Голос этот был сравним с боем часов, которые возвещали, что пришла полночь, сказка закончилась, карета вновь превратится в тыкву, кучер в крота, а лошади в мышей. В кого же превратится он?
- И это я? - спустя несколько секунд, в течение которых он смотрел на свое отражение, спросил Шешель. Он не узнавал себя и в первый миг чуть было не потрогал лицо, чтобы убедиться, что отражение отвечает ему таким же движением. Гример оставил эту реплику без ответа. Он стоял сзади и тоже смотрел в зеркало, победно усмехаясь, опершись рукой о спинку кресла, будто это был какой-то трофей и он позировал перед фотокамерой. О, такую фотографию действительно можно вклеивать в альбом, а потом, показывая друзьям и знакомым, гордиться ею, если, конечно, рядом поместить настоящее изображение Шешеля. Его реплика стала для гримера лучшим комплиментом, впрочем. Ничего другого он и не ждал.
Он сделал нос чуть толще, губы тоньше, щеки слегка припухли, аккуратная каштановая борода закрывала шрам. Лицо он намазал какой-то вязкой массой, которая теперь засохла, стянула кожу и из-за этого на ней появились морщинки, в волосы он добавил седины, состарив Шешеля лет на пятнадцать.
- Можно было бы поработать и с руками, - сказал гример, - но сойдут. Кожа у вас сухая. Дисгармонии с лицом не будет.
- Вы волшебник.
- Работа такая. Последний штрих, - с этими словами он водрузил на переносицу Шешеля очки в позолоченной оправе, - не беспокойтесь. Стеклышки обычные, без диоптрий. Мешать не будут и глаза не испортят. Не жмут?
- Нет.
- Так, так, ну что же, теперь вы похожи на… не знаю на кого. Может, на профессора университета. Да. Скорее так. Остается только одежду сменить. Можно в костюмерной поискать. Там этого добра много. Все равно без дела все лежит.
- Спасибо, - сказал Шешель, - простите, пластинка - это Спасаломская?
- Да. Сегодня принесла, когда гримироваться пришла, и надписала. Уже несколько раз прослушал. Очень нравится. А вам?
- Мне тоже, - двусмысленная фраза, потому что могла относиться как к вокалу Спасаломской, так и к ней в целом.
- Вам же играть вместе. Попросите. Может, подарит. Я, простите, дать вам не могу. Еще хочу прослушать.
- Ничего. Ничего. В магазине куплю. Думаю, подписать она не откажется. Спасибо вам. Вы меня очень выручили.
- Всегда рад помочь. Обращайтесь.
- Боюсь, что придется.
- Вы когда придете грим снимать?
- Не знаю. Право же, не знаю. А мог бы я сделать это сам?
- Гм, сам? Конспирация? - подмигнул гример. - Кажется я догадался, за кем вы собираетесь шпионить, - он ошибался, но Шешель не стал его переубеждать, - все сойдет. Это очень легко. Усы, борода - сами отойдут, если дернете посильнее, а лучше чуть намочите их у основания, тогда они легче пойдут, и сами хорошенько умойтесь теплой водой с мылом. Да, если дождь сильный пойдет, то все может отклеиться. Будьте осторожны. Следите за этим. Усы и бороду мне, пожалуйста, верните, как только надобность в них отпадет, а то мне за них отчитываться, и, если я их потеряю, Томчин их стоимость может вычесть из моей зарплаты.
- Не беспокойтесь. Верну, а если с ними что случится, тоже не беспокойтесь. С Томчиным я все улажу.
Знакомый экипаж стоял на том же месте, что и во время прошлой встречи, будто и вовсе никуда не отлучался, а извозчик, за неимением более приличного пристанища, так и жил в нем. Но Шешелю просто повезло, потому что оживленная суета на Привокзальной площади каждую секунду намывала все новые и новые толпы людей, которые накатывались на стоящие подле экипажи, совсем как морские волны на прибрежный песок, где раскидан какой-то мусор, ракушки, мертвые рыбы, обломки кораблекрушений. Часть из них уносилась волнами, другая оставалась в ожидании следующих пассажиров. Задержись Шешель минут на пять, пришлось бы ему ждать полчаса, а то и побольше, пока знакомый извозчик вновь не вернется на площадь.
