Здесь дежурил здоровенный монах – видимо, телохранитель, – который узнал Ушкуйника и сразу провел нас в кабинет архиепископа. В прошлой жизни я насмотрелся на измученную постами церковную братию, которые были через одного сам себя шире, а потому не ожидал увидеть перед собой худощавого пожилого мужчину в монашеской одежде. В кабинете архиепископа было на удивление светло, так как оба окна оказались застеклены дорогущим по тем временам немецким оконным стеклом, и мне удалось хорошо рассмотреть Иону.
Владыка выглядел так, будто только что сошел с иконы, настолько его образ был смиренен и благообразен. Такому священнику даже отъявленный и скрытный грешник выложит на исповеди самую сокровенную тайну, ожидая поддержки и утешения. Однако если исповедуемый христианин раскаивается неискренне, то отпущения грехов ему не видать. Глаза Ионы смотрели словно сквозь меня, и по спине невольно пополз холодок, однако образ архиепископа меня не пугал, просто я прекрасно осознавал свою моральную ущербность, находясь рядом с этим человеком, и мне стало стыдно за свои мысли.
– Это ты, раб божий, назвался Алексашкой Томилиным? – вывел меня из ступора голос архиепископа.
– Я, преосвященнейший владыко, – ответил я без запинки, вспомнив наставления Еремея перед визитом.
– А ведь и вправду похож ты на отца своего Данилу Савватеевича, особливо когда он в твоих летах был. Прямо одно лицо, и щуришься по-отцовски! Да, похоже, и в матушку гонором и статью вышел, тоже, поди, шея в поклонах не гнется? Ох и гордецы вы, Томилины, записные, вижу, бродит в тебе кровь Олегова, а надо бы жить со смирением!
Услышав в словах Ионы укоризну, я едва не бухнулся на колени, но владыка жестом меня остановил и произнес:
– Поздно на колени передо мной падать, в храме грех гордыни отмолишь! Негоже воину в ногах валяться да поперек естества своего и чести идти! Да и в гостях вы у меня, а не на службе в храме. Еремей, рассказывай, с чем пожаловали.
– Владыко, берется Александр до осени вооружить мою дружину скорострельными пищалями и обучить воев огненному бою, однако есть и закавыка в этом вопросе, которую без вашего благословения решить невозможно.
– Что за закавыка такая, которая без архиепископского слова не решается?
– Место под оружейный двор на Славенском конце нужно! Я хотел отдать Александру спорную усадьбу возле Павлова монастыря, только для этого ваше благословение требуется.
– Ну и хитер ты, Еремей, как змий-искуситель! Значит, решил не мытьем, так катаньем землю монастырскую под себя забрать? Не будет этого! – сказал, как отрезал, Иона.
– Владыко, я же не для себя, а для дела общего стараюсь! Да и не безвозбранно я ту усадьбу под себя заберу, а достойное пожертвование в церковную казну сделаю, чтобы все по закону было!
– Нет, я сказал! Я и твоему отцу покойному так ответил, хотя мы и в дружбе были! Монастырская земля купцу не отойдет! Вам, купчишкам, только дай волю, через год все храмы новгородские на вашей земле окажутся!
– И как теперь быть, владыка? Нет больше места подходящего под оружейный двор, – с обидой произнес Еремей.
– Купцу пожертвованную церкви усадьбу покойной Марии Тучи не отдам, а вот псковскому родовитому боярину Александру Томилину подарю! Негоже такому человеку по чужим углам ютиться, ему по Судной грамоте в Пскове по правую руку от князя Александра Псковского сидеть положено и ересь латинянскую каленым железом выжигать, как отец его делал! Евлампий, неси сюда дарственную на усадьбу Марии Тучи да именную грамоту боярина псковского Александра Томилина на подпись, да и печать мою не забудь! – крикнул Иона, и практически через мгновение в кабинете словно материализовался из воздуха пожилой монах с необходимыми документами.
Я снова впал в прострацию от такого молниеносного развития событий, но мысль о том, что я присутствую на тщательно отрепетированном спектакле, не покидала меня ни на секунду. Похоже, все технические вопросы были уже решены до моего прихода, а сейчас многоопытный ловец человеческих душ просто ставил заключительную точку в вербовке очередного агента, которому предстояло рисковать своей жизнью ради интересов архиепископа.
Отойдя от первого шока, я мигом прикинул получившийся расклад и понял, что деваться мне некуда и моя жизнь полностью в руках Ионы. Слишком уж быстро во мне признали наследника одного из влиятельнейших родов Пскова, видимо, у архиепископа действительно имелись на меня большие виды в предстоящих политических баталиях.
После подписания дарственной на усадьбу и именных грамот на боярский титул Иона начал расспрашивать меня о моих скорострельных пищалях и о том, как я малой силой побил дружину знаменитого морского разбойника Рыжего Черта.
