- Что с этим делать будем? - Томчин кивнул на ссадину на лбу Шешеля.
- Заштукатурю, и не заметите, - ответил гример.
- Так. Так. Что же вы, милостивый государь, канат такой тонкий прицепили? - спросил Томчин у Шагрея.
- Я посмотрю его. Должен был выдержать вес, - задумчиво сказал Шагрей, потирая подбородок. - Может, брак подсунули? Волокно не качественное или еще что. Я посмотрю.
- Сделайте милость. А то главного героя угробим в самом начале съемок.
- А вы что, хотите угробить меня в самом их конце? - вмешался в разговор пришедший в себя Шешель.
- Боже упаси, - сказал Томчин, - я хочу приберечь вас для следующих картин.
- Марс покорять?
- Посмотрим. На сегодня, вероятно, все.
- Если бы вы жили в Средневековье - цены бы вам не было, - съязвил Шешель, обращаясь к Шагрею.
- Это отчего же?
- Инквизиторы в вас души бы не чаяли. С вашими-то талантами. Ох. Вы придумали бы такие приспособления для пыток, что признания в содеянных богохульных делах у колдунов да ведьм можно было бы легко получить. Никто не отказался бы.
- Полно вам, - сконфузился Шагрей и чуть покраснел.
- Это я шучу так. Не обижайтесь, - сказал Шешель Шагрею, потом обратился к Томчину: - Вот о чем я подумал, а не может ли наш исследователь кого-нибудь встретить на Луне?
- Селенитов, что ли? Маленьких зеленых человечков?
- Почему обязательно зеленых? Пусть будут розовые или желтые.
- На кого это вы намекаете? Нет. Желтых нельзя по политическим соображениям. Пусть будут зеленые.
- Фильм-то черно-белый. Никто цвет не различит.
- Отчего вы думаете, что он черно-белый выйдет? Есть у меня кое-какие задумки, но пока об этом рановато говорить, а вот о человечках… Что вы думаете, господин Шагрей? - подмигнул Томчин.
- Лунная поверхность хорошо изучена астрономами. На видимой ее стороне нет никаких поселений. Возможно, они окажутся на невидимой, но я в этом сомневаюсь. Вот если предположить, что живут они под поверхностью? Действительно. Почему бы и нет? Этот вариант можно обсудить. Я придумал уже, как наш герой найдет их, - Шагрей сделал многозначительную паузу, но все и так внимательно слушали его. - Наш герой при очередном прыжке пробивает лунную поверхность, которая на самом деле оказывается крышей их поселения, и проваливается внутрь. Он падает. Высота огромная.
- Ох, - простонал Шешель. Он понял, что над ним подшучивают.
"Вот выдумал-то проблем на свою голову", - подумал он и вознес взгляд к звездным небесам. С них свисал оборванный трос. "Вот как надо добираться до звезд. Найти вот такой же трос, позабытый Всевышним, и полезть по нему вверх. Времени, правда, много уйдет. Руки устать могут. Ослабеешь, разожмешь руки и грохнешься вниз. Радости от такого полета мало".
Но он отвлекся. Он хорошо помнил еще предыдущее свое падение, и ему совершенно не нравилась перспектива провалиться и в город лунных жителей, причем, скорее всего, Шагрей вновь изобретет для этого какой-нибудь особенно болезненный способ.
- Ничего. Ничего, - успокоил Шешеля Томчин, - все будет под контролем. Мы обсудим ваше предложение. Кстати, пока вы тут прыгали, как, простите кенгуру, забегала Спасаломская. Ей очень понравилось. Она прямо-таки лучилась от восторга, увидев вас. Вы произвели на нее впечатление. Поздравляю. На днях она освободится, и мы начнем снимать вас вместе.
Шешелю показалось, что во время своих прыжков он слышал смех. Тогда он еще подумал: "Странно, что этого весельчака не останавливает Томчин и не отправляет его прочь". Теперь он знал, кто над ним смеялся. Правильно. Какие еще эмоции, кроме смеха, может вызвать человек, которого привязали веревкой к балке под потолком и при каждом шаге подтягивают, чтобы он прыгал, как… как кенгуру. Она ушла до того, как он упал.
