- Нет, время дороже. А если вдруг задержимся в пути… Еду мы купили, на прочие мелочи до Шофа у меня денег хватит. Ну, а в Шофе ювелиры тоже найдутся.
- Хорошо, если деньги остались, то можем сейчас в Плесков не заезжать, - согласился Мирон. - Что ещё?
- Одежда. Мы с Сашей тут раздобыли кое-что, чтобы вы не очень выделялись.
Подросток, словно только и ожидал этих слов, тут же достал из-за спины темно-синий сверток и протянул Женьке.
- Тут твой жакет и плащ.
Действительно, как-то никто и не обратил внимания, что казачонок был в одной рубашке.
- И вот ещё местные башмаки.
Женька окинул критическим взглядом изделие местного сапожника. Если по честному, то эта обувь не уступала той, что одарили его в Риттерберге. А выглядела, пожалуй, и покрасивее: подъём был украшен маленькими темно-синими бусинками.
- Спасибо, - поблагодарил он Сашку и подвинул сверток себе.
- Это Вам, Мирон Павлинович, - продолжил выкладывать покупки подросток.
Нижниченко получил темно-зеленый плащ, полотняные штаны, рубаху, широкий пояс светло-зеленого цвета и пару кожаных башмаков, с виду - таких же, как у Женьки, только бусинки были зелёными - под цвет плаща.
Полный комплект одежды, только выдержанной в коричневой гамме, получил и Балис. Да ещё вместо башмаков ему достались короткие кожаные сапожки. Наромарту приобрели один лишь фиолетовый плащ.
- А почему цвета разные? - полюбопытствовал Женька.
- Воинам и слугам, которые делают грязную работу, полагается одежда темных тонов, на ней не так заметно, что она испачкана, - охотно пояснил Сашка. - Ну а слугам, которые с грязью не возятся, одежду можно выдать и поярче.
- А что полагается хозяину?
- А благородному жупану пристала дорогая яркая одежда, чтобы издалека было видно, кто тут хозяин, - ничуть не смущаясь, объяснил казачонок. - Поэтому мы решили не скупится.
Он выложил перед собой на всеобщее обозрение красный кафтан, опушенный коричневым мехом на полах, воротнике и рукавах и того же цвета мягкие сапожки.
- Да, если так шиковать, то никаких денег не хватит, - проворчал Мирон.
- Так надо, - убежденно ответил Йеми. - Когда будем разбираться с караванщиками, то у них не должно быть сомнений, что с ними говорит важный господин. Значит так: переодеваемся, быстро собираем самое необходимое, укладываем на лошадей и мулов - и вперед.
- А наши повозки?
- Конечно, здесь мы их не бросим. Сейчас я позову Курро, жители Кусачего Леса отвезут их обратно.
- А где они лошадь добудут, если Ушастика выпрячь? - не унимался Сашка.
- Договорятся как-нибудь, - успокоил его кагманец. - У них хорошая репутация в этих краях, им доверяют.
Старость - не радость. Вообще-то в свои тридцать шесть стариком Мирон Павлинович Нижниченко себя не считал, да и причин к тому, если быть честным, не наблюдалось. Физическая форма была вполне пристойной, хроническими болезнями он не страдал. Однако, путешествие верхом на муле оказалось гораздо более тяжелым, нежели он предполагал, основываясь на своих детских впечатлениях. И дело было вовсе не в отсутствии седла: в детстве он вообще ездил на голой лошадиной спине, а сейчас мул был покрыт толстой мягкой попоной темно-серого цвета. Тем не менее, не успели ещё скрыться из глаз стены и башни Плескова, а мышцы уже начали ныть и деревенеть. Всё внимание Мирона было сосредоточено на том, чтобы не свалиться со своего скакуна, оставалось только надеяться, что те, кто гораздо больше привычен к верховым прогулкам, внимательно следят за происходящим вокруг.
