* * *
(РИ) 2 февраля в дневнике Ф. Гальдера отмечено: "…Эти бои за линией фронта носят комически уродливый характер и показывают, что война как таковая начинает вырождаться в драку, далекую от всех известных доныне форм ведения войны".
Глава 12
Из показаний красноармейца Пономарюка Андрея Станиславовича (АИ)
…Вскоре вновь началось наступление, и нас направили в бой. Наш командир полка комиссар товарищ Григорьев к тому времени на бригаду пошел, а новым командиром полка стал командир 1-го батальона майор Голов. Он тоже был, как и почти все мы, из побывавших в плену. Наступали тогда в сторону Глубокого. К месту назначения нас сначала доставили поездом, а потом выгрузили на каком-то полустанке и повели пешей колонной. Долго шли по заметенной снегом дороге. Все лесом шли, через какие-то замерзшие ручьи, болота переправлялись, по мосткам каким-то перебирались. Где линия фронта проходила, командиры то ли не знали, то ли направление потеряли. Заблудились, короче. Идем мы, значит, по дороге, а тут вдруг услышали впереди шум автомобилей, ну, командиры колонну от греха подальше в лес с дороги свели и разведку вперед послали. Ожидание продолжалось минут пятнадцать. Тут один из разведчиков прибегает и говорит, что впереди у моста немецкие грузовики стоят и мост ремонтируют. Командиры посовещались и решили атаковать немцев, когда они мост закончат делать. Нашу роту вперед выдвинули, а остальные в лесу стали засаду готовить. Пока мы по лесу к мосту шли, к немцам еще несколько машин приехало с подкреплением и через мост перебралось. А где-то правее и впереди что-то громыхало. Тут у моста несколько снарядов с громким грохотом разорвалось. Немецкие солдаты из машин повыскакивали и врассыпную бросились бежать с открытого места, в том числе и в нашу сторону. Вот здесь-то и началась пальба. Команды стрелять я не услышал. Но когда увидел нескольких немцев, бежавших в мою сторону, понял, что нужно действовать. Рядом лежал "зятек" и первым открыл огонь из своей "Мосинки". Ну, я к нему присоединился. Мы оба выстрелили по несколько раз. Один немец упал, а двое других, вскинув карабины и стреляя перед собой, продолжали бежать. Поняв, наконец, что в кустах засел противник, немцы повернули к дороге, вскочили в уже успевшие развернуться машины и умчались. Вдогонку им все рвались снаряды. Как нам потом сказал командир взвода, это наши разведчики вызвали по немцам огонь бронепоезда. Весь бой длился не более десяти минут. Никаких острых ощущений я не испытывал и действовал почти автоматически, повторяя поведение соседа-красноармейца. Возможно, именно поэтому тот, первый, выстрел в противника быстро забылся.
К Глубокому мы так тогда и не вышли. Немцы на подходах к городку сильную оборону построили и отбили наши атаки. Мы закрепились в нескольких селах неподалеку и оттуда пытались снова атаковать врага. Но каждый раз, теряя людей, откатывались на исходные.
Вот что я еще хочу сказать. Война отсеивает все лишнее. Снимает шелуху. Показывает людей такими, какие они есть. У каждого из нас есть свои страхи и причуды. Тут сразу видно, кто ты по жизни. В этом и есть правда войны. И знаете, что самое интересное? На войне плохие люди становятся настоящими подонками, гниль в душах разрастается и принимает уродливые формы человеческой подлости. А люди хорошие раскрываются, преобразуются, и красота их внутреннего мира поражает своей силой и божественной природой. Иногда даже страшно становится: а вдруг в трудный момент ты окажешься не таким, каким сам себя считаешь? И самое главное, что здесь нет права на ошибку – нельзя что-то изменить, переиграть, извиниться или простить. Здесь только есть сейчас и уже нет потом. Если рискуешь, то, может, последний раз, а если нет, то можешь всю жизнь не простить себе этого единственного малодушия.