Он заторопился, когда заметил, что к экипажу целенаправленно движется тележка, нагруженная чемоданами, которую толкает перед собой носильщик, обливаясь потом, совсем как шахтер, выбирающийся из шахты. Неужели тележка с чемоданами так же тяжела как вагонетка с добытой под землей породой? Может, пот - это уловка, изобретенная им, чтобы выпросить у клиента побольше денег, и появляется он на лбу, когда носильщик подносит к нему тряпочку будто бы вытирая пот, но на самом деле тряпочка смочена водой. Носильщик сжимал ее, а после по лбу бежали струйки влаги, которые можно было принять за пот. Забавно. Если бы периодически не отвлекался на эту уловку и толкал тележку чуть быстрее, то Шешель не смог бы обогнать его, а так он влез в экипаж, когда носильщик и его клиент не дошли до него метров пятнадцать. Оглянувшись, Шешель увидел на их лицах замешательство, потом они, смирившись с неудачей, поспешили двинуться к другому экипажу, благо свободных на площади было предостаточно.
- Куда, барин? - спросил извозчик, оборачиваясь. Он задержался в этой позе, смотря на Шешеля, но совершенно не узнавая его, а лишь дожидаясь, когда пассажир скажет, куда надо ехать.
- А, не признал ли ты меня, милейший?
Извозчик задумался. Шешеля чуть скрывала тень от поднятой крыши экипажа, но все равно лицо его было видно в мельчайших деталях, учитывая, что от извозчика отделяло его менее метра.
- Прости, барин, не припомню что-то. Но ты не обижайся. Мне за день много людей возить приходится. Всех-то и не упомнишь. Вот так.
Видимо, маскировка была действительно великолепна, если у извозчика не возникло никаких догадок. Так быстро забыть Шешеля он не мог.
- Не так давно ты хотел вместе с приятелями устроить мне ловушку. Припоминаешь?
Если прежде в глазах извозчика оставалась частичка сна, то сейчас она выветрилась, глаза прояснели будто в них плеснули родниковой воды.
- Ого, - только и смог сперва сказать извозчик, потом замер с открытым ртом, будто невидаль какую увидел, что даже его поразила, хоть жизнь его и была богата на разного рода случаи. Так и дышал, окатывая Шешеля тяжелым запахом, оставшимся во рту после съеденного не так давно обеда. - М-да, - эта реплика уже содержала в себе элемент анализа, но это было лишь начало долгого эволюционного процесса, и лишь третья фраза наконец-то стала вполне осмысленной: - Вас как подменили. Нет, голос-то тот, а вот внешность. Да. Никогда бы не узнал. Если бы не сказали, точно не узнал.
- Ну и хорошо. Ты мне будешь сегодня нужен.
По выражению на лице извозчика Шешель понял, что тот не рад таким перспективам.
- Ничего. В авантюры я тебя втравливать не буду, а потом разве ты не заметил, что каждая наша встреча приносит тебе незаслуженные барыши. Припомни-ка? Молчишь? То-то.
"И сколько мне еще мучиться?" - прочитал Шешель в его глазах.
"Посмотрим", - так же взглядом ответил ему Шешель.
"И ведь не откажешься, а если откажешься - потащит в полицейский участок, припомнит там, как его в ловушку заманивал. Теперь от него не отделаешься".
"Полно тебе шантажистом меня обзывать. Никуда я тебя не потащу, но дело у меня такое, что лучше, чтобы под рукой кто-то знакомый оказался, для кого неожиданности всякие неожиданностями и не покажутся. Радоваться должен, что доверяют тебе".
"Премного благодарен. Но я без этого прожил бы лучше".
- Отправляйся по этому адресу, - сказал Шешель, протягивая извозчику визитную карточку, - а там уж решим, что дальше делать. Может, я тебя быстро отпущу, а может, до вечера задержу или даже до ночи, но внакладе ты не останешься. Да и опасного ничего не будет.
"Так я тебе и поверил", - подумал извозчик, прочитав адрес на карточке.