Таких привычных в отряде оказалось трое. Во-первых, конечно, Йеми, державшийся на лошади с ловкостью опытного наездника и задававший направление и темп движения. Как не торопились преследователи, но кагманец понимал, что попытка взять резкий старт чревата не только непредвиденными задержками, но и травмами, поэтому компания двигалась легкой рысью. Во-вторых, казалось, ни малейших затруднений не испытывает Наромарт. Ловко подогнув длинные ноги, он ехал почти рядом с Йеми, то и дело обмениваясь с ним короткими фразами. Ну а, в-третьих, умело управлял Ушастиком Сашка. По крайней мере, так казалось со стороны. Маленький коняга без особого напряжения нес двух мальчишек и два здоровенных тюка в придачу. И, хотя он и шел в арьергарде, но не потому, что не мог догнать передних, а согласно закону связки: сильные впереди и в конце, слабые - в середине.
Так они отмахали на глазок километров десять, когда на пути повстречалась деревенька. До этого им попадались только расположенные на придорожных холмах белокаменные виллы за высокими оградами, здесь же лепились один к другому деревянные домики с соломенными крышами. Ясно, что в таких жил люд победнее, намного победнее.
На главной площади Йеми неожиданно остановил коня.
- Давайте-ка передохнем. Да и расспросить местных жителей не мешает. Заодно и поедим, а то толком не завтракали.
Ни Гаяускас, ни Нижниченко не были убеждены в необходимости остановки, но спорить не стали: ноющая боль в пояснице и ягодицах была даже более весомым аргументом, чем те, которые привел кагманец.
- Балис, Мирон, когда скачете - не будьте такими скованными. А то сидите оба, точно посохи проглотили. Расслабьте мускулы, тогда и болеть меньше будет. Пригнитесь немного. Вообще, не застывайте в одной позе, словно статуи.
- Мог бы и раньше посоветовать, - проворчал Балис.
- Мог. Только вы не производите впечатления людей, которым помогают советы под руку.
Морпех улыбнулся: крыть было нечем.
Привязав средства передвижения у коновязи, путники прошли в деревенскую харчевню. Во внеурочное время та, естественно, была почти пустой. Лишь босоногая девка в длинном холщовом сарафане, согнувшись, отмывала дощатый пол. При виде странников она тотчас вскочила и бросилась к ним навстречу.
- Почтенные путники желают отдохнуть?
- Почтенные путники желают легкого завтрака, - ответил Йеми.
- Сейчас всё будет. Садитесь, куда вам угодно.
Пока они рассаживались за длинными столами у выходившего на площадь окна, девка успела сбегать за хозяином харчевни. Это оказался невысокий смуглокожий мужчина, уже в солидном возрасте. В лице было что-то неуловимое похожее на ту девку - не иначе как он приходился ей отцом или дядькой. Появление нежданных посетителей его обрадовало, а наличие среди них уродливого нечки изрядно озадачило. Впрочем, опытный трактирщик сразу понял, что к чему: за одним столом сидели благородные господа, главным из которых, скорее всего, был самый младший - юноша в красном кафтане с меховой опушкой - даром, что на улице Ралиос вовсю палит. Ну а за другим - рабы: мальчишка да нечка покалеченный. Какой толк от них в путешествии - непонятно, но то не хозяина харчевни ума дело.
- Что угодно господам? - почтительно поклонился он перед столом, где сидели хозяева. Может, конечно, господ-то тут и нет, и с пришедших за глаза хватит обращения "почтенные", но немного лести никогда не вредило делу. Каждому приятно, когда его величают по благородному.
- Вот что, почтеннейший, - ответил ему молодой темноволосый парень, сидевший напротив юноши. - Дай-ка нам югурта, хлеба с сыром и молока. А этим, - он кивнул на рабский стол, - принеси тоже югурта и хлеба.
Парень говорил на торопийском языке, говорил правильно и бегло, видимо сам был родом из этих мест.
- Может, господа вина желают? - поинтересовался хозяин харчевни.
- Вина? Ещё утро не кончилось, а ты нам вина предлагаешь. Совсем ума лишился?