Среди очередного пополнения, поступившего к нам в батальон из лагеря в Молодечно, оказался грузин огромного роста. Прямо богатырь из сказки. Все звали его Кацо. Назначили его вторым номером в пулеметный расчет "Максима". Вел он себя спокойно, разговаривал мало и, кроме больших размеров, ничем больше и не выделялся.
Как-то ночью после тяжелого боя бойцы дремали в окопах, а два санитара выносили с нейтральной полосы раненых. Нейтральная полоса была шириной всего несколько сотен метров и хорошо просматривалась. А тут светать начало. Неожиданно послышался стон раненого. Командир роты устало посмотрел на санитаров, но те только опустили головы – вылезать из окопа было слишком опасно. Несколько минут все молчали. Видимо, лейтенант не счел возможным посылать людей на верную смерть. На нейтралке снова кто-то застонал. Напряжение возрастало. Кацо, ни слова не говоря, вылез из окопа и, слегка пригнувшись, пошел в сторону стонавшего. Подхватив его левой рукой, он подошел к другому раненому и обоих волоком потащил к нашим окопам. Теперь он шел во весь рост и, конечно же, хорошо был виден противнику. Командир роты и санитары замерли. Но немцы почему-то не стреляли. Положив раненых, Кацо еще раз вернулся на нейтралку и принес еще одного. Только после этого он тяжело спрыгнул в окоп и пошел в сторону своего взвода. Потом, недели через две, я видел, как Кацо, молча сидя на земле и опершись спиной о березу, окровавленными пальцами пытался что-то достать из большой раны на животе. Вскоре его увезли в госпиталь, и больше мы не встречались. Вот такой был хороший человек.
Или вот еще пример к вышесказанному. Был у нас в роте один боец. Звали его Семен. Земляк – украинец, родом из-под Киева. Был он комсомолец и активист, тоже из пленных, что в Минске в лагере сидел. На собраниях всегда правильно говорил, призывал бить врага, первым руку поднимал, обещал не жалеть своей крови за Родину. Считал себя политбойцом. Одет был аккуратно и чисто. Поговаривали, что его вроде как в политотдел хотели забрать, да что-то не срослось, и оставили в роте. Ротный к нему почему-то настороженно относился. Там же, под Глубоким, дело было. Роту послали обойти с тыла деревню, занятую врагом, вроде как разведка нашла дорогу, как это сделать. Вышли ночью. Долго шли через лес, но разведчики не оплошали и вывели нас точно к немцам в тыл. Вот только когда начали к бою готовиться, Семена не досчитались. Подумали, что отстал или заблудился. Искать его было некогда, так как сигнал к атаке уже поступил. Наша атака тогда чуть не захлебнулась под пулеметным огнем сразу пяти пулеметов врага. Если бы не удар с фронта "штурмовиков", все бы там остались. Оказывается, немцы были заранее предупреждены об атаке с тыла и перенесли свои пулеметы с фронта. А предупредил их Семен! Ночью во время марша он специально отстал и перебежал с оружием к врагу. Когда наши ворвались в деревню, Семен по ним стрелял. Его труп потом с винтовкой в руках нашли в одном из домов, где засели гитлеровцы. Так-то…
Длительные бои сильно подорвали боеспособность нашего полка. Мы очень устали, а личный состав части сократился в несколько раз. Теперь в полку было всего два батальона, человек по сто в каждом. Я находился во втором батальоне, в котором осталось только две роты, а в первом их было три. Все труднее стало выскакивать из окопов и идти в атаку. Немцы почти непрерывно наступали, и положение с каждым днем становилось все сложней. Но самое главное, существенно ухудшилось питание. В первые недели после взятия Минска нас кормили вполне прилично. Утром и вечером на брата давали несколько черпаков каши, в обед какой-нибудь суп, на второе кашу, макароны или картошку, сдобренную мясной подливой, а на закуску иногда и компот. Хлеба хватало, к чаю всегда было несколько кусков сахара, и никто не жаловался. А потом с едой стало плохо. Сначала уменьшили порцию каши. Потом на обед начали давать только одно блюдо – густой суп или жидкую кашу, чаще всего перловую, а вечером лишь кусок хлеба с горячей водой практически без сахара. Временами в течение дня кухня вообще не работала, и нас совсем не кормили. Приходилось самим доставать пищу и питаться лишь тем, что могли достать. А тут началось отступление. Немцы перешли в наступление и нас выбили, да вдобавок ко всему отрезали от остальных частей.
