу опавших листьев. Не так ли и с ютским? За эту гнилую кучу купили нас всех… К Матушке ютов!
Лес Нов пролежал на холме до ночи. Выждал, пока по-настоящему вызвездит. А звезды в серпене крупные и падают, падают, перечеркивая небосклон.
С каждой звездой отлетает чья-то душа. Вот еще одного не стало, а вот сразу двух.
На закате из Дома выехали патрули, половина подсотни - пятьдесят человек во главе с подсотником и вымпел-вещуном по правую руку от начальства. От прочих стражников старший отличался голубой звездой, нацепленной на кольчугу. Нов знал, что по мере движения патрули разделятся на дюжины, те в свою очередь разобьются на тройки, и во главе каждой будет стоять ют-тройник. Кроме той, разумеется, которую возглавит дюжинник. Ни дюжинником, ни подсотником ют стать не мог, все-таки в давние годы князья были помудрей, подумали о том, что слишком-то больших должностей ютам давать не следует. Хотя патрульную службу все же
возглавлял ют - Гиль Ян.
Уже в сумерках подсотник, сопровождаемый вымпел-вещуном и сменившимися стражниками, вернулся в Дом. Вымпел-вещун носил такие же сапоги, кожаные штаны, льняную рубаху зеленого цвета и плащ, что и прочие патрульные. Лишь алый кружок с золотистым ястребиным крылом на правом плече говорил о его звании и должности. Но алое пятнышко на таком расстоянии, да еще и в сумерках не различишь. Поэтому Лес едва не попался. Глядел, раззявя рот, на голубую звезду подсотника, с восемью крошечными золотистыми звездочками дюжинников, совсем позабыв, что подсотника сопровождает вещун. Вещун - лучший телохранитель и розыскник из всех возможных, потому что за версту чует противника, но и он, похоже, расслабился. Батюшки-светы! Проехали патрули мимо холма с потерявшим бдительность отроком.
А в доме началась пьянка. Будто сам Переплут, бог пьянства динлинов, на пир явился. Юты ничем в Лесном княжестве не дорожили: золото для них - песок, прелая листва берегинь; люди - чучела для смазки клинков; меха собольи и горностаевы - прах; железо - ржавчина; самоцветы - слюда для окошек; любые сорта деревьев самых красных пород - не лучше опилок, но хмельной мед, медовуху и ягодные настойки ютанты глотали, будто сроду не видывали. Говорят, что могли перепить даже горынычей, хотя те в три горла глотали, а старшой ихний змей, говорят, даже задницей хлебать умел.
Была, правда, у Леса теория, что все съеденное и выпитое ютами отправляется прямиком в Ютландию. Так пошутил он в прошлом году, когда, ученики предпоследнего класса школы ютов подглядывали в окна, как на пиру, венчающем обучение, здоровенные выпускники падали под столы после третьей кружки, а преподаватели все пили и пили, опустошая одно серебряное ведро за другим. За шутку Нов получил тогда подзатыльник от классного надзирателя, потому и запомнил. Надзиратель был лесичем, и на пир допущен не был. А пока вместе с подопечными он подглядывал, как "заливает шары" надзиратель выпускного набора, и облизывался на сухую…
Сейчас в Доме шла пьянка, и Лес дождался, когда у стражников не осталось ни единой связной мысли. Тогда Нов осторожно спустился с холма и стал подкрадываться к Дому. У стены замер и попытался осмотреться с помощью своих задатков дальновидения. Увидел картинку Дома стражи изнутри и попробовал понять, как в него пробраться и откуда ждать опасности.
Лес увидел караулку - там храпела сменная стража; трапезную и оружейную - там мешались пьяные мысли многих патрульных; поварскую - там повара и поварята, обслуживавшие пир на трезвую голову, сейчас старались наверстать упущенное. Все это на первом этаже. На втором, как понял юный чародей, находились спальни - были они почти пусты: редкий страж сумел добраться до постели, - и ход наверх в сторожевую башенку. В башенке никого не было или, по крайней мере, не было лесичей - ни отголоска мыслей оттуда не долетало. Мог в башенке находиться ют, но приходилось рисковать. Вряд ли найдется трезвенник-ют, успокаивал себя Нов. Батюшки не приведи, чтобы оттуда заметили, как стану выводить лошадей.
Конюшня находилась справа, крытой галереей она соединялась с караулкой, где спали мертвецки пьяные патрули. В самой конюшне не было никого, кроме лошадей. Лес неслышно скользнул к воротам. Они оказались запертыми изнутри. Но что такое листвяжная задвижка для чародея? От колдунов и кудесниц он тем и отличается, что умеет двигать предметы силой Духа.
Нов принялся сдвигать запор в сторону. С него сошло семь потов, прежде чем догадался перенести усилия с деревяшки на железную рукоять, вбитую в брус. Задвижка сразу же подалась. Лес потянул за кованое кольцо, и одна из створок беззвучно пошла на него. Петли оказались хорошо смазанными. И слава Батюшке!