Колесить по городу в поисках черного авто дело неблагодарное и практически безнадежное. Удивление вызвало бы скорее то, что "Олдсмобиль" найдется, а не обратный результат таких поисков.
Накануне Шешель попросил своего водителя разузнать что-нибудь о Родионе Свирском. Водитель рассказал столько, будто вел на Свирского досье. Это был отпрыск богатой семьи, которая имела несколько нефтяных скважин в Баку. Недавно Свирский вернулся из Англии, где обучался в течение пяти лет.
"Англичане давно зарятся на нефтяные вышки Баку, хотят там хотя бы концессию на разработки получить. Наверняка Свирского, когда он обучался в Англии, обработали так, как не обрабатывают во время вербовки шпионов. А ведь нефтяные промыслы ему по наследству достанутся. Но не стоило в таких руках оставлять стратегически важное для государства производство".
Начинало темнеть. Духота, накопившаяся за день, еще не рассеялась. Пыль, поднятая ногами и колесами, незаметно витала в воздухе, как назойливая мошкара, скрипела на зубах, забивалась в нос. Все, над чем старались дворники утром, было уже уничтожено. Но до грязных тротуаров свет уже не доходил. Ни тот, что падал с небес, ни тот, что поселился на кончиках фонарных столбов. Кто разберет - какими были тротуары на самом деле, если, конечно, не взбредет в голову нагнуться, для того чтобы шнурок завязать на ботинке или оброненную монетку поднять. Рука скользнет по тротуару и, если она не будет защищена перчаткой, измажется.
Шешелю нравилось трястись в экипаже. Почему-то он получал удовольствие, когда колеса наезжали на камень, выступавший из брусчатки, подпрыгивали, скатывались с него, гулко ударяясь, а рессоры не могли полностью сгладить этот удар. Ему хотелось ехать подольше. Он не стал бы укорять извозчика, если бы тот выбрал самый длинный и окольный путь, провезя его через весь город, точно на экскурсии, чтобы он смог вдохнуть все запахи, растекающиеся над его улицами.
Они не стали подъезжать прямо к дому Свирского, остановившись поодаль, чтобы не привлекать к себе внимания, но одновременно, чтобы им было видно все, что происходит подле дома. Некоторые его окна были освещены. В огромных квадратах света изредка мелькали тени, но они оставались лишь тенями. Вооружись Шешель биноклем, все равно вряд ли понял бы, кому они принадлежат. Бинокль или подзорная труба! Это мысль. Жаль, что пришла она поздновато. Право, не возвращаться же за ними домой.
Шешель выбрался из экипажа, постоял возле него, переступая с ноги на ногу совсем как лошадь, которая была запряжена в экипаж. Заметив это сходство, Шешель улыбнулся.
Дом защищала кованая железная, метра в два высотой, ограда с острыми наконечниками, будто составили ее из копий тяжеловооруженных рыцарей, сварили между собой и водрузили здесь, чтобы никто и не помышлял через нее перебраться.
Через ограду перебраться, конечно, можно. Но днем, когда тебя увидят и со двора и с улицы, прежде чем ты перемахнешь ее с одной стороны, тебя будет уже поджидать прислуга с кочергами наперевес, а с другой - полицейский. Лучше вовсе не слезать.
Опять повезло. За воротами перед домом стояло знакомое черные авто. Вряд ли Свирский вернулся уже с вечерней прогулки по городу, которая обычно затягивается до раннего утра, и улегся отдыхать. Ему только еще предстояло отправиться в город. Сейчас он готовился к этому. Нет смысла навещать его на дому. Вот бы он устраивал сегодня прием у себя - тогда другое дело.
Шешель попробовал углядеть - не приклеены ли на столбы, на которых держался забор, фотографии с его изображением, а под ними надпись "Разыскивается". Но столбы были испачканы только краской. Он возомнил о себе слишком многое. Тотальную войну ему еще не объявили.
Сгустки темноты во дворе - это деревья, кусты, клумбы с цветами. Их немного. Спрятаться там, особенно если во двор на ночь выпускают собак, а Шешель был уверен, что они охраняют покой своих хозяев, помимо сторожей, невозможно. Не стоит рисковать. Двор - плохое место для слежки. Шешель забрался обратно в экипаж.