Полк, пройдя без отдыха по лесным дорогам почти 20 километров, к вечеру оказался на берегу какой-то реки. Как часто бывало, заночевали в лесу. Спать легли на голодный желудок, а утром, напившись "чаю", снова двинулись вперед. К середине дня вышли на поляну, на которой стояло две больших и несколько маленьких хозяйственных построек, возле которых никого не было видно. Как всегда в подобных случаях, вокруг поселка выставили охранение, а личному составу приказали расположиться в лесу в километре от опушки. Вскоре был задержан и доставлен в штаб мужчина средних лет, представившийся Степаном. Он с опаской вышел из леса и, постоянно оглядываясь, проследовал к сараю одного из домов, где его и схватили. Показав дежурному командиру паспорт, мужик рассказал, что это хозяйство его семьи и брата. В поселок он пришел за продуктами, спрятанными в сарае. Еще он сказал, что в деревушке, расположенной в 10 километрах выше по реке, находится штаб какой-то немецкой части, охраняемой отрядом моторизованной пехоты. Для командования полка эти сведения были очень важны, а для нас имело значение совсем другое – упоминание о продуктах. Уже через полчаса почти вся наша рота, несмотря на категорический запрет командования, вовсю шуровала в брошенных домах и сараях, а к лесу потянулась цепочка солдат, нагруженных мешками с зерном, картошкой и другими продуктами.
В это же время, проанализировав сложившуюся обстановку, командир полка дал команду готовиться к маршу, проработать вариант обхода деревни, занятой немцами. Степан, хорошо знавший местность, обещал помочь провести наиболее безопасным маршрутом полк к нашим. Он хорошо справился со своей задачей, и к утру мы без приключений достигли деревни, где стояли наши части, и сразу же включились в подготовку оборонительной линии для отражения приближающегося противника, о котором нам сообщили. Особенно плохо было по ночам. За месяц нам довелось лишь один раз провести ночь в тепле и под крышей. Этому препятствовало многое. Чаще всего мы останавливались на отдых вдали от населенных пунктов – в лесу или в окопах. Для размещения на ночь, например, личного состава только одного батальона требовалось не менее пятнадцати-двадцати домов, которые не всегда можно было найти в небольших деревнях. Вот и приходилось в мороз строить землянки, накрывая их ветками, досками и другими подсобными материалами. Солдаты устраивали себе подстилку из лапника, веток других деревьев или сена, подкладывали под голову вещмешок и укрывались шинелью. Разводить костер ночью обычно не разрешали, а днем чаще всего не было времени…
Глава 13
Из воспоминаний бывшего бойца 2-й штрафной роты 1-го батальона Минской стрелковой бригады Дорохова (АИ)
…Выбили мы немцев из Крулевщины. Бронепоезда ушли дальше на Полоцк и Глубокое, а нам командование дало приказ занять оборону. Окопались за селом в лесу у дороги на Полоцк и село Ивановщину. Тяжело было это сделать, снег по пояс, земля мерзлая, но надо. Это все понимали, потому и закапывались изо всех сил. Благо кирки и лопаты имелись в большом количестве. Через день-другой наш батальон отвели назад на станцию. Память об этом селе не сотрется до смерти.
Почему? Во-первых, мы роскошно отдохнули здесь в ожидании пополнения. Нашему отделению достался сухой, чистый, просторный деревянный дом. После войны мне пришлось останавливаться во многих гостиницах Советского Союза, в том числе в цековских номерах "люкс". Жил в гостиницах за границей. Но, честное слово, такого блаженства, какое испытал в Крулевщине, нигде и никогда не испытывал.
