Похоже, пропустив такой удар, парень упал на колено и его оглушили ударом по шлему. Не просто оглушили – меч-копис, содрав с бронзы синюю краску, скользнул вниз и вонзился в основание шеи. Не глубоко, силу удар уже растерял, но совсем рядом яремная вена. Чуть-чуть бы в сторону… Повезло.
Везучий парень о своем везении не знал и баловнем судьбы не выглядел. Выглядел неуверенно переминающимся в хвосте длинной очереди на ладью Харона.
"Ну уж нет. Я тебя отсюда вытащу, а там – как боги присудят. Твоему командиру уже все равно, а ты давай, держись парень".
Поликсен подхватил македонянина под мышки и потащил. Тот еле слышно застонал.
"Ничего-ничего, все будет хорошо".
Старик снял с раненого приметный македонский шлем, способный выдать, и кликнул одного из крутившихся поблизости рабов. Вдвоем они вытащили парня из груды тел, перевязали раны чистой тряпицей, располосованной на ленты. Когда же раб высказал удивление, что они несут раненного вовсе не в сторону Врат, к лагерю афинян, а зачем-то лезут вверх по склону, Поликсен слегка приложил его по темени обухом сыскавшегося за поясом топорика. Не до смерти. Тут уже совсем недалеко пощипывал травку привязанный к стволу маквиса поликсенов мул. Старик взгромоздил ему на спину бесчувственного парня, отвязал животину, цокнул языком и зашагал прочь.
Часть его пути пролегала по той самой знаменитой козьей тропе, когда-то выведшей персов в тыл Леониду. Только Поликсен заворачивать крюк обратно в Фермопилы не собирался и, когда тропа повернула на восток, он шагнул на другую, не столь заметную, ведущую на юг, в долину Кефиса. На берегу этой реки стоял дом, в котором спустя двенадцать дней после битвы, раненый македонянин очнулся.
– Кто-то из Олимпийцев горой за тебя стоит, парень. Другому бы ногу уже резать пришлось, а ты вроде еще побегаешь. Ну, по крайней мере, поковыляешь. На своих двоих. Если я что-то понимаю в ранах.
– Где… я?
– У меня дома.
Македонянин попытался приподняться на локте, но без сил рухнул на постель. Облизал губы. Ответ его явно не удовлетворил, но сил допытываться не осталось.
– Ты кто?
– Зови меня Поликсеном. А как твое имя?
– Андро… Андроклид…
– Вот и познакомились.
– Скажи… мне…
– Потом скажу, отдыхай.
Андроклид сердито мотнул головой, поморщился и закрыл глаза. Лоб его покрылся испариной и старик обеспокоенно пощупал его ладонью, нет ли жара.
Поликсен выхаживал парня, как заботливая наседка. Несколько дней тот метался в бреду, нога покраснела, опухла. Македонянин потерял много крови, и непонятно было, как в нем вообще еще теплится жизнь, но верно, действительно кому-то из богов он оказался нужен. Поликсен не раз видел, как сгорали люди с менее страшными ранами, как от малой царапины чернели руки и ноги и если их вовремя не отнять, человека можно было числить в покойниках.
Андроклид цеплялся за жизнь отчаянно. Странно говорить такое про того, кто лежит бревном половину месяца и глаза с трудом открывает, а рот разинуть – вообще неподъемная работа. Поликсен поил его жидкой ухой, отваром из горьких целебных трав. В некоторые дни там попадалась мелко накрошенная зайчатина. Мясо – роскошь на столе живущего трудом рук своих эллина, тем более многие удивились бы, как можно переводить добро на гадящего под себя полупокойника. Ладно, был бы брат или сват, а то ведь – никто, и звать – никак.
Это обстоятельство и Андроклида чрезвычайно интересовало, только он о том задуматься не мог, сил не было, спал все время. Но не вечно же в недосказанности существовать? Пора и объясниться.
"Потом скажу".
Ну, раз ладья Харона, судя по всему, откладывается на неопределенный срок, можно считать, что "потом" наступило.