Я рассказал Ионе, как происходило сражение, и объяснил диспозицию, разложив на столе яблоки, как это делал с картошкой Чапаев в одноименном фильме. Видимо, Иона уже навел обо мне необходимые справки, потому что начал расспрашивать о моей "Чуде-юде", которая может плыть по волнам быстрее лошади, да еще против ветра.
Архиепископ оказался весьма образованным человеком и прекрасно разобрался в моих объяснениях, единственное, что его удивило, это откуда столь молодой муж узнал все эти тайны. Я отговорился тем, что был продан свейскими пиратами в далекую страну Японию, где был в услужении у бездетного местного князя, который надумал меня усыновить, а потому решил обучить меня разным тайным наукам. Однако моего благодетеля убили заговорщики, и я был вынужден бежать из Японии на корабле, по образцу которого и построил "Чуду-юду". Чтобы вернуться на Русь, я нанялся охранником в купеческий караван, идущий по Шелковому пути до Хвалынского моря, но когда уже пассажиром плыл с хорезмскими купцами до Волги, то снова попал в плен.
Купцы, которые подрядились доставить меня через Хвалынске море в Астрахань, опоили меня каким-то зельем и ограбили до нитки. От ядовитого зелья у меня помутилось сознание и почти полностью отбило память. Я толком не знаю, как бежал из плена и сколько времени бродил по лесам, пока не попал в Верею, а своих родителей и жизнь в плену помню только отрывками.
По лицу архиепископа было понятно, что он не очень-то и поверил в рассказанный мной мексиканский сериал, но если бы я был Ионе не нужен, то давно бы висел на дыбе в подвале какого-нибудь монастыря, а не рассказывал сейчас архиепископу жалостные сказки.
После моей исповеди Иона пригласил нас с Еремеем отобедать чем бог послал, и мы продолжили обсуждение планов на будущее уже в трапезной. Бог явно не забывал своего верного слугу, и обычному обеду архиепископа мог позавидовать праздничный стол любого европейского монарха. Вино тоже подавали не из дешевых, поэтому я не пожалел, что удостоился чести отобедать с самим владыкой Новгородским.
За время совместного застолья все ключевые моменты нашего сотрудничества с церковной властью были обговорены, поэтому мы с Еремеем, припав к руке владыки, получили архиепископское благословение на свои богоугодные дела и раскланялись.
Выйдя из резиденции владыки, я перевел дух и перекрестился на купола Софийского собора, после чего мы с Еремеем снова уселись в возок и вернулись в усадьбу Ушкуйника. Я нашел Сироту в дружинной избе, где он рассказывал знакомым о своих подвигах, и мы отправились в сопровождении Еремея осматривать свою новую недвижимость.
Усадьба покойной Марии Тучи оказалась большой, размером с футбольное поле, но очень запущенной. Любое нежилое здание быстро ветшает без человеческого присмотра, поэтому объем восстановительных работ предстоял довольно большой, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Финансовых проблем на данный момент у нас не было, а работают новгородские плотники быстро. Закончив осмотр недвижимости, я попрощался с Еремеем, и нас Сиротой отвезли в возке на постоялый двор.
От последних событий у меня голова шла кругом, поэтому я не стал вдаваться в подробности своих визитов к Ушкуйнику и архиепископу, хотя любопытство буквально распирало моих гвардейцев. Я неосторожно проговорился, когда приказал Сироте не трепаться о моем визите к архиепископу и новой усадьбе в Новгороде, не обратив внимания на то, что за моей спиной стоит Машка, которая пришла пригласить нас на ужин. Держать язык за зубами женщины не умеют, поэтому уже пять минут все гвардейцы ломали головы над тем, что же на самом деле произошло в Новгороде. За ужином я сидел словно на иголках под любопытными взглядами своих подопечных, которые как бы невзначай пытались выведать у меня какую-то страшную тайну. Мне еще самому не удалось разложить по полочкам новую информацию и обдумать свои действия, поэтому я заявил:
– Ребята, я, конечно, понимаю, что вам любопытно, что произошло сегодня в Новгороде, а главное, как эти события отразятся на вашей жизни, но пока я не готов вам все рассказать. Сирота, видимо, уже напустил тумана своим гробовым молчанием и умным видом, но я вам все расскажу завтра в мастерской на общем совете, а пока мне нужно самому все хорошенько обдумать. На завтра я назначаю общий сбор в колесной мастерской, вот там все и узнаете.
Подействовало, гвардейцы перестали задавать вопросы с двойным дном, и мы продолжили ужин в нормальной обстановке. Потом я уединился в своей комнате, чтобы пораскинуть мозгами, и незаметно заснул, когда голова начала пухнуть от дум.
