Были случаи, когда на вече призывали князя, где новгородцы судили о его "винах", а порой "указывали ему путь" из Новгорода, то есть изгоняли из города.
После смерти Василия Темного с 1462 года новгородским князем числился его сын Иван III. Однако власть московского князя была чисто номинальной, поэтому Иван III изо всех сил старался подчинить себе финансовую столицу Древней Руси. Главным препятствием на пути исполнения этих планов был новгородский архиепископ Иона, избранный на вече. Московские князья с незапамятных времен добивались права назначать на пост владыки своего ставленника, но новгородцы всячески противились требованиям Москвы.
Общегородское вече, как правило, проводилось в детинце на площади перед Софийским собором. В случае серьезных разногласий часть горожан, недовольных принятым решением, собиралась в другом месте. В Новгороде такое альтернативное вече обычно созывалось на Ярославовом дворище на Торговой стороне.
Ко времени описываемых событий новгородское вече практически утратило свои демократические основы по причине усилившегося экономического неравенства в народе и фактически выродилось в олигархию. Крупные землевладельцы-бояре путем подкупа беднейшей части горожан создавали большие партии своих сторонников, которые кормились за счет своего благодетеля. Богатейшие боярские семьи, имевшие на содержании сотни сторонников, вступали в политические союзы с другими олигархическими кланами и фактически диктовали новгородцам свою волю. На общегородском вече принимались только те законы и решения, которые были выгодны власть имущим, а представительная демократия являлась только красивой оберткой для внешнего потребления. Чем вам не Россия двадцать первого века?
На почве многочисленных конфликтов финансовых и властных интересов боярских родов часто возникали заговоры и смуты, явившиеся одной из главных причин ослабления Новгородской республики.
Всем известно, что сильного боятся, а слабого бьют, поэтому слабостью Новгородской республики старались воспользоваться как католический Запад, так и московский князь Иван III. Новгород буквально кишел агентами Великого княжества Литовского, Ливонского ордена, Ганзы и конечно же московского князя, которые старались склонить новгородскую власть на свою сторону.
На первый взгляд обилие иностранной агентуры являлось серьезной угрозой для интересов Новгородской республики, но Новгород в такой обстановке жил веками, и новгородцы давно приспособились к такому положению. Как известно, ласковый телок двух маток сосет, вот и граждане Новгорода не теряли своей выгоды. Горожане легко брали с заморских лохов деньги за интересующую их информацию, но сразу сдавали с потрохами заграничных подсылов местным властям.
На третий день после отъезда архиепископа по Новгороду поползли тревожные слухи о возможном открытом противостоянии на вече, которое практически никогда не обходилось без мордобоя на мосту через Волхов, а временами дело доходило и до серьезного кровопролития.
Ночью 6 ноября 1463 года Еремей Ушкуйник неожиданно собрал своих сторонников на экстренный совет, на котором присутствовал и ваш покорный слуга. Оказалось, что Мефодий Расстрига только что известил Еремея через посыльного, будто утром 7 ноября сторонники избрания степенным тысяцким Якова Игнатьевича Лозьева собираются ударить в вечевой колокол и собрать народ у Софийского собора на вече. Расстрига также сообщил, что в заговоре участвуют помимо степенного тысяцкого Луки Федоровича бояре Борецкие, Судаковы и Норовы. Имя кандидата на пост посадника Расстриге узнать не удалось.
Мало того, заговорщики уже якобы вывели к мосту через Волхов вооруженную дружину числом в семь сотен бойцов, чтобы не пропустить на вече представителей Торговой стороны. Новгородский посадник Михайло Семенов, к которому Еремей сразу обратился за помощью в пресечении намечающегося незаконного передела власти, сказался больным, чем фактически дал "зеленый свет" заговорщикам.
По сведениям, добытым Расстригой, возглавили заговор бояре Борецкие. Богатейший боярский род простил Михайле Семенову довольно большой долг и пообещал ему безбедную старость после передачи поста тысяцкого Якову Лозьеву.
В семье Борецких верховодила вдова новгородского посадника Исаака Борецкого, которую в народе прозвали Марфой-посадницей. Вдова получила свое прозвище не столько за должность покойного мужа, сколько за крутой нрав и неуемную жажду власти. Прямо средневековая Маргарет Тэтчер, новгородского разлива! У Марфы имелось два сына – Дмитрий и Федор, а также дочь Ксения. Любящая мать старалась пристроить сыновей на вершину новгородской власти, а страхолюдную дочку выгодно выдать замуж.
