2
Когда они вышли отдать какие-то заключительные распоряжения, Дзю обратился ко мне с довольно-таки странной просьбой.
- Слушай, Однорог, - заявил он, - не сочти за труд… Ты не мог бы попросить своего Чэна, чтобы он описал мне эту… Юнъэр. Только обязательно вслух, а ты переведешь для меня. Ладно?
- Ладно, - недоуменно звякнул я, выходя из столбняка, в который меня повергло заявление спиц и Юнъэр, и сообщил Чэну о просьбе Обломка.
Чэн пожал плечами, но перечить не стал.
И он, и я понимали, что здесь дело нечисто. Предположить, что Обломок решил удовлетворить свое досужее любопытство, не расслышав последних слов спиц, или просто не придав им значения - ну уж нет, кто угодно, но только не Дзю…
- Ну, - начал Чэн, - невысокая такая, на полголовы ниже меня… чуть полнее, чем принято в Кабире, руки округлые и мягкие, пальцы двигаются легко и быстро, грудь Юнъэр… слушай, Дзю, ну не могу я так! Тебе же ее грудь - как мне твоя гарда! Чисто деловой интерес!.. грудь ему описывай…
- Не отвлекайся, - строго заметил Обломок, и Чэн-Я покраснел. - И гарду мою не тронь… в переносном, разумеется, смысле! А грудь… Так, о груди не надо, будем считать, что интерес у меня сугубо эстетический, и продолжим дальше…
- Лицо, - покорно продолжил Чэн-Я, - лицо… Ну, круглое у нее лицо, нос орлиный, глаза миндалевидные, мечтательные такие, но…
- Конкретнее! - возмутился Дзюттэ.
- Раскосые у нее глаза! - чуть не закричал Чэн-Я. - Раскосые, но большие и вытянутые! Проклятье!.. Рот маленький, чуть подкрашен, уши тоже маленькие, зато ресницы большие… Длинные ресницы! Желтый бог Мо тебя проглоти, Обломок несчастный!
- О боге Мо - после, - распорядился Дзю. - Одежду описывай. И чтоб подробно.
- Одежда, одежда… Прическа высоким узлом с перьями зимородка и жемчужными нитями, две шпильки в виде парящих фениксов…
- Это не одежда, - Дзю был неумолим. - Не морочь мне набалдашник! Продолжай!
- Одежда… Халат длинный, багрово-дымчатого атласа, расшит цветами, по подолу… по подолу - жемчуг. Пояс-обруч, свисает чуть ниже талии, украшен бляхами из яшмы в золотой оправе… туфельки шелковые, остроносые, узор выткан ярко-пунцовой и золотой нитью… безрукавка еще поверх халата, бледно-салатная, что ли…
Чэн все говорил, я послушно переводил, превращая слова человеческой речи в звуки языка Блистающих - но я чувствовал, как с каждым произнесенным вслух словом в Чэне что-то меняется. Словно это были не слова, а капли усиливающегося дождя, падающие на пылающую жаровню, и вот уже огонь шипит и утихает, дым сизым облаком окутывает углубление с трещащими угольями… зыбко и сыро…
- Хватит, - наконец смилостивился Обломок. - Единорог, теперь ты!
- Что - я?
- Рассказывай! О спицах этих болтливых рассказывай! Вслух, и чтоб Чэн слышал!..
И экзекуция повторилась.
…Когда я умолк, обессиленный и опустошенный, Дзю поворочался за поясом и расслабился.
- Когда я был молодым и гораздо более умным, чем сейчас, - ни к кому не обращаясь, сообщил он, - я мечтал о ножнах. Были одни такие ножны, с бахромой по ободку. Спать не мог - все эти ножны снились. И тогда один старый шут, нож Бечак иль-Карс, предложил мне рассказать ему о моих вожделенных ножнах. Только подробно и не упуская ни одной детали… И я рассказал. А потом снова увидел эти ножны. Ножны как ножны, ничего особенного… Очарование ушло. Когда любишь, невозможно рассказать, за что любишь… а если возможно - то это уже не любовь. Чэн, Единорог - гляньте в щелку: эти спицы Мэйлань-го и их Юнъэр не видны ли?
И мы глянули. И увидели Эмейских спиц и госпожу Юнъэр, с кем-то разговаривающих. И еще увидели накрытые столы, входящих гостей… все, как обычно. И снова - Эмейские спицы. И снова Юнъэр Мэйланьская.