- Простите, благородные господа.
- Давай, неси еду быстрее. Мы спешим.
Хозяин поспешил на кухню. Господам всегда виднее. Хоть и на дворе давно уже время к полудню, но, если господам угодно, пусть будет утро. У Ралиоса не убудет. Главное, чтобы путники остались довольны и щедро расплатились. А коли им хочется откушать быстро - так это не сложно. Всё, что они желали получить на стол, на кухне имелось. Разве что, молока было маловато. Господам-то хватит, а вот рабам…
- Мирва, сбегай-ка до бабки Рении, принеси кувшин овечьего молока. Скажи, я потом расплачусь.
Собрав еду на большой деревянный поднос, хозяин поспешил к нетерпеливым благородным гостям.
- Скажи-ка, почтенный, - обратился к нему тот же самый парень. - А что, караваны из Плескова сегодня проходили?
- Проходили, было дело. Сначала невольников в Альдабру гнали, потом и с товарами купцы проехали.
- Не останавливались здесь?
- А чего они тут забыли? Мы же, благородный господин, почитай, около самого города живем. И двух лин до Плескова-то не будет.
- Понятно. Стало быть, только прошли и ничего более?
- Ничего, господин. Прошли и прошли.
- Ладно. Ты вот что… Яйца куриные у тебя, наверное, имеются?
- Как не быть.
- Ты вот что, принеси-ка рабам с десяточек. Сырых, понятное дело.
Хозяин только крякнул от удивления. Чудные господа, право слово. Если каждый будет своих рабов кормить югуртом да куриными яйцами, да отпаивать овечьим молоком, то желающих пожить в такой неволе найдется немало. Нет, конечно, не его это дело, господин в своих рабах волен и никто ему не указ. Хочет - молоком поит, хочет - живыми в землю закопает. А всё же - чудные господа… Ишь как залопотали по-своему, югурта попробовав. И называют его как-то чудно…
- Так это почти как наш йогурт, - удивился Мирон, опробовав белую густую массу. Удивился на русском, чтобы трактирщик ненароком не понял.
Балис пожал плечами.
- Кстати, и называется похоже. Югурт - йогурт.
- А что такое - йогурт? - заинтересовался Саша.
- Знаешь, честно скажу, не знаю, как его делают. Только знаю, что из молока с добавлением фруктов. А продается повсеместно в маленьких пластиковых формочках. И рекламируется как идеальный завтрак, - попытался объяснить Нижниченко.
- Каких формочках? - не понял мальчишка.
- Пластиковых. Из пластмассы, её стали широко применять в середине двадцатого века.
Мальчишка огорченно вздохнул.
- Ты чего? - удивился Мирон.
- Обидно… Жизнь такая интересная… Столько всего было впереди… А я так ничего и не увидел…
- Так уж и ничего? Ты здесь такое видишь, чего никто из твоих современников и представить себе не мог.
- Нет, Мирон Павлинович, это другое, - убежденно сказал казачонок. - Там была моя жизнь, а теперь - как будто чужая. Всё время чувствую, что это всё должно быть не со мной, а с кем-то другим.
Балис незаметно вздрогнул. Сашка совершенно точно передал этими словами его ощущения. Ведь и ему казалось, что его жизнь закончилась тогда в январе девяносто первого в вильнюсской больнице. В тот момент, когда он в одну минуту потерял жену, дочь и ещё не рожденного сына. "У меня нет страны. У меня нет семьи. У меня теперь ничего не осталось". Кажется, так он сказал Огонькову, когда тот допытывался, что же всё-таки произошло в Вильнюсе в ту зимнюю ночь. Жизнь кончилась - но началась другая жизнь. Своя? Чужая?
- Глупости это, Саша, - решительно сказал Мирон. - Чужую жизнь прожить невозможно. Каждый живет свою жизнь, какие бы кульбиты она не выкидывала. Судьба изменилась - и сразу: "не моя жизнь". А в московской тюрьме сидеть в тринадцать лет - это твоя жизнь?