Спали на полу, на соломе, словно под нами не деревянный пол и солома, а перина из лебяжьего пуха. Тепло, ни ветра, ни дождя, ни снега. Благодать-то какая – после снежных окопов, ледяных "пеналов", грязи и воды в окопах. Не удастся мне передать то поистине волшебное состояние тела и души от столь внезапно свалившегося ощущения уюта. Оно невыразимо.
Во-вторых, по два раза в день получали бесподобную трапезу. Нам доставляли в термосах либо суп-пюре гороховый, либо кашу. Плюс к этому – обалденный вкус и запах консервированной, в жестяных баночках, колбасы или копченого консервированного, нежного, словно тающего во рту, бекона. Разве можно забыть все это?! И учтите, что это после лагерной баланды, кусков замороженной конины, многих дней голодания! Нет, конечно! Лица бойцов просветлели, стали округляться, розоветь. А что еще надо солдату? Ел вдоволь, спал вволю.
В-третьих, здесь погиб почти весь наш батальон. В Крулевщине мы получили из учебного батальона пополнение из наших же "лагерных" парней, привели себя и оружие в порядок. Мне вместо винтовки выдали трофейный автомат и перевели в минометный взвод. На станции нам в качестве трофеев много чего из орудия досталось, и винтовки, и пулеметы, и с пяток минометов. Вот меня и перевели как бывшего артиллериста в минометчики. Пока было время, мы учились пользоваться трофеями. Несколько раз на станцию из боя для пополнения боеприпасов и ремонта возвращались наши бронепоезда. Они привозили раненых, которых перегружали на санитарный поезд. Пополнив боекомплект, бронепоезда снова уходили в бой. От раненых мы узнавали новости о ходе боев. Тяжело там было. Немцы свои силы наращивали. Прорваться в Глубокое и освободить наших пленных в тамошнем лагере никак не удавалось. Нас немцы не трогали, так, иногда над станцией пролетали их самолеты, и все. Так что была у нас тыловая и почти мирная жизнь. Это продолжалось примерно неделю, но, как говорится, все хорошее быстро заканчивается.
В один из предутренних часов наш сон прервали немцы. Смяв поставленный заслон со стороны Глубокого, они навалились на нас, сонных. Командир роты дал команду: "По окопам". Пришлось отбивать одну за другой атаки немцев. Силы были неравными. Поняв, что у нас, кроме стрелкового оружия, ничего нет, немцы пустили вперед танки. Решили проверить – не подвох ли это с нашей стороны. Мы вели огонь из стрелкового оружия, не давая приблизиться к нам гитлеровским автоматчикам и полицаям. Две наши 45-мм пушки были расположены по обе стороны дороги к селу. Их замаскировали под небольшими раскидистыми сосенками. Когда немецкие Т-3 приблизились, пушки открыли огонь. Все солдаты батальона, занявшие места в окопах и огородах, видели, как снаряды отлетали вверх или в сторону от лобовой брони немецких танков. Первый немецкий танк ударил по нашей "сорокапятке", расположившейся справа от дороги. Промах! Следующий его выстрел – и от пушки и расчета не осталось ничего. Второй немецкий танк расправился с другим артрасчетом только с третьего выстрела. Все происходило на наших глазах. Немецкие танки приблизились к нашим окопам и тут были подбиты противотанковыми гранатами. Еще три их легких танка вышли из леса, ведя по нашим окопам огонь из пулеметов. Следом появились немецкие цепи. Шли по снегу во весь рост, стреляя наугад, стараясь ошеломить нас своим шквальным огнем. Мы открыли встречный огонь. Немцы залегли, но лежащие на открытом, запорошенном снегом поле – хорошая мишень. В это время со станции загремел своими орудиями бронепоезд и подбил два немецких танка. Немцы не выдержали и начали поспешно отходить в лес.