Отрок протиснулся внутрь. Дохнуло конским потом и навозом. Лошади слева и справа от прохода беспокойно запрядали ушами, учуяв незнакомца, но чародей принялся беззвучно вещать: "Я друг, я не обижу". Кони успокоились и принялись кто жевать, а кто дремать дальше. Лес прошелся вдоль стойл туда и обратно, распахивая калитки. Себе он приглядел вороного, уж больно был статен. Нов вступил с ним в мысленный разговор: "Ты - красавец, я люблю тебя. Пойдешь ли со мной?" Вороной потянулся губами к отроку. Лес потрепал гриву и вывел его в проход. Уздечки и седла хранились в караулке. Нов не решился идти туда. Мало ли что там все пьяные, береженого и Батюшка бережет.
Отрок вывел коня, запрыгнул на спину и мысленно приказал двигаться вперед. Но не спеша, не спеша… Потом представил себе вольный бег в лугах, да не в одиночку, а табуном, чтобы ветер свистел в ушах и развевал гриву. Лошади вереницей вышли из конюшни и потопали вслед за вороным. Взошла луна, и из башенки местность просматривалась почти как днем. Но тревоги никто не поднял.
Всадник вывел табун к холму, завернул и лесной тропой повел на восток. Заставил жеребца сойти с тропы и пропустить табун. Когда последняя лошадь процокала по каменистой дорожке, пролегающей по логу между лесистыми сопками, Нов отыскал пальцами нервный узел на холке своего скакуна. Нажал и почувствовал, что жеребец впал в оцепенение. Тогда Лес представил, что из-за холма к табуну крадутся два, нет, три медведя. Лошади испуганно заржали, а затем в панике ринулись вперед, не разбирая дороги.
Когда табун скрылся из глаз, Нов размял нервный узел и привел жеребца в чувство. Развернул и той же тропой, избитой копытами угнанных лошадей, тронулся назад к холму. Выбрался на тракт, ведущий от Дома стражи к западной границе. Песчаная дорога была испещрена следами подков, и разобраться, что по ней проехал одинокий всадник, не сумел бы ни один следопыт в мире. Если, конечно, не говорить о ведунах с их всепроникающим даром ясновидения. Но где патрули возьмут ведуна? Их всего-то на княжество человек восемь, и шесть находятся в столице при Дворе. А седьмой - его родной дед, уж он-то внука не выдаст. Про восьмого Лес не знал ничего. А может, было их и не восемь.
Нов вскоре сошел с торной дороги и лесными тропинками двинулся на юго-запад. Впереди лежала столица, но до нее было с десяток конных переходов. Холмград отрока не интересовал, но от него было полтора дня пути до Берестянки, родной деревни, где жил-поживал дедушка Пих, скрипел помаленьку, готовясь отмечать свой первый век. "А два века мне не протянуть", - шутил дедуля. Знал, когда умрет, но внуку не говорил.
Глава вторая. Лесные дачи
Недодача - дача - передача.
Беззубый крокодилъский каламбур (о вороватом работнике прилавка)
Светало. Голова Нова клонилась вниз. Он клевал носом, встряхивался, пока не понял, что сейчас просто-напросто скатится с лошадиной спины в траву и даже не заметит этого. Будет спать и видеть сны о Берестянке, дедуле Пихе, исчезнувшем отце Кроне и зарытом на берестянском кладбище брате Ноже… Я что, уже заснул? - вскинулся Лес, протер глаза и вгляделся в предрассветную мглу.
Жеребец вышел к таежной речушке. Вдоль ее каменистого русла густо росла смородина. Черные гроздья спелых ягод свисали до самой воды. Речка была мелкой, но прямо под носом вороного имелся омуток, где кто-то плескался под крутым берегом. Нов спешился и отпустил скакуна попастись, велел только никуда не уходить.
Отрок сорвал несколько гроздей и принялся есть, вытягивая черешки сквозь сомкнутые зубы. Глазами он обшаривал окрестности, прикидывая, где укрыться от недоброго глаза и куда бежать в случае опасности. Речка струилась по распадку. Чуть выше, на склоне сопки, густой стеной стоял малинник. В нем и укроюсь, - решил Нов. Поднялся к кустам, осторожно раздвинул ветки, забрался в гущу и обнаружил травянистую лысинку. Набрал горсть малины, сунул в рот и повалился в траву.
Плеск под берегом усилился, потом Нов услышал чуть хрипловатое женское пение:
Приди, тебя я обниму,
За плечи ручками возьму,
А может, даже не за плечи.
Любовь все раны враз залечит.
Берегиня, подумал Лес и уснул. Водяных женщин он не боялся. Еще не вошел в возраст, когда сходят с ума от душевных песен берегинь…
Он спал и не видел, что местный леший обошел его, замкнув круг в пять сопок, две речушки и участок кедрача. Проснулся таким голодным, будто не ел три дня. А на самом деле в последний раз сидел за столом позавчера вечером. Съел тогда два стандартных ужина, лопал в запас, готовясь к побегу.