– Почему ты спас меня? Почему, как мать родная, вокруг хлопочешь? Чем я это заслужил?
Поликсен усмехнулся.
– Ничем, паря. Ничем. Не бери ты в голову.
Андроклид нахмурил брови.
– Не могу я понять никак…
– Да что тут понимать. Только голову ломать.
– Скажи дед, а то точно башка расколется.
Поликсен грустно усмехнулся.
– Сын у меня был… – он посмотрел на македонянина, на лице которого отразилась некая, как тот думал, догадка, и оскалился, – на тебя совсем не похож.
Андроклид фыркнул. Поликсен покачал головой и вздохнул.
– А может похож… Был бы… Не дожил он до твоих лет, совсем мальчишкой Танат забрал… И жену, мать с отцом…
– Что же случилось?
– Эпаминонд убил их.
– Эпаминонд-фиванец? – удивился Андроклид, – я слышал о нем лишь славословия, что-де – величайший полководец…
– Не отнять, – кивнул головой Поликсен.
– Как же получилось, что он убивал женщин и детей?
– Как случилось? – старик рассеянно посмотрел на потрескивающую лучину, – случилось вот…
Он был богат. Очень богат и знатен. Самонадеян и глуп. Все они тогда оказались глупцами, лучшие люди Орхомена. "Хватит под ярмом Фив ходить! Станем жить своим умом! Много власти забрали Эпаминонд с Пелопидом! Не станем терпеть!".
Не стали. Не учли, что имеют дело с полководцем, который спартанцев при Левктрах так расколошматил, что у тех веки дергаются до сих пор, когда вспомнят. Спартанцы. А тут какой-то Орхомен. Побунтовать решил против господина. Сразились, как запишут ученые мужи сочувствующие побежденным, неудачно. Побили Фивы Орхомен. И наказали. Что такое, Орхомен? Город-раб. Город разрушили, жителей частью к Харону, частью на рынки. Аристократов казнили прилюдно. Один он уцелел, Поликсен. Для того, чтобы тридцать лет в соломенной хижине сидеть. И чего руки на себя не наложил? Труслив оказался, видать. И чем старше, тем трусливее… Ну-ка, кто это такой храбрый судит?
Сначала жил мечтой о мести, да через два года мстить стало некому. Пали Эпаминонд с Пелопидом. В боях оба, смертью славной. А Поликсену что делать? На болоте гнить, подвывая: "Сдохните, Фивы"?
Андроклид внимательно слушал, не перебивая. Он уже догадывался, что к чему.
– А потом пришел Филипп. И наказал Фивы. Я барана в жертву принес. Да только Филиппа зарезали, как того барана. Я за упокой души его выпил. А Фивы-то опять поднялись, вот ведь, верно говорят, говно не тонет. Но Зевс мои молитвы все же услышал. Пришел Александр и опять наказал Фивы. Вот уж, воистину, за все. Я вылез из своей берлоги, вспомнили меня некоторые, пальцами показали. Я среди судей был. Как один проголосовали – городу этому, не быть!
Поликсен вздохнул.
– Потом, что было, сам знаешь. А вот того не знаешь, что за время вашего стояния у Врат, в Беотии два сражения случилось. Малых, конечно, не чета той бойне, куда тебя угораздило. Так, не сражения даже – стычки. Недобитки повылазили, афиняне за них горой, ну и опять козла отпущения нашли – Орхомен, Платеи, Херонею. Все бывшие фиванские подданства обратно удавкой тянут. Уж от господина руины одни, а все равно…
Андроклид молчал, обдумывая слова старика. Тот внимательно смотрел на него, потом продолжил:
– Я наблюдал за битвой. Как вы одолевали, как вас одолели. Громовержцу трех баранов обещал, обойдется. Подумал, не спасу никого, так хоть командира вашего на костер, его храбрости достойный, возложу. Не смог я сам отомстить, хотя бы так отблагодарю тех, кто за меня отомстил. Да видно, боги от вас, македоняне, тоже отвернулись…
Андроклид закрыл глаза.
