* * *
Отроков не подняли на рассвете, давая отоспаться после ночных треволнений, но Мишку раньше других поднял один из обозников.
– Слышь, тебя Алексей кличет.
– А? – Мишка спросонья не разобрался, кто и куда его зовет.
– Алексей зовет, говорю.
– А его разве не увезли с ранеными?
– Глаза-то продери! Раз зовет, значит, не увезли. На хуторе он, в хозяйском доме.
– Сейчас, бегу!
– Да не спеши, он велел: когда проснешься.
– Чего ж тогда разбудил-то?
– Только мне и дел, что ждать, пока ты выдрыхнешься!
Мишке так и захотелось запустить чем-нибудь твердым в спину уходящему обознику. Поворочавшись немного, он понял, что не уснет, и принялся обуваться, горестно вздохнув, приматывая обрывком мочальной веревки отваливающуюся подметку.
Алексей лежал в той же горнице, где два дня назад диктовал послание для Корнея. Когда Мишка вошел, Герасим как раз надевал на него рубаху, и было видно, что торс старшего наставника Младшей стражи туго обтягивает кусок полотна, сшитый на груди сапожной дратвой.
"Значит, ребрам крепко досталось. А Герасим-то прилепился к мистеру Алексу, да и то сказать, куда ему деваться-то? Ну и ладно, станет кем-нибудь вроде денщика или адъютанта…"
– Как ты, дядька Алексей?
– Хорошо, завтра поднимусь, наверно. Вас, я слыхал, ночью потрепали? Сильно досталось?
– Обошлось. Убитых нет, тяжелораненых тоже.
– Угу. – Алексей, бережно поддерживаемый Герасимом за плечи, улегся. – Герася, сходи-ка к кашеварам, скоро, наверное, уже завтрак готов будет…
Герасим безропотно повиновался, а Алексей, дождавшись, когда за парнем закроется дверь, спросил:
– Ну и как тебе в рядовых?
– Как рядовому: подальше от начальства, поближе к кашеварам. Начальники думают, мне забот меньше.
– Хе… молодец, не киснешь… – Алексей коротко ободряюще улыбнулся, потом лицо его сделалось серьезным. – Спрашивай: чего непонятно? Много же непонятного? Давай, я пока лежу, все равно делать нечего, отвечу. Обиделся на деда, что от старшинства отрешил?
– Это потом, можно я с самого начала спрашивать буду?
– С начала? Гм, ну давай с начала. С какого места-то?
– С островка, дядька Алексей. Вот узнали мы, что на хуторе три десятка стражников. Ясно же, что все с самого начала пошло не так, как думали. Почему Корнею весть не послали?
Алексей сначала кивнул, то ли каким-то своим мыслям, то ли одобряя Мишкин подход, немного помолчал, потом принялся обстоятельно объяснять:
– Считай сам: через болото перебираться почти полдня, потом еще до Корнея сколько-то скакать, он же не у самого берега был. Потом обратно столько же времени. Да еще ночь в дороге застанет. Мы бы высидели столько на островке, где даже кони не все помещались? И какие бы после этого из отроков были бойцы? Это – раз!
Теперь еще вот о чем подумай: сидели бы мы на островке или перебрались бы на берег, была ли у нас уверенность в том, что нас никто не заметит? Запомни: если даже кажется, что вокруг никого нет, это еще не значит, что никого нет на самом деле! Мог охотник мимо проходить, могли хуторяне за какой-то надобностью по берегу пройти или на островок заглянуть, могли детишки мимо пробегать… Все, что угодно, могло быть, а полсотни народу с конями – не иголка! Обязательно бы заметили. Значит, что?
– Понятно: ждать было нельзя. Но тогда выходит, что ты сам все решил, а зачем же нас спрашивал?
– А кто вас учить будет: думать, решения принимать?
– Кхе!
– Вот, то-то же! – Алексей снова коротко улыбнулся. – Совсем как Корней кхекаешь.
Мишка помолчал, колеблясь, потом все-таки решился:
– Дядь Леш, у тебя с матерью разговор насчет Первака был?