И - ничего. Сизый дым над жаровней. Потрясение ушло. Обаятельные сестры-Блистающие, милая и умная женщина… ну и?.. ну и не более того.
- Ты жесток, Дзю, - тихо сказал я.
- Спасибо, Дзю, - тихо сказал Чэн.
- Ты жесток, Дзю, - тихо сказали мы. - Спасибо.
- Не за что, - буркнул Обломок.
И добавил:
- Я - шут. А шуты добрыми не бывают.
- Ты шут Шешеза фарр-ла-Кабир, - зачем-то заметил я.
Дзю усмехнулся.
- А ты? - спросил он.
- Что - я?
- То-то же… - как-то невпопад завершил Обломок. - Шуты не бывают добрыми, Единорог. И еще - шуты не бывают чьими-то…
- Наставник был добрым, - пробормотал Чэн-Я, и железные пальцы на моей рукояти превратились в тиски, и я чуть не закричал от боли.
От той, давней боли, от эха ночного Кабира, от ночи, в которой умирал маленький ятаган, бывший Детским Учителем…
- Наставник был добрым, - еле слышно согласился Дзюттэ. - Наставник - был.
3
А празднество получилось таким, как и любое другое. Местные Придатки вовсю шумели за богато накрытыми столами, всячески развлекая Чэна; в оружейном углу цвет здешних Блистающих не давал мне скучать, расспрашивая отнюдь не об убийствах и преследованиях, а о кабирских модах и турнирах, о характере ятагана Шешеза, о Посвящении у старого Фархада и о прочих приятных вещах, располагающих к суесловию.
Я с наигранной живостью отвечал, временами давая ничего не значащие обещания по-Беседовать то с милым крюком из семейства Тье-Чинчи, то с вежливой, но настырной секирой из двуручных Фэн-тоу-фу - простите, ради Небесного Молота, как только выпадет свободная минутка, а вот когда она выпадет - совершенно неизвестно, но я обязательно, обязательно…
"Ну почему у меня всякий раз празднества предвещают какую-то неприятность?! - размышлял я, делая вид, что слушаю мэйланьские сплетни в изложении двух разговорчивых сабель Чандрахасса. - Почему?! Посвящение у Абу-Салимов - и турнир, веселье у Коблана - и побоище в переулке; теперь в Мэйлане два торжества подряд - и невесть откуда объявляется помолвка! При чем тут помолвка?! Ну, Чэна давно пора женить - так сейчас не время… а мне свадьбы играть - дело, конечно, хорошее, только кто Волчьей Метле объяснит, что оно, дело это, хорошее, и что не надо по этому поводу платки у спиц Мэйлань-го в клочья драть…"
Некоторые из приглашенных гостей время от времени выходили из зала по-Беседовать - здесь было не принято Беседовать прямо в зале - мне никто открыто не предлагал принять в этом участие, но многие Блистающие вопросительно поглядывали в мою сторону. Я игнорировал досужее любопытство местных задир, ждущих, так сказать от героя дня немедленных подвигов, - и в свою очередь не раз косился на Эмейских спиц, которые не посещали оружейный угол, а все время находились за отворотом безрукавки Юнъэр.
Я ожидал продолжения - уж больно эти слова о помолвке были не ко времени, чтоб счесть их просто милой шуткой - но продолжения не было.
Послышалось мне, что ли?!..
В трех-четырех выпадах от меня Обломок привычно развлекал почтенную публику. Судя по всему, Дзю в считанные минуты стал всеобщим любимцем - что меня ничуть не удивляло - а некоторые алебарды после острот Обломка просто падали от хохота, и их Придаткам приходилось отрываться от стола и поднимать не в меру смешливых Блистающих.
Рядом с Обломком глубокомысленно помалкивал Заррахид, изредка вставляя короткие "да" или "нет". Кстати, в паре с Дзю они смотрелись весьма оригинально: один - короткий, плотный, развязно-нахальный, и другой - элегантно-узкий, спокойный, с изысканными манерами аристократа.
Ну просто две стороны кабирской действительности!
Третья, темная сторона этой самой действительности - то есть наш приятель Сай - была не видна. Сай совершенно не вылезал из-за пояса ан-Таньи и в оружейный угол не заглядывал, беря пример со спиц. Но я не раз ловил его острый взгляд из-под столешницы, шарящий по залу.