Он смог встать с постели, когда среди ветвей уже вовсю пропархивали мокрые пушистые хлопья, мгновенно исчезающие в соприкосновении с, чуть дрожащей, гладью Кафиса. Зима выдалась многоснежной, редкость в этих краях. Дороги и перевалы замело, здоровый не пройдет, а тут костыль при хромой ноге. Да и куда вообще податься? Что в Ойкумене-то происходит? Спас ли Кратер остатки войска? Как подумаешь, чем разгром при Фермопилах мог обернуться…
Когда он уже сносно ходил (с палкой, но все еще не оставляя надежды, что хромота со временем уйдет), вместе с Поликсеном они побывали в Китинии, что в Дориде, ближайшем городе. Там, посидев в таверне, потолкавшись на агоре, последние новости узнали. Нерадостные новости. Не было теперь у Андроклида родины. А что было? Говорят, Кратер ушел в Эпир, к царю, которому все они присягали.
Куда еще идти? Некуда.
Не знал македонянин, как спасителя отблагодарить, карманы пусты, да и не взял бы тот денег. Допытывался Андроклид:
"Какую службу сослужить тебе, дед?"
Тот только отнекивался.
"Какую службу? Иди уж, парень, живи лучше, чем я. Не прячься в нору, до последнего за родину бейся".
Андроклид открыл глаза и потянулся. Отдохнул малость, пора и дальше путь держать.
Не найдя другого способа выразить признательность, он, как смог, помог старику подлатать обветшавшую хижину. Измучившись за зиму ожиданием, он рванулся в дорогу, едва началось таяние снегов. Отговаривал его Поликсен обождать, да без толку. Махнул рукой, благословил. Выбранил дурака, рассыпающегося в благодарностях, за пустословие. Простились.
Ушел Андроклид в Эпир. В сущности – куда глаза глядят. В антестерионе пересек всю Этолию, дошел до реки Ахелой, ее берегом спустился до устья Инаха и пошел вверх по течению. Незаметно пересек эпирскую границу. Собственно, не было ее, границы-то. Просто местные племена знали, что гора, под которой живут эвританы – это Этолия. А следующая принадлежит долопам – там Эпир. Размытый рубеж.
Поликсен дал македонянину в дорогу кое-каких припасов, но тот берег их, рыбу ловил, силки ставил. Временами встречал Андроклид местных. Они не пытались вредить ему, кто станет опасаться хромого. В некоторых селениях даже встречали, как гостя, доброжелательно, узнав, что он македонянин. От воинского снаряжения у него остался льняной панцирь со вшитой бронзовая бляхой, звездой Аргеадов. Кормили, плату не спрашивая. Заметил Андроклид, что к македонянам здесь отношение сочувственное. Никакого злорадства. Филипп уж точно доброго слова от эпиротов не заслужил, но то дело царей, а простой люд наслышан, что македоняне теперь союзники, привели войско, присягнули и Александру, и наследнику его. Царь многих в стражи границ определил. Не погнушались, служат.
Вот эту стражу и посчастливилось встретить Андроклиду. Он некоторое время колебался, куда идти. Берег Инаха привел бы его в эпирскую Халкиду, но сердце подсказывало, что встреча со своими более вероятна в Додоне. Пошел в Додону. Добрые люди путь указали.
До столицы царства по прямой уже не далеко было, орел за пару часов долетит, если не меньше, но человеку ползти по дороге, петляющей в ногах гор – два дня. Хромому Андроклиду – все три.
Из-за ближайшего поворота донеслось лошадиное фырканье. Андроклид не удивился. Здесь, в срединных долинах, довольно многолюдно, селений побольше, чем в Долопии. На дороге показались люди. Десятка два. Вьючная невысокая лошадка, ведомая в поводу, пара мулов. Все люди с оружием, с походным скарбом. Щиты на плечах или за спинами, шлемы на ремнях подвешены к поясам, на головах македонские береты-каусии.
Давно уже ждал Андроклид этой встречи, а как случилась, так и встал столбом, дар речи потерял. Откинул полу плаща, прикрывавшую голову.
