- Да-да, Покровский. Есть вы, есть он, имеется Рада и родная для всех вас Кубань. Против, большевики, которых отсюда надо вышибить, и это враги явные. Кроме вас с большевиками на Кубани присутствуют еще и добровольцы, которые могут учинить за спиной что-то плохое, но на явный конфликт Корнилов или его генералы не решатся, так как слишком сильно они от казаков зависят. Предполагаю, что после нашего соединения с войсками кубанцев и начала переговорного процесса, может произойти что-то локальное, например, устранение двух-трех человек, а потому, надо быть настороже и готовиться не только к бою с красногвардейцами, но и стычкам с белыми.
- Понимаю вас, - кивнул я Богаевскому, - и замечу, что вы сильно изменились после смерти Каледина. Как вы понимаете, говорю я не о внешности, а о характере.
- Иллюзии испарились, вот и все. Жаль, но мечтатель уступил место прагматику, и теперь, я на многое смотрю совсем не так, как раньше. Испытания, выпадающие на долю каждого человека, делают его либо сильней, либо ломают. Я не сломался, хотя и был к этому близок, а увидев смерть вблизи, пережил ее и стал сильней.
- В таком случае, Митрофан Петрович, я готов оказать вам самое живое свое содействие.
- Именно это я и хотел от вас услышать перед тем, как мы пробьемся к нужной нам цели, - Богаевский встал, коротко кивнул, и покинул вагон.
Проводив "Донского Златоуста" взглядом, я сам себе усмехнулся, вновь пододвинул к себе карту, и продолжил ее изучение. Интриги, дипломатия, а также подковерная борьба политических сил и течений, дело интересное, но самая главная на сей час задача, это выйти на соединение с добровольцами и отрядом Покровского, которые находятся где-то за Екатеринодаром и готовятся к его штурму.
Глава 15
Окрестности Екатеринодара. Март 1918 года.
Пробиться к Екатеринодару сходу, мои партизанские отряды не смогли. К чести товарищей Сорокина и Автономова, не смотря на не самый лучший воинский контингент, находящийся под их командованием, оборону краевой столицы они организовали вполне неплохо. В первый же день наступления по железной дороге, практически без всякого боя, мы освободили Ладожскую и Усть-Лабинскую, а вот дальше, начиная от окраин станицы Воронежской, за каждую версту приходилось биться всерьез. Красногвардейцы взрывали железнодорожное полотно, пускали нам навстречу пустые эшелоны, и в каждом удобном для обороны месте, оставляли крепкий заслон, который давал нам отпор, сдерживал на час-другой и отходил на новую позицию. Так продолжалось два дня, до тех пор, пока я не приказал разгрузиться всей коннице, добавил к ней пришедших к нам на помощь усть-лабинцев, и не предпринял фланговый обход в двадцать верст.
Одним лихим налетом казаки захватили станицу Васюринскую и перекрыли все пути отхода тем красногвардейцам, которые сдерживали продвижение моих эшелонов и бронепоезда. Кстати, здесь же от пленных коммунаров, и узнали, кто же так умело и профессионально против нас воюет. Оказалось, что это немецкие интернационалисты товарища Мельхера, еще при занятии красногадами Ростова посланные на помощь Автономову. Таких незваных гостей нашей земли, мы упустить не могли ни в коем случае, а потому, три сотни казаков сделали встречный марш навстречу нашим эшелонам и, в ходе ожесточенного боя, при поддержке артиллерии бронепоезда, уничтожили более четырехсот немцев вчистую, да так, что потом ни одного выжившего не нашли.
В Васюринской задержались еще на сутки, ждали подхода эшелонов с пехотой и артиллерию, и к нашей столице выдвинулись только 28-го марта. Отряд мой разросся чрезвычайно, постоянно подходили подкрепления, и когда 29-го числа мы с боем заняли станцию Пашковскую, где население принимало нас с большой радостью, за мной было уже свыше семи тысяч бойцов при полутора десятках артиллерийский стволов и большом количестве пулеметов. В полдень того же дня, мои разъезды сомкнулись с передовыми дозорами генерала Эрдели. Так мы вступили в соприкосновение с добровольцами и замкнули кольцо окружения вокруг Екатеринодара. Конечно, колечко это было хлипкое и слабенькое, но оно было, и красногвардейцы оказались в осаде.