- Сцена получилась превосходно, - продолжал Томчин, чтобы чуть развеять мрачные мысли Шешеля, которые отражались и на его лице. - Нам вполне для фильма хватит тех прыжков, которые вы успели сделать до падения. Переснимать не будем. - Спасибо. Уважили.
- Пожалуйста.
Шагрей, осмотрев порвавшийся трос, пришел к выводу что несколько его волокон были перерезаны, Томчин этим фактом был озадачен. Не хватало еще диверсий внутри студии. Мало ему внешних врагов, так еще и внутренние появились. Нетрудно догадаться, куда идут нити заговора и кто заказчик этой диверсии. Тот, кто перерезал канат, - лишь исполнитель. Сделать это мог кто угодно. Любой из техников. Не устраивать же каждому из них допрос с пристрастием. Все обвинения окажутся голословными, доказательств никаких и злоумышленника не найти. Не найти, если не прибегнуть к помощи одного из пыточных аппаратов Шагрея. Неужели конкуренты обзавелись шпионом в его студии? Значит, им известен каждый его шаг. Может, обратиться к помощи Шагрея?
Тем временем, переодевшись и смыв грим, Шешель встретил в коридоре студии Спасаломскую.
- Вы так заняты на съемках, бравый майор военно-воздушных сил, что не видите ничего вокруг.
- Маленькое уточнение. Я теперь не в военно-воздушных, а в космических служу, и не майор, а половник, - сумел-таки парировать Шешель эту словесную подачу Спасаломской.
- Учту. Поздравляю с повышением.
- Спасибо. И я скорее сказал бы, что это вы так заняты на съемках, что у вас нет ни минуты свободного времени.
- Обещаю, что вскоре мы приступим к совместным сценам.
- Жду не дождусь. Считаю каждое мгновение. Хорошо бы отрепетировать что-нибудь до начала съемок.
- М-м-м… на сегодня, судя по вашему виду, рабочий день у вас закончился?
- Зрите в корень.
- Тяжело Луну покорять? - Спасаломская кивнула на ссадину на лбу Шешеля.
- Признаться, нелегко. Поджидают всяческие неожиданности, предусмотреть которые даже гений инженерной мысли, коим, на мой взгляд, и является Шагрей, увы, не может. Но тем интереснее. Мир стал бы пресным и неинтересным, если бы мы знали обо всем, что в нем будет происходить.
- О, что это вас потянуло на философские размышления? Я вовсе не давала для этого поводов. Верю в вас, и, похоже, Томчин возлагает на вас большие надежды. По крайней мере, мне он личного водителя не предлагал и авто служебное не выделял.
- Позвольте исправить это досадное упущение нашего работодателя и предложить себя в качестве вашего личного водителя.
- Пожалуй, я соглашусь, - после небольшой паузы, делая вид, будто раздумывает, сказала Спасаломская, - вашему водителю хорошо живется. Вы совсем его не загружаете. Другие звезды нашей студии, к коим я себя из-за скромности не отношу, заставляют своих водителей каждый вечер то по ресторанам себя возить, то по театрам, а то и на просмотры картин, в которых они играют. Знаете, от этого они удовольствие получают, а еще большее, когда их в зрительном зале узнают, вначале автографы раздавать начинают, а потом, когда поклонников становится слишком много и они готовы прямо-таки на части своих кумиров разорвать, чтобы хоть лоскуток одежды на память заполучить, приходится им спешно ретироваться. Адреналина в крови получается от таких встреч много. Хватит для дальнейшей плодотворной работы. Водителям вот только приходится в таких случаях выступать еще и в качестве телохранителей, а за это им никто не доплачивает. Безобразие. И куда только профсоюзы смотрят? На мой взгляд, сидели бы они в авто, смотрели бы, как толпа общается со звездой синематографа, и не вмешивались. Право же, если звезда такая не переживет подобной встречи, большой беды не будет. Новая звезда появится. Как вы думаете?