Передний из македонян озадаченно замедлился, пристально всматриваясь в бородатое лицо Андроклида. Тот стоял и улыбался, дурень дурнем. Предводитель воинов вдруг столкнул с плеча на землю щит, выпустил копье. Неуверенно шагнул вперед, раз, другой. И, вдруг, побежал.
– Брат! – Неандр орал, как умалишенный, – Андроклид! Живо-о-о-й!
Хрустнули кости. Воскресшего мертвеца мигом окружили радостно гомонящие товарищи, среди которых знакомцев почти половина. Андроклид уже не мог сдерживать чувств и беззастенчиво размазывал слезы и сопли по плечу Неандра.
Эфес
– Смотри, смотри, кто здесь прогуливается! Зевс-Вседержитель, да это же Лисипп! Эй, Лисипп, радуйся! Какими судьбами ты здесь?
Высокий, солидного вида муж, одетый в белоснежный гиматий, украшенным черным меандром по краю, повернулся на зов.
– Ба! Кого я вижу! Апеллес! Ты что же, только сошел с корабля?
Лисипп из Сикиона, известный скульптор, неспешной походкой шествовал по пирсу, праздно разглядывая купеческие суда, а окликнувший его человек, художник, знаменитый на всю Элладу, следил за тем, как пара дюжих рабов стаскивала по сходням внушительный сундук. Узнав и приветствовав знакомца, он мигом забыл про свои дела.
– Как видишь. Но вот уж никак не мог ожидать, что первым человеком, кого я встречу в Эфесе, окажешься ты, почтенный Лисипп! Я слышал, ты на Эвбее.
– Кто мог такое выдумать? И в мыслях не было ехать на Эвбею, что я там забыл?
– Значит, ты остался с Антигоном? Признаться, я удивлен. Тебя же столько связывало с македонским двором.
– Верно, с двором Филиппа и Александра. А Парменион, Антипатр… До них мне не было дела и тогда, теперь же, когда оба они лишь тени в Аиде – и подавно.
– А знаешь, что говорят в Афинах про поход Антигона?
– Уж догадываюсь, что ничего хорошего.
– "Разбойничий набег шайки авантюристов".
– Что, до сих пор так говорят?
– До сих пор.
– Остается лишь посочувствовать Демосфену. Полагаю, ему все труднее дурить головы гражданам афинским столь неумной пропагандой. Нет, дорогой друг, Антигон вовсе не главарь шайки разбойников. Он – истинный вождь! Я несказанно благодарен богам, что мне выпал жребий жить в это славное время. Мы живем в эпоху титанов! Череда несчастливых событий пресекла нить судьбы многих славных мужей, способных вырвать Элладу из болота междоусобиц и повести к великой цели. Ификрат, Филипп, Александр мертвы, но смотри, поход продолжается! Другие люди мгновенно занимают место павших, а это значит, нет никакой случайности в успехах македонян. Случайностью было возвышение Фив при Эпаминонде, но сейчас любой из друзей покойного царя способен продолжить его дело. И продолжает. Как мне не быть в такой момент в первых рядах тех, кто несет свободу эллинам? Как не запомнить их лица, не запечатлеть на века в бронзе? Иметь возможность и пренебречь ею – кощунство. Поэтому я здесь. Что же привело тебя?
Апеллес улыбнулся.
– Ты, верно, не знал – я ведь родился в Эфесе. Много лет назад уехал в Афины, сейчас же, когда моя родина сбросила с себя оковы персидского рабства, я поспешил увидеть ее, обновленную. Признаться, я тоже хотел было ехать в войско Александра, но горестные вести с Граника, последовавшая война с Антипатром, остановили меня.
– Неужели ты расстался с Фриной? Или она все же последовала за тобой?
– Увы, Мнесарет стала слишком капризной и совершенно невыносимой. Она не пожелала путешествовать со мной. Мы расстались. Но я приехал не один, – Апеллес повернулся и поманил невысокую девушку в длинном ионийском хитоне и тонком шерстяном плаще-хлене, наброшенном на голову, скромно стоявшую поодаль.
Девушка приблизилась, бесчисленные складки хлены мягко качнулись в такт ее движению.