Ближе к вечеру, в сопровождении сотни казаков, обогнув город с севера, я прибыл в штаб генерала Корнилова в немецком поселке Гнадау, который в мирное время жил производством и переработкой молока. Добротный белый кирпичный дом с несколькими комнатами. Именно здесь собрались все те генералы, которые и ведут за собой Добровольческую армию. Один из офицеров-корниловцев, подтянутый и чрезвычайно утомленный штабс-капитан, проводит меня внутрь. Здесь в средних размеров комнате, происходит моя встреча с генералом Корниловым и начальником его штаба Романовским.
- Командир Сводного партизанского казачьего полка войсковой старшина Черноморец, - представляюсь я невысокому скуластому человеку в тужурке с погонами генерал-лейтенанта, который стоит в центре комнаты и внимательно разглядывает меня.
- Сколько у вас войск? -подходя ко мне вплотную и смотря прямо в глаза, спрашивает Корнилов.
- Четыре тысячи пехоты, около трех тысяч конницы, бронепоезд и три артиллерийские батареи. Контролирую станцию Пашковская и готов к наступлению на город уже с завтрашнего утра.
- Отлично, - говорит командующий Добровольческой армией. Он удовлетворенно кивает головой и, повернувшись к генералу Романовскому, который что-то пишет за столом, обращается к нему: - Иван Павлович, готовьте приказ о завтрашнем наступлении и передаче всех войск находящихся под командованием войскового старшины Черноморца в подчинение Добровольческой армии.
- Прошу прощения, господин генерал, - прерываю я Корнилова и, когда тот, удивленно приподняв бровь, поворачивается ко мне, продолжаю: - Мои отряды не станут подчиняться приказам вашего штаба, и мое непосредственное начальство рассматривает вас как союзников, но никак не главенствующую и указующую силу.
Лавр Георгиевич недовольно морщится, молчит, и в разговор вступает оторвавшийся от своих документов Романовский:
- Наверное, Черноморец, вы еще не в курсе, а потому, возражения ваши понятны. Возьмите и прочтите, - он привстал, и протянул мне лист бумаги.
Глаза быстро пробегают по листу. То, что я держал в руках, было постановлением совместного совещания правительства Кубанской Рады и руководства Добровольческой армией в станице Ново-Дмитровской от 17-го марта сего года.
Итак, список участников, краткое описание обсуждений и само постановление:
1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.
2. Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.
3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзывается в состав правительства для дальнейшего формирования постоянной Кубанской армии.
Подлинное подписали: генерал Корнилов, генерал Алексеев, генерал Деникин, войсковой атаман полковник Филимонов, генерал Эрдели, генерал-майор Романовский, генерал-майор Покровский, председатель кубанского правительства Быч, председатель Кубанской Законодательной Рады Н. Рябовол, товарищ председателя Законодательной Рады Султан Шахим-Гирей.
Возвращаю постановление Романовскому и на взгляды генералов, отвечаю:
- Этот документ не является для меня основополагающим, поскольку в нем речь идет только об отряде генерал-майора Покровского, а я, нахожусь на службе Донской Казачьей Республики и под моим командованием войска, которые не являются воинскими частями кубанского правительства. Восставшие казаки еще не принесли присягу на верность Кубанской Раде, а мой Сводный партизанский полк, помимо меня, подчиняется только трем людям, войсковому атаману Дона Назарову, его помощнику генерал-лейтенанту Краснову и командующему Донской армией генерал-майору Чернецову.
- Значит, - спрашивает Корнилов, - слухи о том, что Новочеркасск устоял, все же верны?
- Так точно, господин генерал. Красная гвардия понесла серьезные потери, и мой полк был послан по следам вашей армии, дабы оказать помощь в борьбе с Юго-Восточной армией большевиков.
- Тогда подчиняйтесь моим приказам, войсковой старшина.
- Если они покажутся мне дельными и устроят меня, то я подчинюсь вам, господин генерал. Однако, устилать поля вокруг Екатеринодара телами идущих за мной казаков, я не намерен.