- Будем ждать, - сказал он извозчику, - скажешь мне, когда в "Олдсмобиль" сядут люди.
- Куда?
- В авто черное.
- А, понятно, - протянул извозчик. - Ты что, спать собрался?
- Нет. Но вдруг усну.
- А если я усну?
- Не советую.
- Ох.
Плохо освещенная улица позволяла им быть не более чем сгустком темноты, таким же, как деревья, кусты и клумбы в саду перед домом Свирского, ничем не выделяющимся в окружавшей его ночи. Если только не подходить к нему близко. Но любопытство он вызывал разве что у бродячего кота. Тот подошел к повозке, потерся спиной о ее колесо, посмотрел внутрь экипажа, нашел глазами человека и ждал приглашения, но поскольку такового не последовало, то через некоторое время кот ушел.
По жестяной водосточной трубе, крепившейся к углам здания железными штырями, Шешель смог бы забраться на любой этаж, а по рельефному фасаду - в любую из комнат так же легко, будто к дому приставили лестницу, затем выставить окно и незаметно спрятаться у Свирского в спальне за портьерами. Отчего-то Шешель думал, что они обязательно должны оказаться тяжелыми, бархатными и пыльными. Стоя за ними, придется затыкать пальцами нос, чтобы не чихнуть.
Чего проще, когда Свирский уснет, тихо подойти к его кровати, набросить на лицо подушку, прижать его, чтобы он не смог закричать или освободиться, а потом, когда он затихнет, положить подушку рядышком и как тень выскользнуть прочь. Не забыть бы перчатки надеть, чтобы не оставить после себя следов. Да разве в таком деле без них обойдешься? Комки земли и травинки, когда будешь пробираться через сад, пристанут к подошвам. Они останутся на подоконнике, в комнате, и даже самый тупой сыскарь, совсем не обладающий аналитическим складом ума, поймет, что в комнате побывал кто-то чужой. И окно. Его ведь не закроешь изнутри. Сыщики, которые примутся за расследование этого дела, никогда не поверят, что Свирский открыл окно, чтобы проветрить комнату, а то он умирал от удушья. Но сделал это слишком поздно, успел только до кровати добраться, да там и скончался от недостатка кислорода. Ночью в доме все спят. Вполне реально выбраться из него незамеченным через центральный вход. Одна проблема тогда разрешится. Возникнет новая - гораздо более серьезная.
Полно. Что за глупые мысли. Приходится мозг тренировать. Иначе делать ему совсем нечего.
Ему вдруг показалось, что он стоит за портьерой, и, судя по тому, что тело его затекло и начинает болеть, довольно давно, но если раньше он ничего не слышал, то теперь начал различать голоса. Он прислушался. Кто это? Свирский или нет? Так, оставаясь за портьерой, будто страж, охраняющий покой хозяина, можно выведать много полезной информации.
- Они отъезжают, - расслышал он, но это был совсем не Свирский, - барин, да отъезжают они, - голос стал взволнованным, но Шешель проснулся раньше, чем его стали тормошить.
Он открыл глаза, посмотрел не на извозчика, а мимо него - туда, где располагались ворота, если, конечно, пока он спал, экипаж не изменил свое местоположение.
Ворота открывались. Шешель подумал, что делалось это автоматически. Значит, где-то должен стоять мотор. Если его заклинить, Свирскому будет трудно выбраться из дома или попасть в него. Неприятный сюрприз для Свирского, когда он, уставший от ночных гуляний, вернется домой и не сможет попасть в него. Мелкая пакость. Слишком мелкая.
Но оказалось, что ворота открывают два человека, тянут их за створки на себя, отступают в сад. Когда проход сделался достаточно большим, чтобы в него проехал автомобиль, не задев при этом краями ворота, тот рванулся вперед. Двигатель его заревел, как на автогонках в ожидании старта. Хороший способ испугать соперника, а если не испугать, так хоть отвлечь.