– Позволь представить тебе, почтенный Лисипп, приемную дочь Мнесарет, Таис.
– Таис? – поднял бровь скульптор, – я наслышан о тебе. Не только в Афинах говорят, что в танце ты способна посрамить Харит.
– Ее и называют четвертой Харитой, – улыбнулся Апеллес.
– Зачем ты повторяешь измышления досужих людей, – зарделась девушка, – завистливы боги.
– Только не Хариты, – засмеялся художник, – те, чей удел веселье и радость, не испытывают черной зависти.
– Воистину, так – подтвердил Лисипп, – полагаю, вы путешествуете вместе, как художник и его модель?
– Нет, – засмеялась Таис, – сейчас никого из художников не интересует женская красота. Все забыли о нашем существовании, возбуждены победами македонян и поглощены изображением воинов, пишут сцены сражений.
– Как, и ты тоже? – расхохотался скульптор, – поистине, ты совершенно права, Таис! Нет для художника темы сейчас важнее, чем прославление великого похода за освобождение Ионии!
– Мужчины! – возмущенно фыркнула гетера, – разве может Арес одолеть Афродиту?
– Вот отличная тема для симпосиона, – подмигнул скульптор.
Апеллес пропустил эти слова мимо ушей.
– Твоя мастерская сейчас здесь? Над чем трудишься?
Кто о чем, а хромой о костылях.
– Я замыслил поставить памятник на месте битвы при Гранике. Заказчиком выступил сам Антигон. Работа начата недавно. Но к чему пустые слова, я приглашаю вас в мою мастерскую! Организовал ее здесь три месяца назад.
– Мы, несомненно, нанесем тебе визит, дорогой друг, но сначала нам следует устроиться здесь. Ведь старый родительский дом я давно продал. Ты, случайно не знаешь, кто теперь в Эфесе является проксеном Афин?
– Апеллес, – сделал обиженное лицо Лисипп, – неужели ты думаешь, что я заставлю тебя искать государственный заезжий двор, отказав себе в удовольствии лично оказать гостеприимство? Остановитесь у меня! Моя мастерская полностью в твоем распоряжении!
– Мы не стесним тебя?
– О чем ты говоришь, конечно же нет! Эй, рабы, отнесите вещи этого почтенного господина и его спутницы в дом Гармодия, что стоит между агорой и театром. Узнаете его по двум львам, поддерживающим ворота.
– Кто такой этот Гармодий?
– Он тоже был скульптором. Статуя Филиппа в храме Артемиды, разрушенная олигархами – его работа.
– Был?
– Бедняга погиб в уличном бою, когда эфесцы восстали против Сирфака и персов. Я знавал его прежде, поэтому сын мастера, ушедший сейчас с войском Антигона, предоставил в мое распоряжение дом и мастерскую. Хороший был человек и мастер отменный. Жаль его.
Дом Гармодия располагался в восточной части города, довольно далеко от порта, но почти до самого его порога путь Лисиппа и его гостей пролегал по главной улице Эфеса, достаточно прямой и просторной для того, чтобы быстро достичь цели, не толкаясь локтями в узких лабиринтах. Когда они дошли до ворот со львами, Лисипп вновь предложил сегодня же вечером устроить симпосион.
– Не каждый день я принимаю сразу две знаменитости. Твоя слава, Таис, далеко обогнала тебя. Быть в эти дни в Эфесе и не попытаться увидеть танец четвертой Хариты – глупость, не имеющая оправданий. А если ты откажешься – по меньшей мере, совершишь святотатство!
– Не откажусь, – улыбнулась Таис, – и, может быть, там мы вернемся к упомянутой тобой теме.
– Отлично, пойду, распоряжусь насчет приготовлений, а вас прошу осмотреть мою мастерскую.
– Ты что, Лисипп, покажешь незаконченную работу? – удивленно спросил Апеллес.
– Ты, дорогой друг, мне не конкурент, так почему нет?
Апеллес покачал головой. Таис понимала причину его удивления: художники – суеверный народ. Хотя, судя по всему, бывают исключения.