Главной отрадой сердца посадницы являлся старший сын Дмитрий, в котором заботливая мать души не чаяла и баловала как только могла. В результате из парня вырос истинный представитель "золотой молодежи", на котором клейма негде было ставить. Дмитрий был высок ростом и пригож собой, но глуп как пробка. Собственные мозги у новгородского плейбоя отсутствовали напрочь, однако они ему не особо и требовались, так как серого вещества у Марфы-посадницы хватало на двоих. Как говорится, с такой мамашей парень далеко пойдет, правда, если его не прибьют по дороге.
По традиции общегородское вече собирали после ледостава на Волхове, но олигархи Софийской стороны решили воспользоваться отъездом архиепископа, чтобы протащить выгодные им кандидатуры посадника и степенного тысяцкого. В данный момент на посту посадника находится Михайло Семенов, но выборы нового посадника были уже не за горами. Провести перевыборы новгородской власти при подконтрольном посаднике было намного проще, нежели выбирать новую городскую администрацию в присутствии архиепископа Ионы, у которого имеются свои предпочтения.
Увы, но информаторы Еремея Ушкуйника прошляпили подготовку заговора, и враг успел сыграть на опережение, фактически отрезав Софийскую сторону Новгорода от Торговой. Теперь попасть в детинец стало практически невозможно, поэтому, чтобы избежать резни на мосту через Волхов, было принято решение собрать альтернативное вече на Ярославовом дворище на Торговой стороне Новгорода.
Чтобы потянуть время, мы решили выкликнуть на альтернативном вече в посадники Еремея Ушкуйника, а в степенные тысяцкие Никифора Сторожевского, после чего дожидаться возвращения владыки из Пскова. Конечно, наши действия тоже были противозаконными, но другого способа не допустить переворота не существовало. Архиепископу принадлежит последнее слово во властных спорах, а Иона являлся нашим сторонником. Владыка вправе отменить своей властью решения обоих самозваных вече и назначить новое, но уже под своим контролем. К тому же если посмотреть на проблему со стороны и судить по составу заговорщиков, то отмашку заговору дали из Москвы, так как Судаковы и Норовы являлись креатурой Ивана III, следовательно, заговор был направлен в первую очередь против Ионы. Правда, участие Борецких не вписывалось в эту схему, так как Борецкие являлись сторонниками унии Новгорода с католическим Западом и тесного союза с Великим княжеством Литовским. Однако у меня были смутные подозрения, что главная цель заговорщиков – свалить архиепископа Иону, который проводил независимую политику, а затем поделить власть полюбовно.
По итогам ночного совещания мне было приказано скрытно выдвинуть стрелецкую сотню к Славенской проезжей башне, расположенной у моста через Волхов, чтобы не позволить вражеской дружине прорваться на Торговую сторону. Дружина заговорщиков практически вдвое превосходила по численности дружину семьи Ушкуйников и Сторожевского, так как другие боярские роды Славенского конца заняли выжидательную позицию. Видимо, заговорщики сумели как-то надавить на бояр, которые решили отсидеться за высокими заборами усадеб, чтобы затем присоединиться к победителю.
Вернувшись в усадьбу, я поднял сотню по тревоге и, оставив два десятка стрельцов под командой Акинфия Лесовика охранять Томилино подворье, отправился с остальными бойцами форсированным маршем к мосту через Волхов. В конце ведущей к мосту улицы Славной наш головной дозор вышел к заставе дружинников Сторожевского, которые проводили меня к своему командиру. Сторожевский уже вывел к мосту сотню ушкуйников, а еще три сотни бойцов тысяцкого заняли оборону на перекрестках улиц, ведущих к Ярославовову дворищу, где утром должно было собраться альтернативное вече.
Тысяцкий поведал мне, что его патрули уже перехватили нескольких подозрительных личностей, пытавшихся переправиться на Софийскую сторону по мосту, а дозоры на лодках задержали две долбленки со странными пассажирами, зачем-то направлявшиеся к противоположному берегу реки ночью. Даже дураку было понятно, что болтающиеся по ночному Новгороду типы – соглядатаи заговорщиков, но формальных претензий задержанным мы предъявить не могли. Поэтому, чтобы не обострять ситуацию раньше времени, всех странных полуночников до утра заперли в "холодной избе" в усадьбе тысяцкого.
Сторожевский на коротком совещании познакомил меня с Иваном Щербатым, который фактически являлся заместителем кончанского тысяцкого и занимал должность сотника ушкуйников. Никифор не стал говорить долгих речей, а просто уточнил поставленные перед стрелецкой сотней задачи и варианты действий в различной обстановке. Вопросов и возражений у меня не возникло, поэтому Сторожевский, пожелав нам с Иваном удачи, отбыл обеспечивать безопасность вече на Ярославовом дворище. Пока мои бойцы занимали позиции в башне, я решил поближе познакомиться с легендарным сотником ушкуйников.