– А сам-то как думаешь? Женщина в муже, прежде всего прочего, опору и защиту ищет. Так от начала времен повелось, так правильно, и ничего зазорного в том нет. А если от кого-то исходит опасность ее детям, то и тем паче! Только корень зла тут не в Перваке, а в Листвяне… впрочем, мать твоя сказала, что ты и сам это понимаешь. К чему твой вопрос-то?
– Так вышло на хуторе, что почти вся Младшая стража со стороны ворот оказалась, а десяток Первака, в одиночку, на задах. Их всех перебить могли, выходит, что из-за одного Первака…
– Неверно! Командовал ты, с тебя и спрос!
– Но ты-то наставник, знаешь больше меня, неужели предусмотреть… предупредить меня…
– Всего не предусмотришь, в бою дело по-всякому поворачивается, а воеводами и другими начальными людьми не рождаются! Этому учатся, так же как и другим искусствам. – Алексей пристально взглянул на собеседника и подчеркнул важность своей мысли жестом. – Искусствам, а не ремеслу! Это плотник может ученику сказать: вот здесь столько-то отпилишь, вот здесь подтешешь, а потом загладишь, и, если мастер все верно сказал, а ученик правильно понял, получится то, что задумывалось. В искусстве, а воинское дело – искусство, так не получается. Или, погоди… так ты решил, что я это подстроил, чтобы Первака извести? Так?
– Был грех, дядька Алексей, подумал.
– М-да, если слишком хорошо, это – тоже плохо! Перечитал ты книжек, Михайла, лишку. Оттого и мысли всякие у тебя в голове бродят тропинками путаными. Кто мог знать, что племянник хозяина таким лихим рубакой окажется, кто мог знать, что Первак сдуру и в нарушение приказа в тот амбар полезет? Нет уж, если бы мне надо было Первака угробить… не узнал бы никто, даже и не подумали бы, что это кто-то с умыслом подстроил. Можешь мне поверить, я всякого навидался… да и наделал. К тому же Первак нам сейчас нужнее живой, чем мертвый, и была б тут церковь, я бы за его исцеление от ран свечечку поставил бы.
– Даже так?
– Да! Вот ты, Михайла, не знаешь, а мне Сучковы плотники рассказали, что у Первака где-то зазноба завелась. Не в Ратном, а где-то в ином месте. Помнишь, его десяток посылали в помощь, когда на новых огородах избушку ставили да ограду устраивали? Так он оттуда почти сразу уехал и почти все время, пока его десяток с плотниками работал, где-то пропадал, только в предпоследний день вернулся, и конь у него заморенным был.
– Когда ж ему зазнобу-то заводить было, если он все время в крепости, на глазах?
– Ну могла еще с Куньего городища остаться, а поселили ее, скажем, на выселках. Если оттуда до новых огородов быстро гнать, да еще вкругаля, чтобы мимо Ратного не проезжать, коня действительно заморить можно. Но только вот какое дело: уезжал Первак в тот же самый день, когда из Ратного уезжали изгнанные семьи бунтовщиков, которые потом неизвестно куда подевались. Ни на какие мысли тебя, Михайла, это не наводит?
– Наводит! Я-то, когда про это узнал, думал, что их люди Журавля подобрать могли… Ты знаешь, я тогда раненый лежал, и вдруг Листвяна пришла и стала просить, чтобы я десяток Первака в помощь плотникам дал. Да еще торопилась, хотела, чтобы отроки в тот же день до темноты на огороды приехали.
– Вот так-то… – Алексей очень внимательно посмотрел на Мишку, словно решая, понимает ли он серьезность положения. – Выходит, что врагов твоих, которые тебя извести поклялись, Первак куда-то увел и спрятал. И знает это место только он сам и, может быть, Листвяна.
– Так что ж ты раньше-то… Первака же допросить надо было…
– Поздно спохватился. Плотник мне ту историю про зазнобу рассказал накануне похода, а дни сравнить мне в голову пришло, только когда я здесь вот валялся, да и то уверенности не было, мог и перепутать. Но ты подтвердил, значит, правильно я догадался. У Первака не спросишь, пока не выздоровеет, и у Листвяны тоже не спросишь… из-за деда. Мать твоя особенно просила его последней радости не лишать. Так что давай-ка мы про это пока помолчим, а придет время, тогда правды дознаемся. Согласен?