Похоже, никого из обожженных Шулмой здесь не наблюдалось.
Какой-то мой Прямой родич - юный меч Цзянь, представившийся как Баолун, Драгоценный Дракон, - поинтересовался у меня, что я думаю об использовании ножен для отражения некоторых скользящих ударов. Я ответил, что я думаю по этому поводу - хотя думал в этот момент совсем о другом.
"Если эта суматоха растянется на дни, или и того хуже - на недели, - думал я, выслушивая благодарности Драгоценного Дракона и вежливо кивая ему обеими кистями, - то ни о каких поисках не может быть и речи! Ну, помолвка - это все-таки, наверное, шутка… хотя и довольно странная. А вот Но-дачи - это не шутник, и во дворце его вряд ли удастся разыскать. Придется гонять Сая с ан-Таньей по городу - пусть высматривает своих… Заодно надо будет справиться о пропавшем Поясе Пустыни из Харзы… небось, все ищет Тусклых и стесняется отправить Шешезу почтового сокола с письмом о неудаче! Вот будет здорово, если он…"
- Привет живой легенде! - раздалось рядом со мной. - Узнаешь? Или совсем загордился?!
- Узнаю… - оторопело пробормотал я, глядя, как Пояс Пустыни слетает с талии своего кривоногого Придатка, разворачиваясь и блестя самым веселым образом, и укладывается на подставку чуть пониже меня.
Выглядел он отлично. Заново отполированный, сияющий, даже какой-то повзрослевший… не тот забияка, совсем не тот!..
- Рад тебя видеть, Единорог, - сказал он, когда остальные Блистающие вокруг нас деликатно принялись разговаривать друг с другом, чтобы не мешать нам. - Честно, рад…
- Я тоже, - совершенно искренне ответил я. - Я тоже рад тебя видеть, Маскин Седьмой из Харзы, охотник на Тусклых.
- Я теперь не Седьмой, - ослепительно усмехнулся Маскин. - Я теперь Тринадцатый. И я больше не охотник.
- Да хоть Двадцать Шестой, - отмахнулся кистью я. - С тобой хоть нормально поговорить можно! А эти все только кивают да поддакивают, словно я им каждую секунду по тайне мироздания раскрываю!
- Понятное дело, - Пояс Пустыни глянул на веселившуюся знать, и легкая рябь пробежала по его гибкому клинку. - А как же еще можно разговаривать со своим будущим правителем?!
Я чуть с подставки не слетел.
- С правителем? Будущим?!
- Ну да! Ты ведь коренной мэйланец, опять же из потомственных Высших… и не просто отсюда родом, а Мэйланьский Единорог! Сотню лет провел в столице, прославился на весь эмират, Придатка испорченного менять отказался, доверенный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир… Весь эмират только о тебе и звенит - то ты Придатка железом оковал, то в Беседе тебе равных нет, не было и не будет, то ты какого-то хищника насквозь проколол, спасая будущего Фархадова Придатка, то в переулке за одну ночь всех Тусклых Кабира под корень извел!..
Пояс Пустыни звонко хихикнул.
- Ты же теперь герой! - весело продолжил он. - А зачем герою, да еще Высшему Мэйланя, спустя сотню лет возвращаться на родину, особенно когда на родине во временных правительницах две вдовые Эмейские спицы блестят?! Вот то-то и оно! Дядя твой, Скользящий Перст, уже всем раззвонил, что быть тебе лет через восемь вместо него главой рода Прямых мечей! Так что готовься к делам государственным! Я слышал, что от Абу-Салимов с птичьей почтой поздравление пришло, на твое имя…
- С чем поздравляют? - тупо спросил я.
- С будущей свадьбой!
- А-а-а… - только и ответил я, беспомощно качая кисточками. - Ясно…
- Ты хоть на свадьбу-то пригласи! - Маскин вновь обвился вокруг своего Придатка, собираясь покинуть такого непонятливого собеседника, как я. - Или лучше я к тебе завтра сам загляну. В гости. Напомню, да и поговорить нам с тобой есть о чем… Ты как считаешь, Единорог - есть о чем поговорить Мэйланьскому Единорогу, образцу для Блистающих, и Поясу Пустыни из Харзы, Маскину Тринадцатому, бывшему Седьмому, бывшему охотнику за Тусклыми?!