Утром, сразу после завтрака, мы всей командой отправились в мастерскую, где в кабинете Михаила Жигаря я собирался провести общее собрание. В кабинете помимо моей гвардии и самого Жигаря находились его сын Андрей и дочь Любава. Я приказал Никодиму Лютому никого в контору не пускать и поставил присутствующих в известность о цели своего визита. Никодим вышел на крыльцо, после чего я закрыл входную дверь на засов и продолжил свою речь.
Мне было уже не впервой начинать жизнь с нуля, а потому я сразу же поставил на уши своих подчиненных, рассказав о произошедших в нашей жизни переменах и будущих трудовых подвигах, которые нам вместе предстоит свершить.
Известие о том, что я законный сын и наследник псковского боярина Данилы Савватеевича Томилина, убило Михаила Жигаря наповал. Он сначала принял мои слова за шутку или розыгрыш, а когда я показал ему именную грамоту, подписанную самим архиепископом Ионой, едва не сел мимо лавки. Окончательно его добило заявление дочери Любавы:
– А я тебе, батюшка, говорила, что слышала от людей, будто Александр Данилович псковский боярин, а ты меня дурой обозвал!
– И кто это такой языкастый из моих гвардейцев? – осведомился я у девушки.
– Ой, никто мне ничего не рассказывал! – ответила Любава и жалобно посмотрела на покрасневшего как рак Расстригу.
– Любава с Мефодием любовь крутит, он уже и сватов собрался к Жигарю засылать, только сначала твоего благословения хочет испросить, – шепнул мне на ухо Сирота, заложив своего приятеля с потрохами.
"Вот, значит, как жизнь развивается, а я наивно полагал, что все о своих гвардейцах знаю", – подумал я, покачав головой.
Конечно, несдержанность Мефодия на язык нельзя было оставлять без последствий, но я отложил воспитательную работу до лучших времен и продолжил обсуждение стоящих перед нами задач.
Уведомив подчиненных о своем боярском статусе, я объявил, что это информация для служебного пользования, о которой посторонним людям пока знать не следует. Затем я рассказал, что у боярина Александра Томилина появилась в Новгороде собственная недвижимость в виде усадьбы, а потому в скором времени нам предстоит переезд на новое место жительства.
Это обстоятельство сразу вызвало вопросы у присутствующих, на которые я постарался ответить, так как еще вчера вчерне наметил план действий. Первым задал вопрос Михаил Жигарь:
– Александр Данилович, а что будет с колесной мастерской и нашим договором?
– Мастерская пока у нас в аренде до апреля будущего года, поэтому пока никаких изменений не будет. Однако восстановление новгородской усадьбы требует пригляда, поэтому командовать в колесной мастерской останется твой сын Андрей, а дела в Новгороде я хотел попросить возглавить тебя. Однако это разговор отдельный, и после общего совета мы с тобой обговорим все подробно. – Жигарь утвердительно кивнул, и я продолжил: – Любава, я хотел попросить тебя взять под свою руку все хозяйство новой усадьбы. В помощь тебе будет Мария, она девка работящая, только ветер в голове у нее по молодости гуляет, а так будет под присмотром. Конечно, если только твой батюшка не будет против.
– Я не против, пусть делом займется, а то под ногами вертится да парням глазки строит! – согласился Жигарь.
– Андрей, на тебе остается колесная мастерская, поэтому ты теперь здесь полный хозяин. Конечно, совет и помощь ты от отца получишь, но за ручку никто теперь тебя водить не будет. Согласен?
– Да, – просто ответил Андрей.
Решив вопросы с командными должностями, я перешел к обсуждению второстепенных вопросов и через час закончил совещание. После того как подчиненные отправились выполнять приказы и готовиться к переезду, я остался с Михаилом Жигарем наедине, чтобы обсудить нюансы нашего сотрудничества.
– Михаил, извини, что раньше тебе не открылся, но сам понимаешь, что я не мог этого сделать.
– Да понимаю я, но очень все неожиданно произошло. Я до сих пор в замешательстве от таких известий, поэтому даже не знаю, что и подумать!
– Я тебя прекрасно понимаю, Михаил, но ты должен сейчас сделать свой выбор. Ты в курсе моих семейных дел в Пскове?
– Александр Данилович, я прямо и не знаю, что сказать. Разорил ведь меня до исподнего дядька твой двоюродный – Кирилл Савватеевич! Он тебе родная кровь, а я, получается, человек посторонний, да и вражда у меня с родом Томилиных.
– У меня к дяде особый спрос за моего отца и матушку имеется! Люди бают, что он нас свеям продал и из плена выкупать отказался, чтобы наследство получить и главным в семье стать.
– Слышал я такие разговоры! Только длинные языки чего только не наплетут, может, и невиновен Кирилл Савватеевич в таком предательстве?
