* * *
Не спеша сматывая леску, к ним подошел рыболов.
– Спасибо большое! – Аверьянов протянул рыболову руку. – Коля!
– Игнач, – сухо и равнодушно представился рыболов, отвечая рукопожатием.
– Какое тут поблизости жилье?
– Берестиха.
– Деревня?
– Скорей, село.
– Большое?
– Большое! – встряла Олена. – Да с крепостью!
– Деревянной, конечно, – уточнил Игнач. – А сам-то ты издалека будешь?
– Издалека. Я из ВЧ тысяча пятьсот сорок два на юге Новгородской.
– Такой не знаю.
– Не удивляет. Ну, Новгород-то знаешь?
– Новгород знаю.
– Считай, я из-под Новгорода.
– Добро пожаловать. От вас тут все ждут подмоги, хотя крепко и не надеются.
– Там что-то у них не связалось, у наших… Вот, вместо "войска" моего меня самого прислали. Одного.
– Плохо.
– Пришлют еще войско.
– Хорошо.
– Мне бы все же хорошо б в ближайшую комендатуру… – начал было Коля, но его внимание отвлек татарин, проявивший признаки жизни. Первым очнулся тот самый, что похитил Олену. Приоткрыв глаза, он повернулся к Аверьянову и что-то сказал ему по-своему – надменным, начальственным тоном.
Коля ответил – спокойно, без раздражения.
– Ты знаешь по-татарски? – удивилась Олена.
– Половину срочной в Монголии, и лето на сборах – Казань девяносто восемь… Он говорит на искаженной смеси монгольского и татарского… Сказал, что он – сын большого монгольского князя, и если хотя бы один волос упадет с его головы, то с меня с живого сдерут кожу.
Татарин снова выдал витиеватую фразу и, переведя дух, вдруг затараторил без остановки.
Не дожидаясь конца этой речи, Аверьянов резко дернул татарина за шкирку и поставил перед собой на ноги.
– Ты можешь хранить молчание… – обратился он по-русски к ордынцу.
Тот, ничего не понимая, захлопал глазами.
Коля выпустил из руки воротник халата и, взявшись всей ладонью за патлы на затылке, повернул ордынца лицом к ближайшей березе и с силой ударил княжеского сына лицом о ствол.
– …Потому что каждое произнесенное тобой слово может быть использовано против тебя…
– Он ничего не понял, – заметил Игнач.
– Он понял. – Выпустив отключившегося княжеского отпрыска, Коля повторил: – Осознал.
– Давай их всех убьем, – предложил простодушно Игнач. – Не надо будет вообще ничего объяснять.
– Нет-нет! – возразил Аверьянов. – Мы их посадим.
– В острог? Поруб? – уточнил Игнач. – Всего-то?
– Ты не скажи. У нас в тюрягу загреметь, ты что! Убить их сразу – это им подарок!
– Я тоже слышал, – кивнул Игнач, разразившись сухим кашлем. – Остроги в Новгороде – хуже ада.
– Ты этот кашель не в остроге заработал? – вопросительно хмыкнул Коля.
– Вчера перекупался.
– Сейчас, подожди… – Аверьянов открыл контейнер и через минуту вернулся с бутылкой "Smirnoff" и пластиковым стаканом. – На, прими полстаканчика, сосуды расширит, кашель отпустит…
Игнач недоверчиво принял странный, невесомый, вырезанный из чего-то неведомого стакан, чуть не смял его своей лапищей и, благодарно кивнув Николаю, залпом осушил.
Последовавшая реакция заставила Аверьянова вздрогнуть: Игнача перекосила судорога, затрясло крупной дрожью, бросило оземь наотмашь, кинуло в крупнозернистый пот. Хрипя, он вдруг завязался узлом, сильно выпучив за габариты лица затуманившиеся линзами слез глаза, развязался, вскочил, как подброшенный, хватаясь за воздух, за землю и горло одновременно всеми руками, которых, как показалось, стало у него теперь гораздо больше двух, зажмурился, затих и, под конец уже, все же пересилив агонию, вернулся к жизни, истово крестясь…
– Вот так медовуха… Смерть! – едва смог он выдохнуть из себя, приходя постепенно в сознание и нормальный вид.