Алексей вопросительно глянул на собеседника, Мишка утвердительно кивнул.
– Спрашивай: что еще, кроме этого, хотел узнать?
– Ну хорошо, а почему мы, вопреки дедову приказу, на острог пошли и почему ты мне об этом приказе не сказал?
– Думаешь, Корней тебя из-за нарушения приказа от старшинства отрешил? Ладно, ладно! – Алексей жестом остановил Мишку, собиравшегося уточнить вопрос. – По порядку, так по порядку. Приказ, говоришь… Запомни: на войне случается так, что начальные люди отдают приказ, не зная чего-то важного, или еще бывает, что уже после получения приказа случается что-то такое, что исполнять приказ становится невозможно или глупо. Так и с нами случилось. Оказалось, что более легкой добычей стал острог, а не хутор – все с ног на голову перевернулось, оттого прежний приказ утратил силу.
Если предыдущие аргументы Алексея были вполне логичными, то последний показался Мишке довольно натянутым. Однако возражать Алексею он не стал, а задал следующий вопрос:
– А со стариком тем обязательно рубиться было? Чуть не убил тебя…
– Молод ты еще, Михайла. – Алексей вздохнул, насколько позволила ему повязка, стягивающая ребра. – О смерти пока не задумываешься. С моей стороны это уважение к старому воину было. Погибнуть в честном поединке или быть истыканным болтами мальчишек. Чувствуешь разницу? Я его уважил, может быть, и меня кто-нибудь так же уважит…
– Но ты же видел, какие у него мечи были!
– Хорошие мечи, такие не часто встречаются, но у меня в правой руке был не хуже, а вот левый… не с простым воином схлестнуться довелось, даже непонятно: почему он в остроге дни свои доживал? Вроде бы как в забвении или в опале… но ушел достойно – троих врагов победил, один, правда, мальчишка, но все равно достойно. Знаешь, Михайла, Анисим ведь перед самым походом меня попросил к Нинее его сводить – удачливости у нее просил… и вот "повезло". Бывает же…
– Дядь Леш, так ты перед походом у Нинеи был?
– Был, а что? Она со мной почти и не говорила, больше все с Анисимом.
– А желаний странных у тебя после этого не появлялось? Ну как бы не от себя, а…
– Я что, на сумасшедшего похож?
– Нет… но Нинея же может и незаметно…
– Михайла!
– Погоди, дядь Леш, меня-то она тоже… того. Тебя не удивило, что я перед походом тебя всякими вопросами не извел: что, да зачем, какая цель, чем закончиться должно?..
– И что? При чем тут волхва?
– Ну… она так устроила, что я не очень-то подробностями интересовался, вроде бы как отупел слегка… или слишком спокойным стал… не знаю, трудно объяснить.
– Слишком спокойным? А кто меня на хуторе попрекать взялся? Кто поперся христиан спасать, хотя спасать уже не от кого было? Или то, что ты мне нагрубил в лесу, спокойствием называется? Не выдумывай чепухи! Все с тобой было так, как и должно было быть в первом походе – одни дергаными становятся, другие слегка как бы сонными. И никакого колдовства не нужно.
Мишка не стал спорить – человек, находящийся под воздействием внушения и не осознающий этого, всегда найдет аргументы той или иной степени убедительности, опровергающие любой намек на то, что он действует не по своей воле.
– Надо уметь самому за свои поступки отвечать! – все никак не мог успокоиться Алексей, тем самым лишь подтверждая Мишкины подозрения. – Привыкли, чуть что: судьба, воля Божья, волхвование… Да не мог ты ни о чем толком спросить, потому что в походы раньше не ходил! А когда христиан не нашли и стало понятно, что зря время теряем, ты и задергался. Правильно Корней на тебя ушат холодной воды вылил! Только задумал он это давно – еще до того, как мы в поход собираться начали…
– Что? Так он меня от старшинства отрешить давно задумал?