Я не успел ничего ответить. Я еще только приходил в себя и начинал задумываться над странным двойным смыслом последнего вопроса Маскина - а Пояс Пустыни уже оставил оружейный угол.
- …у всякого настоящего героя, - донесся до меня увлеченный лязг Дзюттэ, - обязательно должен быть свой личный шут. Вот и у нас…
- Правильно! - согласился какой-то короткий и наивный трезубец. - У такого уважаемого Блистающего, как Единорог…
- При чем тут Единорог?! - возмутился Обломок. - Герой - это, безусловно, я!
"Тогда ты прав, Дзю, - угрюмо подумал я. - Тогда ты прав…"
- Позвольте! - трезубец, не знакомый с повадками Обломка, был явно сбит с толка. - Если вы - герой, тогда…
- А что, вы считаете, что я не гожусь в герои?! - воинственно выпятил гарду-лепесток Дзюттэ.
- Да нет, что вы, - совсем растерялся бедный трезубец, - просто если вы - герой, то кто же тогда шут?
Обломок покосился на меня и, видимо, почувствовал мое похоронное настроение.
- А эта вакансия пока свободна! - громогласно объявил он. - Желающих прошу записываться у вот этого эстока! Прямо вдоль клинка…
4
Вернувшись в усадьбу, мы с Чэном молча обошли пруд, поднялись на второй этаж дома, забрели в первую попавшуюся комнату - она оказалась смежной с более обширными покоями, но нам в эту минуту было не до удобств - и тщательно заперли все двери.
Мы не хотели никого видеть.
Мы не хотели никого слышать.
Мы не хотели ни с кем разговаривать.
Мы ничего не хотели. Ничего и никого.
…Спал я плохо. Мне снилось, что я пересек Кулхан и сбежал в Шулму от всех, кто хотел меня убить, женить, поздравить, обругать, поговорить, нанять, счесть образцом, осудить за недостойные поступки… я сбежал от них всех в Шулму, чтобы утопиться в священном водоеме, но к водоему меня не пустили, а Желтый бог Мо, удивительно похожий на Коблана, но со свисающими до земли ушами, в которые он заворачивался на манер Чэновой марлотты… Желтый бог Мо - или Ушастый демон У?! - радостно подпрыгивал на месте и вопил ненатурально пронзительным голосом: "Женить его! Женить! Немедленно"… - а из водоема вдруг полезли гнилые, ржавые обломки убитых Блистающих, и я хотел проснуться, но не мог…
Чэн ворочался во сне и стонал.
Утром Чэн встал, протирая глаза, и отпер двери. Но выходить мы не стали. Чэн сел на ложе, я лег к нему на колени, скинув ножны; и вот так мы сидели и молчали.
Потом Чэн снова поднялся, переложив меня на изголовье, и ненадолго вышел. Вернулся он с листом пергамента, в котором я узнал пергамент Матушки Ци.
- Ю Шикуань, - пробормотал Чэн, поглаживая меня вдоль клинка. - Ю Шикуань, правитель Мэйланя, и его вдова Юнъэр Мэйланьская… Что ж тебя в Хартугу-то понесло, под оползень от такой жены, несчастный ты Ю?..
Чэн задумчиво покачал головой, спрятал лист в угловой шкафчик и вернулся ко мне.
В смежных покоях шумел Кос. Судя по издаваемым им звукам, он вбивал в стену новые крюки для Заррахида, сколачивал подставку для Сая и еще одну - для Дзюттэ, забытого нами во дворце и унесенного оттуда предусмотрительным ан-Таньей. Когда грохот, треск и немузыкальные вопли в адрес слуг, предлагавших свою помощь, пришли к завершению - Кос подошел к двери, ведущей в нашу комнату, постоял немного, вздохнул и удалился.
В неизвестном направлении.
А мы с Чэном все сидели - вернее, Чэн сидел, а я лежал - в каком-то странном полузабытьи, и мне казалось, что я могу провести вот так весь остаток своей жизни, и что Чэн всегда будет со мной, что он никогда не состарится и никогда не умрет, потому что… потому.
Мы сидели, лежали, молчали, а время - время шло…
5
…Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как мои друзья переговариваются между собой.
- Чего это он? - недоуменно вопрошал Сай. - Молчит и молчит, и… и опять молчит! Обидели его, что ли?!
- Обидели, - коротко отозвался эсток.