– Сейчас закусить найду! – Коля бросился к контейнеру… – Кто ж мог подумать-то?! Напиток-то детсадовский! И порция – для грудных детей!
Спеша, он быстро начал распаковывать ящики в окрестности "запасного парашюта"… Именно там, по традиции его взвода, паковалась основная часть выпивки и закуска… Закуска не находилась! Под руку попадались какие-то совершенно ненужные ящики: с патронами от крупнокалиберного пулемета, ручные гранаты, снаряженные рожки к пистолету-пулемету "Кедр", шашки для постановки дымовой завесы, сигнальные ракеты всех цветов, противопехотные мины…
Электронный, мерзко синтезированный голос продолжал вещать где-то возле светящейся кнопки "Не надо":
– …Обеденный перерыв, вы приняли пищу? Затем сходили в туалет? Конечно! Однако всегда ли вам удается потом почистить ботинки и зубы? К сожалению, нет. …Но вот отличная новость! Электропродувка "Тося" для ваших мозгов! Продув их с утра, вы забудете не только пообедать, но даже посетить туалет! Ваши ботинки и зубы теперь сохраняют свой первозданный блеск в течение целого года! Удивлены?! Да, это так! Одной электропродувки мозгов вам хватит теперь на целый год, – вы крепко, надежно забудете обо всем! Продуй, тормозни! Звони сейчас, продуешь ночью. Задумайся, если еще не продул, – какое прекрасное решение многих проблем вам предлагают практически даром!
– Ну, дурдом! – мелькнуло в голове Николая. – Финиш! По всем азимутам. Лошади, сабли, продувка мозгов… Полный абзац. И что за имя такое – Игнач?
"Давай-ка сообразим, – обратился он сам к себе, – что происходит?
Только что пять человек, одетые на редкость странно, собирались меня убить. Что из этого следует? Да ничего. Только за последние два года в их районе и двух соседних пьяная либо наколотая молодежь убили или забили насмерть одиннадцать человек, в четырех различных эпизодах. Все эти случаи объединяет одна черта: забили безо всяких причин и целей, – наркота. В двух случаях из четырех преступники были одеты "странно", мягко говоря. Скинхеды, байкеры, панки, – кто знает?
При этом нормальные люди – Олена, Игнач говорят на каком-то диком, совершенно невозможном русском языке… Что это означает? Да ничего. На Вятке так говорят, что ему в свое время понадобилось больше недели, чтобы понимать все слова, – до того непривычное произношение для среднерусского уха? А Урал? Да где-нибудь под Нижним Тагилом в деревне стоишь у колодца, слушаешь бабий треп и не то чтобы отдельные слова не разбираешь, а вовсе не можешь понять, о чем они говорят. Понятно только одно – говорят по-русски. Через пару месяцев, вернувшись к себе на Валдай, вдруг обнаруживаешь, что тебя самого никто не понимает: диалект прилипчив, как заикание".
Он прекрасно понимал, от какой мысли он стремился уйти: его перенесли по времени. Он оказался в глубоком прошлом. Вот в чем он сам себе боится признаться. Да, это так, – я боюсь. Потому что именно это предположение самое страшное. Он вспомнил декабрь 1991-го. Его отец, прекрасно знающий, что СССР больше не существует, не мог еще года три заставить себя поверить в то, что Украина и Белоруссия стали другими, совершенно независимыми государствами. Разумом понимал, сердцем – не верил. Какая-то защитная реакция психики. Отец и сейчас не верил в распад до конца, душой предполагая какой-то подвох, что ли…
В данной ситуации все гораздо туманней, расплывчатей. Да, ему сказали: контейнер в состоянии перемещаться по времени. Ну и что? Сказать-то что хочешь можно. Когда он учился в офицерском училище, его сосед по койке, Сашка Маратов, рассказывал о своих донжуанских похождениях так, что ни малейших сомнений не вызывало. Сашке верили все. Потом оказалось – все брехня, все выдумка. А говорил ведь так проникновенно, с мельчайшими подробностями – как по карнизу на пятом этаже общаги прядильного комбината от Ольги к Аньке перебирался пьяный, часа в три ночи. Кровь в жилах стыла у всей казармы… Но нет, брехал же вот!