"Эх, какой у нее острый язычок, - подумал Шешель, - про новую звезду явно на меня намекает", а вслух сказал:
- Что вы, Елена. Нельзя так транжирить золотой запас страны, а именно к нему склонен я относить звезд синематографа.
- Скорее не страны, а… ну не будем уточнять.
- Может быть. Может быть. Уточнять не стоит. Но тем не менее звезда доставляет населению радость. Чтобы появилась новая - необходимо соответствующие условия создать, а это довольно трудно. Вы, забыл спросить, не любите свои фильмы смотреть в обычных кинотеатрах?
- Боитесь, что придется меня защищать от поклонников?
- Нисколько. Напротив - почту за честь и живота не пожалею, чтобы уберечь здоровье очаровательной женщины, лучше которой, хоть весь свет обойдешь, не найдешь.
- Не повезло вам. Ненавижу свои фильмы.
- Жаль. Я вот другого мнения. Куда вы хотите сегодня поехать?
- Вечер хороший. Теплый. Я бы гулять пошла. Бросила бы авто где-нибудь. Гулять бы отправилась, но…
Она сделала паузу будто задумалась, а на самом деле кокетничала, полагая, что Шешель догадается, как должна завершиться эта фраза. Шешель оказался редкостным тугодумом или только притворялся.
- Боюсь, что нам спокойно погулять не дадут, - наконец закончила Спасаломская.
- Тогда театр или кино.
- Что вы. Что вы. Последнее отпадает. Я же говорила вам, что не отношу себя к тем, кто любит смотреть себя на экране. Мне достаточно того, что Томчин заставляет меня просматривать каждую отснятую сцену с моим участием и даже дубли, которые ему не понравились и в итоговый вариант не вошли, а после этого мы еще смотрим и весь смонтированный фильм.
- Но ведь есть фильмы, где вы не играете?
- Смотреть фильмы конкурентов - не патриотично.
- Так, значит, театр?
- Да. Пока доберемся до центра, решим, какой именно. У вас есть пожелания?
Это походило на предложение последнего слова подсудимому перед вынесением приговора, причем суд уже все для себя решил и это последнее выступление ничего не изменит. Но Шешель от последнего слова отказываться не стал.
- Большой, - рискнул он.
- Согласна, - неожиданно услышал он в ответ.
Когда они шли к театру, то возле входа его толпилось как минимум вдвое больше людей, чем мог вместить зал, и самым модным вопросом, с которым обращались друг к другу, было "не как поживаете?", а "нет ли лишнего билетика?"
"Как же мы пройдем?" - огорчился Шешель, понимая, что в театральную кассу идти нет никакого смысла. Его на смех поднимут, вздумай он, протиснувшись к окошечку, за которым сидела билетерша, и попроси он у нее два билета на лучшие места.
"И на галерке давно все распродано на неделю вперед. Вот приходите дней через десять, тогда, может помогу", - скажет она. В чем же тогда работа ее заключалась, если билетов нет. На кассе можно табличку соответствующую повесить и все.
- Ничего, - сказала Спасаломская, словно мысли Шешеля читать умела, - это не беда. Она увлекла за собой Шешеля, просочилась к входу. Контролер, увидев ее, вытянулся по стойке "смирно", расплылся в улыбке, позабыв, что в руках у него билеты, а возле него стоят люди и ждут, когда же он наконец позволит им войти. Он коснулся рукой форменной фуражки, чуть приподнимая ее.
- Елена Александровна, здравствуйте.
- Здравствуйте.
Пояснения контролеру были не нужны. Шешель не заметил, подал ли он какой знак, но мгновенье спустя за спиной его появился рассыльный. Молодой и расторопный, которому впору было на ноги привязывать на цепях железные шары, такие же, как у арестантов, чтобы двигался он чуть помедленнее, иначе а ним никто не поспеет.
- Два места для Елены Александровны и господина пилота в директорской ложе, - распорядился контролер.
- Будет исполнено, - сказал рассыльный.
"Дисциплина у них", - удивился Шешель.