Достоинство конного экипажа в том, что не надо разогревать двигатель. Ехать можно сразу же, только хлестни кнутом, а то и вовсе словом обойдешься. Скажешь только: "Ну милая". Вот и все. Работай двигатель постоянно, пока они Свирского поджидали, топливный бак опустел бы до того, как пришло время ехать.
Когда "Олдсмобиль" уже выехал на улицу и пронесся перед экипажем Шешеля, тот заметил, что в нем сидят и Свирский и два его приятеля. Значит, вся компания в сборе. Это хорошо.
- За ним, - сказал Шешель.
Недостаток конного экипажа заключался в том, что ему тяжело угнаться за авто. К счастью, последнему на улицах города никак не удается развить всю свою скорость, поскольку он вынужден плестись за другими экипажами, пока те не уступят ему дорогу или не выдастся шанс обойти их. Поэтому на коротких дистанциях конный экипаж некоторое время сможет преследовать авто. Но недолго. Если они выберутся за пределы города, шансы удержаться на хвосте "Олдсмобиля" вообще станут нулевыми. Тогда разузнать, куда отправился Свирский, можно будет разве что по отпечаткам покрышек, оставленных его авто на дороге.
Шешель не брал прикрепленный к нему "Руссо-Балт" из-за того, что Свирский наверняка знал о нем. Ему показалось бы по меньшей мере странным, что он стоит неподалеку от его дома, и еще более странным то, что "Руссо-Балт", как только он отъедет, двинется за ним следом.
- Ой, уйдут они, - приговаривал извозчик, - ну милая, поднажми.
Голос его, вроде бы успокоившийся после того, как Шешель проснулся, вновь стал озабоченным. Ему-то что: упустит - не его вина. Выговаривать за это ему не будут. Но пусть он лучше пока об этом не знает. Так рвения будет побольше.
Шешель посмотрел на часы. Стрелка приближалась к восьми. Сколько он проспал, сказать не смог бы и извозчик. Во-первых, он не сразу заметил, что Шекель заснул, а во-вторых - часов у него не было.
Он так еще и не понял, что ждет от этого вечера. Завтра обычный съемочный день. Не хотелось выглядеть завтра сонным. Чего доброго, заснешь прямо в космическом костюме. Вот потеха будет для всей съемочной группы.
Расстояние между ними, как извозчик ни подгонял лошадку, медленно увеличивалось. Надо заметить, что Шешель вовсе не требовал, чтобы извозчик загнал лошадь. Свирский не стоил этого. Любил Шешель животных и не был таким извергом, чтобы требовать невозможного.
Подкованные копыта выбивали из мостовой искры (окажись поблизости копна соломы, не избежать пожара. Спалит ли он всю Москву?) и так гремели, будто следом за авто мчался отряд рыцарей, закованных в броню. Двигатель авто ревел, как раздраженный зверь - медведь или лев. Вот отчего гнались за ним рыцари. Они в темноте не поняли, кто это, вздумали спасти город от чудища и гнали его прочь. Рев двигателя заглушал стук копыт. Свирский с приятелями, уже оглохнув, не слышал его. Но каково же было жителям города, которые уже начинали отходить ко сну, а тут на тебе… Хулиганство сплошное. Куда только полиция смотрит? Действительно - этот вопрос интересный. Где же все полицейские? Не на концерт же они отправились, плюнув на службу, улицы-то были обклеены соблазнительными афишами.
Силуэт авто уже выпал у него из глаз, слился с окружающей темнотой, а может, повернул на прилегающую улицу, а они, не заметив этого, продолжали ехать вперед и потеряли его на этот вечер.
Глаза превратились в некое подобие оптического прибора, направленного на дальние объекты - не на звезды, конечно, и не на фонари, которые могли бы служить им заменой, но все, что находилось поблизости, становилось расплывчатым, словно в легкой дымке.
- Стой, - неожиданно для себя самого сказал Шешель.
Где-то на краю сознания у него возникло ощущение, что он видел "Олдсмобиль". Но оно промелькнуло так быстро, что не оставило четких воспоминаний. Только расплывчатое темное пятно, которое на поверку могло оказаться чем угодно.