При его старте был сбой. Прибор сообщил что-то о сносе по времени. Но сбой совсем не значит "успешное перемещение по времени", – во-первых. А во-вторых, если аппаратура дала целую серию сбоев, накладок, плюх, то стоит ли верить диагностическому блоку этого комплекса? Они что, все блоки, сбоят, идут не в ногу, один только блок диагностики идет в ногу? Смешно.
Так-так… Стоп! Вот где интересный, странный момент! Психологически совершенно необъяснимо полное отсутствие интереса аборигенов к способу его появления, его, воина "из-под Новгорода". Это его серебристое яйцо величиной с дом для людей религиозных и очень суеверных – как обухом по голове. Так быть должно бы. А им – до фени! А почему?
Он стукнул с остервенением по информационному табло, и голос резко притих, продолжая тем не менее что-то гнусить синтезированным полушепотом.
Внезапно слуха Аверьянова достиг другой голос, идущий снаружи, – торжествующий голос Игнача, наполненный злобой, злорадством:
– Получай, пес смердячий!! …Еще на… еще… еще!!! Выродок! Вот! За твои грабежи! За посевы затоптанные! За женские очи, слезами вытекшие! За воронье над селами русскими!
– Господи! – ахнул Николай. – Да он же, окосев, стал душу отводить на представителях нацменьшинства! Теперь и здесь Чечню устроим, второй Афган…
Пулей вылетев из контейнера, Аверьянов сразу увидел Игнача с садистски перекошенным лицом народного мстителя.
Стиснув клещеобразными пальцами левой руки скулы извивающегося "княжеского сына", заставив его тем самым распахнуть рот от лба до груди, Игнач вливал в ордынца "смирновку" – прямо в горло – толстой струей из литровой бутыли.
– Еще на, пей! За веру поруганную!!! За оскверненье погостов!
– Стой! Стой! – бросился к нему Аверьянов, останавливая экзекуцию. – Месть – грех великий, смертный грех. – Николай отобрал у Игнача опустевшую уже на две трети бутыль и процитировал, доставая из кармана винтовую пробку: – "Мне отмщение", – сказал ведь Всевышний?.. Было дело, сказал… – Он плотно закрутил пробку. – "И аз воздам…" Такой вот вывод. Сам, значит, разберусь… Налью, когда пора придет…
– Да когда она придет-то?!
– Ну, брат, неисповедимы пути Господни… Он и твою, и мою, и его порции знает… Не обнесет! И обсуждать нечего.
– Я наук не ведал, – сознался Игнач. – В лесу живу.
– Дурдом какой-то… Да и одеты вы… – наконец он заметил, сколь странно одеты все вокруг.
– Обыкновенный сарафан… – растерялась Олена. – Красивый?
– Очень! – дипломатично кивнул Аверьянов. – Ни разу такого не видел!
* * *
К Берестихе приближался караван – татарские кони и сами татары, навьюченные Колиным снаряжением. Стрелковое оружие Аверьянов доверил только лошадям. Сам шел с легким "Кедром" – пистолетом-пулеметом – наготове. Впрочем, татарам и в голову не пришло бы "баловаться" – настолько пришибленными и запуганными они выглядели.
"Княжеский сын" все время пытался запеть что-то заунывное, из национальной, видимо, классики, но стоило Игначу оглянуться на него, как "княжеский сын" замолкал, стушевавшись.
– Про что он воет-то? – спросил Игнач Колю.