Они разделись, прошли в ложу. Шепот тянулся следом за ними, как шлейф. Шешель чувствовал на себе любопытные взгляды. "Кто это?" Пилота провожали, обмениваясь этим вопросом. Земная слава быстро проходит. Еще шесть лет назад таким вопросом провожали бы не его, а Спасаломскую. Того и гляди - он попадет в выпуски светской хроники.
Свет погас. Голоса умолкли. Зажегся огонь на сцене. Шешель почти не обращал на нее внимания. Он все время пытался чуть скосить глаза и немного, так чтобы никто не заметил, повернуть лицо в сторону и посмотреть на профиль Спасаломской. Мысли ее погружались то в музыкальное сопровождение, и тогда музыканты, доведись увидеть ее, могли бы играть без дирижера, а лишь наблюдая за тем, как изменяется ее лицо, слушая композицию, то взгляд ее скользил по сцене следом за актерами.
Для Шешеля все, что исполнялось на сцене, было не больше, чем шум ветра, стук капель, разбивающихся о мостовую, или гул толпы. Эти звуки есть почти всегда, но к ним привыкаешь и уже не замечаешь их.
Упустив с самого начала повествование, он никак не мог поймать его и не понимал, что же происходит на сцене. Он не очень пытался. Когда зал начинал аплодировать - этот звук доходил до него не сразу. Он лишь видел, что ладони Спасаломской бьются друг о друга, и тоже повторял эти движения, начиная хлопать, и переставал, когда ладони Спасаломской успокаивались.
Он с радостью встретил перерыв. На лицах других людей он читал досаду. Когда зажегся свет, они со своих мест не вставали еще несколько секунд, смотрели на сцену, точно надеялись, что это зажжет на ней жизнь.
Шешель получил возможность чуть-чуть поговорить со Спасаломской. Одновременно им овладела робость. Как было бы хорошо, если бы перерыв продлился подольше или, что еще лучше, неожиданно себя плохо почувствует один из ведущих исполнителей, а поскольку замены ему быстро не найти, дальнейшее представление придется отложить. Но… не стоит желать беды другим. Когда-нибудь тебе тем же отомстят.
- Очень неплохая постановка. Надо предложить Томчину сделать из нее фильм. Затраты небольшие, - говорила Спасаломская, когда они прогуливались по фойе театра.
- Мне тоже здесь нравится, - отвечал Шешель, при этом неясно было, говорит ли он о постановке или об интерьерах театра. "Хоть бы она о спектакле меня спрашивать не стала", - думал он, ведь тогда ему никак не поддержать разговор и максимум, на что он будет способен, - это изредка поддакивать и кивать головой. На осмысленную фразу впечатлений у него не хватит.
- Я совсем не знаю вас, - неожиданно сказала Спасаломская. - Я больше знаю о том человеке, которого вы играете в фильме. Томчин придумал для него целую биографию с датой и местом рождения, где учился, что делал до того, как на Луну полетел, а о вас я почти ничего и не знаю.
- Я о вас тоже почти ничего не знаю, - сказал Шешель. Того, что он прочитал о Спасаломской в справочнике, стало слишком мало для него.
- Расскажу. Потом. Хочу сперва вас послушать.
- Детство ничем не примечательное. Вырос в имении родителей в Самарской губернии, где опытные преподаватели, выписанные моим папой из столиц, смогли-таки втиснуть в мою непутевую голову столько знаний, что их хватило для поступления в политехнический университет. Но его я не закончил, увлекся гонками. На них слишком много времени уходило. Пришлось самому из университета уйти. Еще чуть-чуть, и меня с позором изгнали бы за неуспеваемость. Потом в летной школе учился во Франции. Вскоре после возвращения началась война. Помедли немного, не успел бы в Россию и, вероятно, воевал бы во французских эскадрах, а так вот в российских удалось. Пару раз меня сбили, но поскольку я здесь, то сбивали меня очень удачно. Я тоже кого-то сбивал. Не знаю - повезло ли им так, как мне. Получил несколько государственных наград. Сейчас в длительном отпуске. Вот и все.
- Вы хотите уйти со службы?
- Сложный вопрос. И да и нет.
- Почему?
- Пилотов слишком много. Они остались не у дел, когда воевать стало не с кем.