До сегодняшнего дня мне не доводилось встречаться с Иваном Щербатым, хотя я был наслышан о деяниях знаменитого командира новгородского спецназа. После отъезда Сторожевского мы уточнили с сотником намеченную диспозицию и способы связи, а затем разошлись по своим местам. Иван был в разы опытнее меня, поэтому я полностью доверился его мнению и передал ему командование операцией.
Согласно намеченному плану ушкуйники занимали оборону в начале моста через Волхов, а мои стрельцы находились за их спиной в Славенской башне и должны были вступить в бой, только если заговорщики попытаются пробиться на Торговую сторону с помощью оружия. Пока мои бойцы занимали позиции в башне, откуда можно было поддержать огнем ушкуйников, начало светать.
Хотя в 1463 году зима припозднилась, ночь с 6 на 7 ноября оказалась довольно холодной, а с рассветом пошел снег. 7 ноября – дата в истории России знаковая, поэтому у меня появились тревожные предчувствия, что дело миром не закончится. Крейсера "Аврора" на Волхове не наблюдалось, однако я опасался, что сегодня вполне может свершиться Великая Ноябрьская новгородская революция.
Непрерывная беготня и бессонная ночь вымотали меня до предела, и я не заметил, как задремал, сидя на лавке в караульном помещении башни. Павел Сирота решил дать отдохнуть своему командиру и разбудил меня, только когда полностью рассвело и к мосту через Волхов потянулись первые пешеходы и телеги. На ночном совещании было решено беспрепятственно пропускать через мост всех желающих, а уже за стенами острога Торговой стороны разбираться, кто это к нам пожаловал в такую рань.
Примерно за три часа до полудня на Софийской стороне раздался набат вечевого колокола, и вскоре мы увидели, как из Пречистенской башни детинца вышла большая толпа народа, которая направилась через мост на Торговую сторону. На первый взгляд толпа выглядела невооруженной, но когда народ подошел вплотную к строю ушкуйников, то сразу выяснилось, что под наброшенной на плечи визитеров одеждой скрывается броня боярских дружинников.
Бойцы Ивана Щербатого были готовы к такому развитию событий и легко отбили первый натиск, но из-за спин заговорщиков в ушкуйников полетели стрелы, и у них появились первые раненые. После короткого, но интенсивного обстрела противник снова бросился вперед и начал медленно теснить бойцов Ивана Щербатого к Славенской башне. Увидев, как сотник помахал мне рукой, прося о помощи, я взял "дефендер" и приказал открыть огонь.
Мы тремя залпами буквально выкосили задние ряды противника, скопившегося на мосту, однако это не остановило врага, а только усугубило ситуацию. Около сотни нападавших с дикими воплями рухнули на настил моста или свалились в Волхов, но оставшиеся в живых дружинники все равно вдвое превосходили численностью отряд ушкуйников. Мало того, заговорщики, увидев произошедшую за их спинами кровавую мясорубку, с обреченностью смертников бросились вперед и буквально смяли первые ряды ушкуйников. Иван Щербатый, видимо, отдал приказ отходить к башне, но на плечах его отступающих бойцов в ворота ворвались дружинники заговорщиков.
Стрелять в перемешавшуюся толпу было опасно, так как запросто можно было подстрелить своего бойца, поэтому я приказал опустить обе кованые решетки, перекрывающие с двух сторон проход под башней. Я намеревался запереть там сражающихся между собой воинов, а потом отстреливать врага на выбор через бойницы в потолке, но просчитался. Неожиданно обе решетки заклинило в полуопущенном положении – видимо, механизм был заранее испорчен агентами заговорщиков. Мне ничего не оставалось, как приказать стрельцам выйти из башни и вступить в ближний бой, так как в противном случае враг прорвется в город.
Видимо, в тот день фортуна была на нашей стороне, потому что противник оказался абсолютно не готов к такому повороту событий и после первых же выстрелов дрогнул, а затем сломя голову бросился бежать обратно к мосту. Я каким-то чудом сумел взять в свои руки контроль над ситуацией и возглавил организованное преследование противника. В первый момент я хотел только проводить беглецов выстрелами, но, увидев под башней изрубленные на куски тела знакомых ушкуйников, буквально озверел. В общем, на другой берег Волхова сумели сбежать не более полусотни заговорщиков, остальные или остались лежать мертвыми на мосту, или утонули в Волхове.
Нет, я не ошибся, раненых действительно не осталось, потому что в бою под Славенской башней погиб Иван Щербатый и еще четыре десятка ушкуйников. Выжившие в этой кровавой бойне подчиненные сотника жестоко отомстили за смерть своего командира и дорезали раненых заговорщиков.
В первый момент у меня появилось желание ворваться на плечах противника в детинец, но благоразумие взяло верх над боевым запалом, и я приказал бойцам отходить назад в башню.