– Все может статься, только пока все против дяди поворачивается. Конечно, если он здесь ни при чем и признает меня как наследника рода Томилиных, то я сам повинюсь перед ним, что напраслину на него люди возводят. Однако сомневаюсь я, что Кирилл поступит по-божески и вернет мне место, отцом завещанное.
– Да, боярин Кирилл спесью своей известен, да только и батюшка твой муж был суровый, да и ты весь в отца, как я погляжу. Если я меж тобой и Кириллом встряну, то из меня только юшка брызнет, вот я и сомневаюсь!
– А ты не сомневайся! Мое слово верное! Если хочешь в Псков возвратиться и достоинство свое вернуть, то вот тебе мое ручательство. В Новгороде ты всегда пришлым человеком будешь, а у тебя сын в возраст вошел и дочь уже в невестах ходит! Неужто ты не хочешь для них лучшей доли?
– Твоя правда, Александр! В Новгороде меня дальше посада никто не пустит и дети мои всегда в примаках будут, а в Пскове Михаила Жигаря каждая собака знает, и шапку я там ни перед кем не ломал. Вот тебе моя рука. Если поднимемся, то вместе, а сгинем, значит, не судьба нам в хоромах боярских пировать! – сказал Жигарь и протянул мне свою руку.
– Михаил, я рад, что ты принял мое предложение, и, клянусь Богом, от слов своих не отступлю! – ответил я и пожал протянутую руку.
Решив вопрос о взаимном доверии, мы распределили между собой обязанности, после чего вместе уехали в усадьбу Еремея Ушкуйника, чтобы окончательно принять подаренную Ионой усадьбу под свой контроль.
Глава 21
Неожиданное повышение моего социального статуса, конечно, тешило самолюбие, но одновременно с обретением боярского звания закончилась и моя спокойная жизнь. Меня снова закрутило в водовороте дел и забот, однако на этот раз я пахал как проклятый не в одиночестве, а вместе с проверенной командой единомышленников, которым не нужно было все постоянно разжевывать и класть в рот.
Обустройство усадьбы, названной с легкой руки теперь уже тысяцкого Славенского конца Никифора Сторожевского Томилиным подворьем, полностью взял на себя Михаил Жигарь. В колесной мастерской заправлял сын Михаила Андрей, а я занялся решением технических проблем и общим руководством.
Неожиданно весьма важную роль в моей новоявленной боярской администрации занял до этого старавшийся держаться в тени Мефодий Расстрига. Бывший монастырский послушник, который в обществе служителей Господа чувствовал себя как рыба в воде, стал посредником в нашем взаимодействии со службами архиепископа Ионы.
Практически вся жизнь Расстриги прошла в монастыре, и только обвинение в ереси его родного отца, а затем татарский плен не позволили Мефодию стать священником. Жестокий поворот в судьбе резко изменил жизненные ориентиры и мировоззрение набожного паренька, а близкое общение с пришельцем из будущего окончательно подорвало слепую веру Мефодия в непорочность служителей церкви. Расстрига был единственным грамотным и начитанным человеком в моем ближнем окружении, поэтому именно он стал обучать своего полуграмотного командира чтению и письму.
Любому человеку необходимо живое общение, и я часто вел с Расстригой продолжительные беседы о смысле бытия, а также от скуки посвящал бывшего монастырского послушника в истинное устройство окружающего мира. Не зря говорят – с кем поведешься, от того и наберешься. Вот и попал парень в сети изощренного словоблудия двадцать первого века.
По меркам Древней Руси я обладал энциклопедическими знаниями, которые поражали Мефодия до глубины души, и парень уже давно принимал все мною сказанное на веру, хотя я временами нес откровенную околесицу. Я и не ставил перед собой цели разрушить сложившееся мировоззрение набожного паренька, но Расстрига под моим влиянием переосмыслил навязанные ему в монастыре моральные ценности, и у него начали появляться серьезные сомнения в церковных догматах.
В общем, Расстрига постепенно превратился из забитого монастырского послушника в бунтаря, который жаждал вступить в сражение за веру православную. Во время похода в Любек Мефодий открыл мне свою мятущуюся душу. Это произошло на пятый день путешествия, когда мы стояли с Расстригой ночную вахту и экипаж "Чуды-юды" заснул.
Чтобы скоротать время, я вел с Мефодием ничего не значащую беседу на философские темы, но парень неожиданно заявил, что я открыл ему глаза на несправедливость окружающего мира и он хочет нести на Русь истинную веру Христову. Я сразу понял, что сбил своим словоблудием юношу с толку, поэтому плотно занялся разъяснительной работой, растолковав, с какими трудностями придется столкнуться Мефодию на этом поприще. Увы, но переубеждать Расстригу было уже поздно!
Русский народ издревле славится своей духовностью, русского человека хлебом не корми, а дай пострадать за веру православную или какую-нибудь другую идею, причем никому не важен конечный результат – главное сам процесс!