- Но ведь перед вами открываются хорошие перспективы роста по службе. Я читала о вас в журналах и газетах. Вас считают очень хорошим пилотом.
- Наверное, я устал. Отдохну - решу. Мне надо осмотреться. Понять, чего я хочу. Больше года у меня почти не было времени подумать об этом и выбирать особо не из чего было.
- А кино? Все, кто снимался у Томчина в главных ролях, могут рассчитывать на долгосрочные контракты. Хорошие контракты.
- Мне интересно сниматься, но боюсь, что это не для меня. Этот фильм будет первым и последним.
- Жаль.
- Теперь вы.
- Что я?
- Рассказывайте.
Но как только Спасаломская захотела открыть рот и даже открыла его, чуть обнажив белоснежные зубки, подыскивая первую фразу, а как известно она-то самая сложная и после нее говорить легче, так вот в этот самый момент прозвенел звонок, приглашая зрителей занять свои места в зале.
- Пойдемте, второе действие начинается, - сказала Спасаломская, а заметив разочарование на лице Шешеля, которое тот, как ни старался, скрыть не сумел, добавила: - Я обязательно расскажу вам. Но чуть позже. Ведь это не последний раз, когда мы встречаемся.
Они досмотрели спектакль.
Шешель опять хотел остановить время, и ему казалось, будто он сорвался со склона горы, хочет зацепиться хоть за что-нибудь, но руки соскальзывают с камней, и он падает вниз, а под его ногами уже раскрывается бездна. Не удержать ему время.
Вечер прошел легко и незаметно. О Спасаломской ничего нового он не узнал.
Да и не стала бы она о себе рассказывать. Кому это интересно?
Когда с уставшего лица она снимала грим, у нее иногда едва хватало сил, чтобы самой доехать до дома.
Кожу саднило, она натягивалась, точно стала поменьше и теперь ее не хватает на все лицо. Все это из-за грима. Спасаломская снимала его и вместе с этим становилась сама собой. Ей уже не надо было выглядеть сильной. Ей хотелось отдыхать. Ей было одиноко.
Вернувшись домой, она набирала полную ванну теплой воды, нежилась в ней и пребывала в таком состоянии не менее часа, пока не затихали ноющие от усталости ноги. Дважды она засыпала, положив голову на край ванны, и просыпалась только глубокой ночью, когда кожа уже впитала так много воды, что распухала и покрывалась глубокими морщинами. Она пугалась, что могла во сне соскользнуть вниз, голова ее погрузилась бы в воду и она не заметила бы, как захлебнулась. Какое отвратительное зрелище она будет представлять, когда в дом, обеспокоенный ее отсутствием, вломится Томчин, и, не дай бог, сопровождать его будут полицейские чины.
Она растирала кожу полотенцем, но вода все сочилась и сочилась, точно из пор вытекала. Полотенце становилось тяжелым, его приходилось отжимать. Кожа розовела, разглаживалась.
Город за окном погружался в полудрему. Спасаломская подходила к окну, отодвигала обычно закрытую штору, смотрела вниз на улицу.
Зимой ждала, когда по накатанным на снегу колеям проедет еще одно авто, сверкнув в ночи фарами, как чудовище огненными глазами, пугая одиноких прохожих, но не гналось за ними. Они были не нужны чудовищу. Оно искало кого-то другого, а поднять вверх глаза и посмотреть на окна Спасаломской не могло или не догадывалось. Вот и носилось всю ночь по городу без пользы, а снег заметал на мостовой его следы, поэтому чудовище не понимало, что было уже здесь.
На улицу в этот час Спасаломская не выходила вовсе не оттого, что боялась на глаза чудищу попасться. Сил оставалось лишь доплестись до кровати. Здесь и заканчивался для нее этот вечер, вернее, ночь.
В свет Спасаломская выбиралась крайне редко. Эта жизнь не увлекла ее, показалась пустой, бестолковой. Желание отдохнуть пересиливало желание отправиться на прогулку по городу только из-за того, что на следующий день ей опять предстояло ехать на съемки. Синяки под глазами все равно закроет грим, но не хотелось весь день быть вялой от недосыпания.