– Да что-то восточное, витиеватое, иносказательное. Но лирическое!
– Чего?!
– Ну, типа "Как увижу тетю Нину, сердце бьется об штанину"… Ой! – испугался Коля, оглянувшись на девушку.
– Да ее Оленой звать, ее не касается…
– То-то и обидно, может статься. – Как-то незаметно Аверьянов стал сползать на местный говор.
– А ежели и так, так тебе ж только на руку! – скабрезно хохотнул Игнач.
– А чего у тебя грузило-то из камня? – спросил Коля, чтобы сменить тему. – Совсем, что ль, в вашем леспромхозе – или что у вас тут – денег не платят? Довели людей: грузила – из камня!
– А какие еще бывают?
– Купил бы себе нормальное.
– Я рыбу-то ловлю, чтобы ее не покупать. А ты советуешь, купи грузило! Мне, может, и леску купить, и блесну купить еще? А лошадиный хвост зачем? – Игнач усмехнулся.
– А вот хороший вопрос, – оживился Аверьянов. – Из чего у вас, то есть в ваших краях, блесну делают?
– Из того же, из чего и у вас, наверно. Деревяшка либо кожи кусок, а ее слюдой покрывают, чешуйками. Одна к одной. Вот смотри!
– Тонкая работа! – восхитился Николай, осмотрев. – И блестит на солнце, как рыба.
– Верно. Оттого и зовется – "блесна"!
– Но ведь чешуйки-то вылетают, ее после каждой рыбалки чинить надо.
– Не надо! – возразил Игнач. – Зимой хороший хозяин много блесен наделает – на все лето хватит. Ну, а лентяй, либо нерадивый там, не запасливый, – чинит, конечно. Все чинить надо, Николай. И избу, и одежду, и упряжь… У вас-то что, не так разве?
– А леска?
– Настоящая? – Игнач почесал на ходу затылок. – Настоящая дорого стоит… Ее купцы из жарких стран привозят. По толщине – как конский волос, но длинная – жуть. И без узлов. Говорят, растение это такое, его как лен трепят… Называется ли… ли… ли… Она!
– Лиана!
– Во! В самую точку попал! Она самая. А у вас из чего блесна?
– Я покажу сейчас. – Коля вынул из одного из тюков со снаряжением красивую фирменную коробку. – На, дарю! "Fischer", ФРГ, набор крючков и блесен… – Коля оглянулся на Олену. – А вот тебе… – он протянул Олене свежий банан. – Нашел закуску-то! Даже не знаю, как банан в ней оказался. Сергей, поди, ученый этот караульный, для хохмы подложил. На! …Но это не все, не думай… У меня с собой еще кое-что есть…
– Да видно уж! – вздохнула Олена, осторожно принимая банан и явно не зная, как им распорядиться. – Князь – не пахарь…
– Да не князь я, – старлей, говорил же… У нас, кстати, князей олигархами зовут…
Олена рассмеялась, будучи уверенной, что Коля пошутил.
– Попробуй князя олигархом назови! Кнута отведаешь.
– О-о-о! – изумился Игнач, осмотрев снасти. – Работа!.. – он протянул обратно набор. – Пяток коней, наверное, стоит.
– Всего семь баксов. Бери-бери, у меня еще есть!
– Баксы? – брови Игнача удивленно взлетели вверх.
– Зеленые, – кивнул Коля.
– Незрелые? – уточнил Игнач.
Коля только махнул рукой, отчаявшись.
– Добрый ты, вижу, князь, – с теплом в голосе сказал Игнач. – Даже на князя-то там, на воеводу, и не похож вовсе! Видно, година горькая, час испытаний и новых людей – душой набольших – вперед вывела-двинула… Ордынцев, вишь, пожалел! Сердце, видать, в тебе неуемное! – Игнача явно вело после стопки. – …Ну, да и я уж тебя смеховой историей потешу! Будешь доволен… Смеяться начнешь, до вечера не остановишься. Вот, слушай. Встретились как-то во чистом поле Алеша Попович, Добрыня Никитич и русский. И говорит им русский: "Эй, богатыри…". Что ты скривился-то? – осекся Игнач.