- В четырнадцать, - угрюмо подправил подросток.
- Огромная разница, - иронично прокомментировал Нижниченко. - А в разведку в отряде Шкуро ходить? Надо думать, отец твой по-другому себе твоё будущее представлял.
- Вы не видите разницы между разведкой у Шкуро и тем, где мы сейчас сидим?
- Принципиальной - не вижу. Для тебя в восемнадцатом гражданская война была такой же чужой, как и эта земля. Для меня мир в девяносто первом перевернулся. Для Балиса - тоже. Это главное. А остальное - декорации, они уже не так важны. Главное-то не в декорациях, а в сути.
- Ну, не видите - так и не видите, - проворчал мальчишка, склоняясь над миской. Продолжать разговор он явно был не настроен, и Мирон понял, что Сашка на него обиделся. Ну что же, дело житейское. Без мелких обид ни одно дело не обходится. Важно, чтобы они не перерастали в крупные, но, вроде как, эта опасность не грозила. Пусть помолчит, подумает. Сейчас парня лучше не дергать.
Завтрак завершился в тишине. Наромарт и Йеми, хотя и не могли понять этого разговора, но словно почувствовали, что лучше с расспросами не лезть, помолчать. Кагманец, впрочем, перекинулся ещё несколькими незначащими фразами с хозяином харчевни, когда расплачивался за завтрак. Так же в молчании расселись на своих скакунов и двинулись дальше. А уж во время скачки Мирону и Балису было и вовсе не до разговоров: всё внимание уходило на то, чтобы удержаться на спинах мулов.
Глава 7
В которой рабский караван уходит всё дальше.
От героев былых времен
Не осталось порой имен.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землей и травой.
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах иных:
Этот вечный огонь
Нам завещанный одним
Мы в груди
Храним.
В.Златоустовский
Богатые тоже плачут. Только этого никто не видит. Потому что слезы надо прятать - иначе неприятностей будет ещё больше. Потому что дома у господина Августа Иоахима Альберта фон Стерлинга всегда всё хорошо. Или почти всегда. Лишь один раз за десять лет Анна могла плакать, не скрывая своих слёз: когда умерла мама.
Господин фон Стерлинг уже к тридцати годам стал Главным Финансовым Советником корпорации "Электрический мир" - одной из крупнейших компаний Вест-Федерации в области, как говорят взрослые, "высоких технологий". Он нежно любил свою жену Марию Селесту Альмиру. Счастливый отец двух сыновей, господин Август был несказанно обрадован, когда врачи сообщили, что третий его ребенок будет девочкой. Разумеется, он с радостью исполнил просьбу жены: отдохнуть неделю на принадлежащей им вилле на небольшом островке. Кто же мог знать, что налетит неожиданный, но неимоверно сильный ураган, который начисто отрежет их от мира на целых две недели? И как можно было предположить, что долгожданное дитя родится на два месяца раньше положенного срока?
Мать выходила маленького семимесячного младенца, но индекс ему вовремя привить не удалось. Новорожденная Анна-Селена стала "безындой". Для господина Августа это был страшный удар. Первым его желанием было сдать девочку в специальный приют, однако жена категорически отказалась отдать ребёнка в чужие руки. Чтобы не огорчать супругу, он сделал всё что можно. В Лебене был заказан индекс-браслет. Маленькая Анна-Селена осталась в семье. Но одного Август фон Стерлинг так и не смог: полюбить дочь. Его нелюбовь передалась всем в доме, кроме матери, не чаявшей души в несчастной девочке. Так Анна очень быстро поняла, что она плохая, безында. И ещё - что ей ни в коем случае нельзя никому и никогда об этом жаловаться. На людях она всегда была любимой и любящей дочерью…
Вскоре после того, как девочке исполнилось семь лет, нелепая автокатастрофа лишила её единственного любящего её человека - матери. К чести отца, он не нарушил волю жены и после её смерти. Анна-Селена осталась в доме и продолжала числиться дочерью и наследницей. Но только числиться. Она была всем чужая. Старшие братья не хотели с ней играть. Отец сухо и отстранено уделял ей не больше двадцати минут в день. Слуги, за исключением только гувернера Олафа и кухарки Марты, искали любой повод, чтобы продемонстрировать своё превосходство: пусть они бедные, но не безынды. В школе… через неделю после начала учебы стало ясно, что в этом классе до выпускного вечера будет одна бессменная "муля".