Огляделся окрест. Все спокойно. В тайге было полно зверья, водилась иножить, но ничего опасного не замечалось. Нов поел малины, спустился к воде. Умылся, попил, пожевал смородины. Вдоль тропы свисали красные прозрачные гроздья кислицы. К вкусу малины и смородины добавился кисло-сладкий красной смородины, но голод только усилился.
Лес достал из-за пазухи кошель с кремнями, ножом надрал бересты и запалил костер из сушняка. Срезал ветку, отыскал в кошеле бечевку, согнул лук. Не ахти какое оружие, но для его целей сойдет. Нарезал несколько стрел, заточил. С такими стрелами - без наконечника и оперения - на серьезную охоту рассчитывать не приходилось, но не медведей же, в конце концов, он собирался стрелять. Рябчики-сеголетки порхали там и тут, как бы прячась от человека, но и высовываясь из ветвей, умирая от любопытства: что за зверь сидит у огня?
Нов без труда подстрелил парочку, содрал перья вместе с кожей, разрезал каждого пополам и нанизал на рожны. Вонзил палочки в землю, чтобы мясо жарилось, и пошел собрать приправы; тощих, листиков черемши второго урожая.
Поел-попил, пожевал ягод и свистнул вороного. Жеребец явился и стал, как лист перед травой. Отрок запрыгнул, и они тронулись по тропе вслед за водой. Речушка вскоре слилась с другой, пошел кедрач. Лес сбил стрелой шишку, но она была залита смолой, не поспела. На заготовку орехов отправляются после того, как брусника поспеет, а точнее - через семь дней после ведьминого праздника на сопке Лысой, где отмечается победа над зеленорожими ютроллями. Это середина вересня.
Нов бросил шишку на тропу и приказал вороному трогаться. Они поехали вдоль речки, которая снова слилась с другой, и опять начался кедрач. Еще через полчаса конь вышел к сливающимся речушкам и кедрачу.
Что-то не так, подумал Лес. Здесь я, кажется, уже проезжал. Неужели заблукал? Все время двигался вдоль реки вслед за водой, никуда не сворачивал.
Нов глянул под ноги коня. Вот же неспелая шишка, брошенная им. Леший водит, понял отрок. Что же получается? Ни за что ни про что потерял часа полтора, в Матушку и Первоматушку! Я же беглец. Возможно, за мной идет погоня. На след они вряд ли напали без ведуна, а гоняются сейчас, поди, за убежавшим табуном. Может, уже и нагнали. У патрулей есть вещуны, те сумеют засечь стадо в тайге, если кони не убежали очень уж далеко…
Чтобы снять заклятие лешего, Ной стянул через голову рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Следовало бы переменить обувь с ноги на ногу, но сапоги не чувяки, шиты на левую и правую ноги, наоборот не натянешь. Сапоги были форменные, из мягкой кожи, но с твердыми подошвами. И штаны на нем были форменными, и рубаха, крашенные в небесно-голубой цвет. И не изо льна, а из какого-то неизвестного лесичам материала. Рубаха не была заговоренной от стрел: ютская материя не поддавалась заговорам. Нужно будет переменить одежду при первой возможности, подумал Лес. Иначе засекут в любой деревне, что перед ними беглец из ютшколы.
Сапоги поменять местами было нельзя, зато можно вынуть и переменить стельки, а это почти одно и то же. Авось поможет. Оградясь от лешачьих шуток, отрок толкнул вороного каблуками и двинулся вперед. В этот раз он очень внимательно следил за тропой, и иножити не удалось его обмануть. Через час тропа резко пошла под уклон. Впереди обозначился прогал. Там безымянная речушка впадала в более крупную. Скорее всего, перед ним текла Мина.
- Стой, - приказал он жеребцу, потому что впереди слышалась чья-то брань.
Лес спрыгнул на землю, велел коню замереть, а сам скользнул на крики, стараясь остаться незамеченными. На краю леса перед пологим спуском к реке стояла лесная избушка, сложенная кое-как из неошкуренных стволов с плохо обломанными сучьями и комьями земли на комлях. Деревья не рубили и не пилили, а вырывали, словно тут потрудился глупый богатырь Еленя. Тот славился на все Лесное княжество дурацкой привычкой подравнивать леса: длинные стволы вбивал в землю, а короткие вытягивал.
Нов в детстве видел сосновую рощу, где потрудился Еленя. Деревья посохли. Дед рассказывал, что пришлось варить траву тирлич: отдельно корешки и отдельно стебли. Дедуле пришлось набирать в рот горячего варева из котелка с корнями и брызгать на глупого богатыря. Еленя взлетел вверх и повис вниз головой. Поостыл на ветерке, запросил прощения. Не стану, мол, трогать ваши сосны, Батюшка с вами, живите с неровным лесом, раз кривой нравится.