– Да знаю я этот анекдот: "Взяли литр без закуски Пушкин, Лермонтов и русский…" Ему лет сто, наверное.
– Ну, ты чего, обиделся, что ли?! Ты же наш, ты ж Николай Аверьянов… Русак! Не какой-нибудь там… Микула Селянинович, Чурила Пленкович…
– Что не ешь? – повернулся он к Олене, чтобы сменить тему. – Не любишь бананы?
– Очень люблю! – горячо заверила Олена и, чтобы не обижать странного князя, попыталась откусить банан, не чистя его.
– Вот так! – показал Коля, очистив банан. – Это едят вот так!
– Очень вкусно! – искренне восхитилась Олена. – Мед!
– Глухомань тут у вас, глухомань… А далеко ли до Хабаровска отсюда?
– Хабаровск? – наморщил лоб Игнач. – А это что? Лог? Распадок? Овраг?
– Город. Большой город.
– Впервые слышу.
– Понятно. А вот я еще спросить хочу, – неужели вас не удивило это самое, на чем я к вам в гости пожаловал?
– Еще бы! – промычала Олена с набитым ртом.
– А чего ж ни одного вопроса не задали?
– Кто ж такие вопросы-то задает? – нахмурился Игнач. – Вот ты, представь, дружинником у князя, разве ж я могу спросить: "А сколько тебе князь платит"? Или купца пытать начать – много ли наторговал? Захочешь – сам скажешь.
– Нет, тут другое.
– Да то же самое! – возразил Игнач. – Что твое, то твое. Вопросы неуместны. Или, думаешь, я в Берестиху приду и начну выспрашивать: "А это что? А это как? А из чего? А зачем? А почему?" О чужом выспрашивать – самая короткая дорожка на сук. – Игнач махнул рукой, указывая на бухту капронового фала на плече ближайшего татарина. – Вот тут и спросишь: "А веревка из чего у тебя? На пеньковую-то не похожа!"
Олена, доев банан, расхохоталась в голос.
– Гостя надо сначала напоить, накормить, в баньке выпарить, а потом уж и расспрашивать! Вот у нас как!
– Видно, это я из диких краев приехал, – кивнул Аверьянов.
– Вот ты меня накормил, можешь теперь расспрашивать, – кокетливо предложила Олена. – О чем угодно.
Повернувшись к ней, Аверьянов встретился с ее взглядом – до того простым, откровенным, озорным и влюбленным до ужаса, что, окаменев вдруг душой, поперхнулся. Все его заранее заготовленные вопросы типа: "Какой сейчас год?", "Чем Антарктика отличается от Антарктиды?", "Какие папиросы курил В. И. Ленин?", "Кто в стране президент?", "Как фамилия первого в мире космонавта?" – которые он хотел было задать прямо, в лоб, вдруг вылетели из его головы.
Он покраснел внезапно, замычал и еле выдавил из себя:
– До реки Амур тут далеко?
– Я такой реки не знаю.
– Понятно, – кивнул Коля растерянно. – Мне все понятно.
– А мне непонятно, – рассмеялась, заметив его смущение, Олена. – У банана всегда шкура слезает легко или только во время линьки?
– Всегда, – ответил Коля, отчаявшись вконец. – У зрелого банана-самца шкура слезает сама!
– Я так и думала! – с восторгом глядя на Колю, кивнула Олена.
"Вот ситуация-то! Вот влип-то! Тьфу!!! – подумал Аверьянов. – Да в прошлом я, в глубоком прошлом… Это ж ежу ясно… А как отсюда выбираться? Туман сплошной. А может, и не в прошлом… А может, прилетят, спасут…"
Но сердце подсказывало – не надейся! Не прилетят и не спасут. Хоть ты и в прошлом. Это верно. Но не спасут, не жди. Не прилетят.