– А? – Алексей так увлекся своими рассуждениями, что не сразу отреагировал на Мишкин вопрос.
– Я спрашиваю: дед меня еще раньше…
– Да! Еще когда узнал, что ты от наследства отказался. Правда, передумал потом… не знал, как ты себя поведешь. А вдруг опять в лес сбежишь? Ну а сейчас, видать, опять передумал, для того и приказал десятникам и старым ратникам за тобой да за твоими ближниками присматривать. Тут-то ты на глазах, и дури сотворить вам не дадут. Ну еще и делом вас занять велел, чтобы без продыху, от этого, знаешь ли, тоже дурные мысли в голову меньше лезут.
"Матвей как чувствовал, что за нами следят! А вы, сэр: паранойя, паранойя… Но за что?"
– Ты только, Мишань, в обиду не ударяйся! – продолжал Алексей. – Продолжай отроков учить, крепость достраивай и прочее. Корней сам во главу всего всегда дело ставит и от других того же требует. Вот сейчас и тебя испытывает: что для тебя важнее – дело или обиды. Так что ты не поддавайся, стерпи.
"И об этом Матюха тоже толковал! А выглядел, как чокнутый. Ну надо же!"
Мишка был настолько удивлен совпадением позиций Матвея и Алексея, что даже не обратил внимания на впервые обращенное Алексеем к нему слово "Мишань", произнесенное заботливым, прямо-таки отеческим тоном. Дальше, впрочем, Алексей заговорил о том, чего Матвей даже и не упоминал:
– Ты только задумайся: что ты сотворил? От наследства отказался! Старшинство в Младшей страже тебе совсем глаза застлало! А еще говоришь: "Нинея тупым сделала"! Да никакая волхва, тем паче боярыня древнего рода, на такое и не подумает толкнуть! Либо осердится на гордыню отроческую, либо посмеется над глупостью детской! Кто ты без Младшей стражи? А? Ну скажи!
– Как кто? Ну… боярич…
– Не-эт, ты никто! Отрок Мишка, и все! От "боярича" ты сам отрекся!
– Я Лисовин!
– Да, Лисовин, но ты был старшим Лисовином в своем колене! Тебе обязаны были подчиняться и без достоинства старшины Младшей стражи! А сейчас? Чему вас только отец Михаил в своей школе учил? Ну-ка вспоминай: Исав продал право первородства Иакову за миску чечевичной похлебки, потому что был голоден – за сиюминутную радость, но как он возопил через много лет у смертного одра отца! А ты за какую сиюминутную радость свое первородство отдал? И чем ты лучше Исава, не задумывавшегося о будущем? Ну можешь ответить?
– Могу!
Мишка почувствовал, что внутри поднимается злость – его упрекают в легкомыслии, в отсутствии заботы о грядущем… его, знающего будущее на девятьсот лет вперед!
– Могу! – снова повторил он уже громче. – Если Листвяна родит деду сына… на кого ей теперь охотиться? На меня? Но я теперь не наследник! На Демьяна? Но я же за брата рассчитаюсь! Даже в одиночку, без Младшей стражи!
– Дурак! Ты что, подкидыш безродный? У тебя нет матери, Лавра, Татьяны, меня, в конце концов? Мы что, ничего не видим и ничего не понимаем? Ты самый умный и все сам за всех решил?
– Нет, но я…
– Лучше молчи! Корней все сделал правильно. Мудр воевода, ох мудр! Мне б отца такого… – Алексей снова вздохнул и поморщился – то ли раздражала тугая повязка, то ли почувствовал боль. – Ты перестал быть старшиной и теперь… слушай внимательно… теперь, для того чтобы продолжить все начатые тобой дела, тебе придется найти способ заставить себе подчиняться по праву рождения. Ты об этом праве забыл, а Корней тебе напомнил – вернул тебя на стезю обычного боярича, которому никакое старшинство в Младшей страже глаза не застит! Понял меня?
– Но зачем же так… у всех на глазах?