Так, отражая одну за другой атаки, мы сумели удержаться на своих местах. Первый день закончился. Стемнело. Небо затянуто тяжелыми тучами. Тишина. Начался снегопад. Медленно, словно покачиваясь на волнах, опускались на землю крупные снежинки. Ни ветерка. Картина завораживающая! Принесли термосы с ужином. Каждый получил полкотелка горохового супа-пюре. Суп, что называется, ложкой не провернуть, наполовину с колбасой, все той же немецкой. Но есть не было никакого желания, и не только у меня. В голове одно: что будет завтра? Так, очевидно, думал каждый. Никто не проронил ни слова. Видел, как ребята, один за другим, перевернули свои котелки и выгребли ложкой содержимое на снег. То же сделал и я.
Где-то в полночь несколько наших ребят к подбитым немецким танкам лазили трофеев добыть. В одном из танков среди трупов нашли тяжелораненого танкиста в немецкой форме. Из "лагерников" оказался. Под Вязьмой в плен попал. В Витебском шталаге сидел и там из-за голодухи к немцам пошел служить. Вроде как весь экипаж у них был в танке из наших. Разведчики говорили, что совсем плох был, все прощения у них просил и говорил, чтобы его родственникам о нем не сообщали. Стыдно ему, вишь, было. Так и помер у парней на руках.
Ночь прошла спокойно. А утром началось! С утра пораньше налетели бомбардировщики и отбомбились по нашим позициям, станции и стоящему там бронепоезду. Зенитчики бронепоезда и пулеметчики огрызались, но никого из немцев не сбили. Потом к нашему обстрелу присоединилась немецкая артиллерия и минометчики. Очень сильно доставалось станции и стоящему на путях бронепоезду. Вскоре он замолчал. Пришедшие со станции бойцы сказали, что поезд подбили и его отводят на ремонт. Так что остались мы одни и без поддержки.
Никто не отдавал приказа нам стоять здесь насмерть, но каждый понимал, что будем так стоять. Еще накануне вечером командир роты приказал минометным расчетам как можно точнее нанести удар по пехоте немцев, используя все оставшиеся мины. Мне он дал задание корректировать огонь. Я залез на крышу сарая. Моя задача – выдавать данные на установку дальности стрельбы и отклонения падения мин вправо или влево от цели. Сам командир отправился с остальными бойцами роты в окопы.
На сей раз впереди танков на опушке леса показалась немецкая пехота. Шли опять в полный рост. Все видно как на ладони. Танки поддерживали их огнем из пушек и пулеметов. Первый наш выстрел – небольшой перелет. Затем еще один выстрел. Прямо в цель. Тут наши минометы открыли беглый огонь. Немцы остановились, пропуская танки вперед. Немецкая мина попала в сарай, меня сорвало с его крыши. Шмякнулся спиной на утоптанный нами во дворе снег. Все поплыло в глазах. Перестал что-либо видеть и слышать. Глухота и боль в затылке, и все! Но до сих пор удивляюсь – ни единой царапины!
Человек в такой ситуации часто действует автоматически. Я крепко сжал в руках автомат и рванулся к ребятам в окоп, где командир роты с солдатами отбивались от наседавших фашистов. Наконец, немцы поняли, что у нас нет не только артиллерии, но и противотанковых ружей. Да, у нас не было не только этого. Не было ни противотанковых гранат, ни бутылок с зажигательной смесью. Правда, гранат-"лимонок" и трофейных "толкушек", патронов для автоматов и винтовок было более чем достаточно. Немцы осмелели. Пустили танки. Они стали заходить вдоль наших окопов. Все видели, а сделать ничего не могли. Лежали в окопе, ждали своей участи, словно обреченные. Но никто, почти никто не дрогнул. Как говорится, в семье не без урода! Второй номер ручного пулемета соседней роты нашего батальона поднял руки и пошел сдаваться. Видать, не наелся еще лагерной жрачки. Никто по нему не стрелял, берегли патроны для врага.