Что ж, зато у неё было две радости, которых никто отобрать не догадался. Во-первых, она могла много времени проводить в Сиреневом Парке. Во-вторых, никто не мешал ей рисовать.
Этим она увлеклась, когда была ещё совсем маленькой. Маме очень нравились её рисунки. Со временем Анну-Селену рисование захватило. Иногда девочка думала, что когда вырастет, то станет дизайнером и будет создавать красивую рекламу, глядя на которую люди сразу захотят купить изображенные на ней автомобиль, колбасу или компьютер.
Как и у всякого ребенка, у Анны-Селены бывали и другие планы на своё будущее. Например, стать биологом и ставить интересные опыты на белых мышах… Впрочем, это мечта долго не продержалась: после того, как выяснилось, что большинство виртуальных опытов в школьном и "расширенном школьном - экстра" курсе биологии ничем хорошим для мышей (хотя бы и виртуальных) не заканчивались, к биологии Анна-Селена охладела. Стоит ли убивать тех, кого любишь?
А вот с дизайном все шло отлично. И сегодня Анна-Селена шла домой в отличном настроении, беззаботно помахивая "познавателем". Компьютер заменял в школе учебники, тетради и много чего еще и был не в пример удобней. К тому же, у неё было маленькое преимущество перед остальными - индексное излучение чуть сбивало идеальную четкость картинки, а она могла снять браслет и рисовать без всяких помех. Не очень много, но все-таки…
Дело было в том, что Анна-Селена отправила на конкурс "лучший юный дизайнер" свою разработку рекламы собачьего корма - и неожиданно для себя получила приглашение участвовать в финальном туре, к которому прилагалась подробная анкета. Вопросы там были интересные, взрослые: например, про то, что из современных концепций нравится больше, что меньше, и вообще… Это была не какая-нибудь школьная анкета - примитивная, скучная и занудная. Эта анкета была про искусство! И, кстати, составили её так, как будто за Анну-Селену сцепились в схватке лучшие преподаватели дизайна столицы.
На самом деле, конечно, никто не вцеплялся. На предварительном этапе работа Анны-Селены действительно понравилась многим: было ясно, что путь ей определен в десятку лучших, или очень недалеко от таковой. Но анкеты, тем не менее, для всех рассылались типовые, абсолютно одинаковые. Точнее, почти для всех. Авторы явно безнадежных работ получили письма с благодарностью за участие и извинением - что-то вроде того, что какая-то мелочь не соответствует п. 22278-бис Общедоступных Правил. И что их работу с интересом ждут на следующем конкурсе, а сейчас - извините…
В общем, все было очень даже неплохо. Сейчас, на улице. Дома все будет скучно и грустно, если получится найти укромное местечко, где можно в одиночестве порисовать и помечтать. Найти бы только… На чердаке старшие братья устроили себе отличное место - когда-то оно было берлогой, потом - рубкой корабля, сейчас - звездолетом. Подвал для рисования никак не подходил: кто из настоящих художников хоть когда-нибудь рисовал в подвале? А в комнатах вечно кто-то мешал…
Электронный привратник вежливо поздоровался с подходящей девочкой и открыл калитку. Из дома как раз выходил отец.
- Как дела, Анна-Селена? - суховато спросил он.
- Здорово! Па, посмотри-ка!
- Ага… Это что у нас такое? Конкурс начинающих дизайнеров? Прошла в Финальный Тур? Интересно, интересно, всяческих успехов…