- Кого?! - грозно заскрипел Сай, и я чуть не улыбнулся, слыша это. - Кто посмел обидеть Единорога?! Покажите мне его, и я…
- И ты заколешь его Придатка, - меланхолично подытожил Заррахид, - а его самого переломаешь в восьми местах и похоронишь в песках Кулхана.
- Женили его, Дан Гьенчика нашего, - после долгой паузы бросил Обломок непривычно уставшим голосом. - Не спросясь. Силой, так сказать, умыкнули… и Чэна, хоть он и железный, тоже женили. Обоих. Почти. Это в Беседе "почти" не считается, а тут… Герои, в общем, и красавицы. Традиция. И от судьбы не уйдешь. Сыграем свадебку, станет Единорог государственным мечом, Зарра при нем главным советником будет; ты, Сай, - шутом…
Сай пропустил выпад Дзю мимо лезвия. Кстати, а почему это Сай не знает о том, о чем, похоже, знают все от Мэйланя до Кабира? Ах, да… Сай же все празднество провел у Коса за поясом, а людские разговоры ему без моих разъяснений непонятны!
Я поудобнее устроился у Чэна на коленях, а он с грустной лаской еще раз провел по мне железной рукой - от рукояти до острия.
И мне почудилось, что рука аль-Мутанабби слабо дрожит.
"А ведь это то, о чем мечтал я кабирской ночью, - думал Я-Чэн. - Уехать подальше из кровавой кузницы Кабира, где ковалось страшное будущее-прошлое Блистающих и людей; уехать в тихий покой, жениться, Беседовать с равными и наставлять юнцов, которые восторженно ловят каждый твой взмах… и быть знатнее знатных, что сейчас мне и предлагается, а мое тщеславие почему-то молчит…"
"Да, тогда я мечтал о покое, - думал Чэн-Я, - и спустя мгновение судьба предложила мне бойню в переулке. А теперь, когда плечи мои привыкли к тяжести доспеха, душа привыкла терять и находить, а сознание научилось думать о насильственной смерти без содрогания; теперь, когда я способен не остановиться при выпаде, когда я разучился доверять… Теперь судьба благосклонно преподносит мне издевательский дар, и весь Мэйлань, ликуя, ведет Эмейских спиц Мэйлань-го навстречу герою Единорогу, а тоскующая вдова Юнъэр с радостью готова украсить своим присутствием дни и ночи Чэна Анкора, будущего мудрого со-правителя… полагаю, что в особенности - ночи…"
Это была сказка. А в сказки мы больше не верили. Разве что в бытовые, и обязательно с плохим концом.
За окном шумела усадьба - моя по наследственному праву, но совершенно незнакомая мне! - в смежных покоях переговаривались друзья-Блистающие (интересно, до чего ж быстро я Сая в друзья записал!..), Кос куда-то ушел с утра и до сих пор не явился, а уже полдень… или не полдень…
И впрямь жениться, что ли?..
- Вот он, наш затворник! - раздался возбужденный голос ан-Таньи, и спустя минуту Кос возник на пороге. - Вот он, наш женишок! Вернее, женишки…
Чэн-Я слегка вздрогнул и посмотрел на довольного Коса. Рядом с его сияющей физиономией, - как всегда, гладко выбритой до синевы, - на стене висела старинная гравюра, изображавшая бородатого Придатка разбойничьего вида и с серьгой в ухе. Кос, сияя, смотрел на Меня-Чэна, а бородач - на Коса, и вид у него при этом был такой, как если бы он только что по ошибке сел на торчащий гвоздь.
Произведение искусства, однако… я и Чэн имели в виду не ан-Танью.
- Бабкин пергамент у тебя? - поинтересовался Кос, смахивая со своей новенькой щегольской блузы (шнуровка на груди, рукава с отворотами, сиреневый атлас и все такое) несуществующую пылинку. - Не потерял в суете?
Рука Чэна слабо шевельнулась, и я указал острием на инкрустированный перламутром шкафчик, где в верхнем отделении хранился пергамент Матушки Ци.
Кос чуть ли не подбежал к шкафчику, рывком распахнул створки и впился глазами в извлеченный пергамент. Потом ан-Танья шлепнулся на ковер, поджав под себя ноги, и принялся извлекать из рукавов - карманы по мэйланьской традиции пришивались к рукаву изнутри, а блузу Кос явно купил где-то в городе - многочисленные обрывки бумаги.