– Вижу, что ничего ты не понял! Боярский внучок… все само в руки приплывает… Выдирался бы ты из самых низов, когда доспех отца убитого продавать приходится, когда такие же вот бояричи над твоим конем насмехаются, когда в добычу корову у такой же голытьбы, как ты сам, забираешь, потому что дома кормилица сдохла…
– Ты еще скажи: везунчик! Забыл, что мы с дедом в пастухах ходили? Или мать не рассказывала, как скоморошничать пришлось, чтобы князю на глаза попасть?
Мишка уже откровенно грубил – снова всплыли воспоминания ОТТУДА. Как он ненавидел сынков и дочек начальников разного калибра, которых подвозили к школе на служебных машинах родителей, у которых всегда были карманные деньги и модная одежда и которым уже были забронированы места в престижных вузах! И опять, уже не впервые, его ЗДЕСЬ попрекают принадлежностью к "золотой молодежи", сравнивают с этими…
Алексей, видимо, уловил что-то в том, как играют желваки на лице у Мишки, и некоторое молчал, потом заговорил, уже без ожесточенности в голосе:
– Почему у всех на глазах, говоришь? Да для того, чтобы все поняли: ты не вожак стаи щенков, а боярич Лисовин! Старшиной любой стать может, мне рассказали, сколько народу Корней перебрал, пока Дмитрия назначил! А право рождения только у тебя одного! И оно дает тебе больше, чем старшинство в Младшей страже: "стая щенков" лишь часть твоих прав и обязанностей…
– Право рождения ни силы, ни ума не прибавляет! – Мишка уже понимал, что позиция Алексея ЗДЕСЬ неубиенна, и спорил лишь из чистого упрямства. – Моей заслуги в том нет, и право повелевать надо заработать!
– Если не прибавляет, то род пресекается! – На "либеральной козе" Алексея было не объехать. – А если род веками живет, значит, прибавляет!
"Угу, то-то они в 1917-м пачками пресекались! Моторесурс все сразу выработали, что ли?"
– Хватит спорить, Михайла! Вижу же, что ты и сам уже все понял, да гонор лисовиновский на попятный идти не дает! – Алексей в очередной раз коротко улыбнулся. – Ну и правильно не дает! Вот скажи-ка мне: теперь, когда ты уже не старшина Младшей стражи, как ты себя мыслишь… на стезе продолжателя боярского рода Лисовинов?
Вопрос был, что называется, на засыпку – все свои планы Мишка связывал с Младшей стражей и Воинской школой. Он на секунду задумался, и в памяти вплыл урок, преподанный ему Нинеей.
– Ощути себя наследником древнего рода, продолжателем дел славных предков, частицей великого народа славянского, внуком Божьим! – Мишка говорил монотонным голосом, полуприкрыв глаза, но сказанное тогда волхвой сейчас вдруг представилось ему в совершенно ином свете. – Возгордись этим и тут же смирись. Смирись с тем, что ты не волен ни в своих поступках, ни в поведении, ни в речах, ни во внешнем виде. Смирись с тем, что всегда и во всем, даже в мелочах, даже в самое краткое время, даже тогда, когда тебя никто не видит, ты должен быть достоин своего места в жизни, как бы трудно это ни было. В любых бедах: болезнях, поражениях, скудости, отчаянии – сумей соблюсти достоинство.
Мишка открыл глаза и наткнулся на искренне изумленный взгляд Алексея.
– Это ты в книгах вычитал?
– Нет, дядь Леш, это мне один умный человек сказал… так сказал, что запомнилось.
– Ну так что ж ты? Ведь все же знаешь! Неужели непонятно, что Корней тебя ничего не лишил? Наоборот, он тебя над другими отроками поднял! Не нужно тебе никакого старшинства, с этим и другие справятся, а твоя стезя выше – ими повелевать! Нет… но как сказано! В поражении, скудости и отчаянии сумей соблюсти достоинство! Все! Мне тебе больше объяснять нечего! Иди, боярич Михаил, и исполняй свое предназначение, а о старшине Младшей стражи забудь – кончились детские игрушки!