Когда адреналиновый угар схлынул и моя голова начала соображать, я ужаснулся делам, каких мы наворотили. Только по первым прикидкам мои стрельцы положили на мосту три с лишним сотни заговорщиков, а фактически находящиеся под моим началом ушкуйники дорезали выживших в этой бойне раненых.
Если трезво взглянуть на произошедшее, то боярин Томилин устроил в Новгороде настоящее Кровавое воскресенье, а ведь за каждым погибшим стояла семья, жена и дети. Однако рвать на голове волосы было уже поздно, поэтому я отправил Павла Сироту с докладом к Сторожевскому, а сам вспомнил свою военную специальность санинструктора и занялся помощью раненым.
Навалившиеся заботы отвлекли меня от тревожных мыслей, и я постепенно успокоился. В стрелецкой сотне потери оказались небольшими, всего двое убитых и пятеро раненых, среди которых тяжелых не было. Однако у ушкуйников Ивана Щербатого дела обстояли намного хуже. Только убитых у новгородцев было сорок два человека из ста двадцати, а ранеными оказались почти все бойцы, причем тридцать восемь серьезно. Так что в строю оставалось всего сорок бойцов, которым также требовалась медицинская помощь и отдых.
Как оказалось, такие большие потери ушкуйники понесли от "подлых стрел", которыми заговорщики обстреливали их на мосту. "Подлая стрела" – это стрела с заточенным в виде шила наконечником, весьма эффективное оружие против воина, одетого в кольчугу. Конечно, сразу такая стрела не убивает, но очень часто наконечник перед выстрелом втыкали в землю или опускали в горшок с протухшим мясом – благодаря такой обработке раны от "подлых стрел" быстро воспалялись, а антибиотиков в пятнадцатом веке еще не изобрели.
Очень часто даже легкие ранения "подлыми стрелами" приводили к заражению крови и мучительной смерти, именно поэтому ушкуйники поголовно вырезали выживших врагов. Такими стрелами в прежние времена пользовались варяги и свеи в боях против новгородской дружины, но, когда зарубежный опыт переняли новгородцы, на "подлые стрелы" был введен неформальный запрет. Война – дело профессионалов, а кому из профессиональных воинов хочется умирать в мучениях после плевого ранения? Поэтому нарушителей установленных правил ведения войны жестоко уничтожали все противоборствующие стороны.
Пока я оказывал помощь раненым, прошло около двух часов, и к Славенской башне в сопровождении Сироты прискакал Еремей Ушкуйник с десятком своих дружинников. Я только что закончил обрабатывать рану одного из бойцов, который вскоре должен был умереть. Ушкуйник потерял много крови и навряд ли выживет, хотя я сделал все, что было в моих силах. Однако осознание своего бессилия угнетало, поэтому настроение было паршивым, а злоба на судьбу буквально распирала мою грудь.
– Я же приказал не лезть мне под руку! – злобно зарычал я, когда чья-то ладонь легла мне на плечо.
– Александр, не рычи, это я, Еремей! Пойдем в другую комнату, нам срочно поговорить надо.
– Ладно, Еремей, пойдем поговорим. Тяжелораненых вроде больше нет, а с остальными и без меня разберутся, – ответил я, и мы с Ушкуйником вышли из импровизированного лазарета.
Мы уединились в караулке на втором ярусе башни, после чего Еремей с места в карьер начал рассказ о сложившейся тяжелой обстановке в Новгороде:
– Александр, не знаю, чем мы прогневили Господа, но наши с тобой дела хуже некуда! Проморгал я заговор, а как оказалось, подсылы московские готовили смуту уже давно! Пока я ушами хлопал, у людишек Судаковых и Норовых на Торговой стороне почти полторы сотни переодетых дружинников по подвалам попряталось. Когда в детинце вечевой колокол зазвонил, вся эта тварь из щелей повылазила и в спину нам ударила. Сторожевский с десятком своих воев на Воскресенской улице в засаду попал и не сумел отбиться, в общем, убили злодеи Никифора! Не знаю, как нам вообще удалось отбиться! Правда, когда до нас дошла весть, что ты на мосту всю шедшую на подмогу смутьянам дружину побил, то мы тоже сдюжили и разогнали татей. Сейчас мой брат вместо Сторожевского дружину под свою руку взял, но он плохой воевода, так что тебе придется встать во главе нашего войска. На твою усадьбу тоже нападение было, но твои стрельцы отбились и постреляли налетчиков, как собак. Крови в Новгороде пролилось много, прямо и не знаю, что теперь делать будем! Однако, снявши голову, по волосам не плачут, поэтому нужно идти до конца, к тому же бежать нам некуда!
– И что ты теперь предлагаешь делать? – спросил я Еремея. – Я безвылазно в Славенской башне сижу и обстановки в городе не знаю.