Генералы переглянулись, смогли затушить в себе всю ту злобу, что проявилась в них моим ответом, и Корнилов сказал:
- Что же, союзник это тоже неплохо. Через полчаса состоится военный совет, и вы на него приглашены. Пока, можете быть свободны.
Коротко кивнув, я покинул комнату, вышел на улицу и прошелся по поселку. Где-то рядом лазарет и постоянно привозят раненых. Куда-то скачут посыльные, и кругом царит суета в смеси с неразберихой. Как человек военный я вижу, что порядка в расположении добровольцев немного и искренне удивляюсь тому обстоятельству, как они до сих пор уцелели. Видимо, велика их удача. Хотя, бессмысленное передвижение по зимним степям и размен одного офицера на трех большевиков, удачей назвать сложно. Кое-что я уже узнал от конников Эрдели, с которыми добирался к Гнадау, и выводы о героическом "Ледовом походе", для себя уже сделал.
В армии, которая покидала Новочеркасск, было около трех тысяч бойцов. Сейчас, несмотря на постоянное пополнение офицерами, студентами и юнкерами, которые присоединялись к добровольцам в населенных пунктах, через которые они проходили, в строю только две. Все остальные остались в степных просторах, а каков итог всего их похода? На мой взгляд, очень плачевный, и за два с половиной месяца, не достигнуто ничего. Казаки за ними как не шли, так и не идут, красные на Кубани усилились, и если бы не мое появление, то, скорее всего, Екатеринодар самостоятельно они не взяли и были вынуждены брести дальше по кубанским просторам в неизвестном направлении.
Да, чего говорить, если даже элементарная разведка не налажена, и командование не знает, что творится в соседних станицах. Про события на Дону или в совсем уж далекой Центральной России и говорить нечего. В армии куча генштабистов и генералов, а продвижение по степи, шло не по картам, а наобум и с проводниками. Черт, если у нас такие генералы в Великую войну командовали, то становится понятно, почему так бездарно были спланированы боевые фронтовые операции, в которых солдаты пачками в землю зарывались. Правильно в одной из газет было сказано, что у нас отличные кадровые солдаты, хорошие офицеры и, в большинстве своем, бездарный генералитет. Ладно, забудем войну с германцами и турками, и вернемся к реалиям войны гражданской. Что будет, если эти генералы подомнут под себя Кубань, а затем и Дон? Как они будут воевать? Думается мне, что так же, как и в старину, до тех пор, пока у них офицерский и людской ресурс не исчерпается.
До военного совета оставалось совсем немного времени, я хожу и размышляю о всем происходящем вокруг и, неожиданно для себя, на окраине поселка услыхал старую казацкую песню, которую в несколько голосов тянули три или четыре человека:
"Зажурылысь чорноморци, что нигдэ прожиты,
Найихала московщина, выганяе с хаты.
Ой, годи вам чорноморци, худобу плодыты,
Ой, час пора вам, чорноморци, йты на Кубань житы.
Идуть нашы чорноморци, та, й нэ оглядаються,
Оглянуться в ридный край - слизьмы умываются".
Печальную песню останавливает грубый окрик:
- Прекратить!
Заинтересовался я, что же это такое происходит. Обхожу аккуратный немецкий домик и в вечерних сумерках вижу следующую картину. Возле стены стоят шестеро пожилых дядьков, вида самого казацкого, а напротив них десять молоденьких солдат и офицер-доброволец в шинели без погон.
- Что здесь происходит? - строго спрашиваю я.
Офицер оборачивается, кидает взгляд на мою серую походную черкеску, без знаков различия, и неохотно отвечает:
- Дозор поймал вооруженных казаков, которые от Екатеринодара шли. Наверное, красные разведку выслали или посыльных за помощью отправили. Генерал Деникин приказал их расстрелять.
Оборачиваюсь к казакам и спрашиваю теперь уже у них:
- Это правда?
- Та ну, - отвечает один из них, седоусый казачина в порванном бешмете. - Мабилизованные мы, из Тенгинской станицы. С красными не схотели оставаться, и домой пошли, а тут нас патруль остановил. Мы сдались без боя, а нас расстреливать. Как же так, гаспадин ахвицер?
- Отставить расстрел! - командую я добровольцам.
- У меня приказ, - отвечает офицер, - и пока нет его отмены, я продолжу его исполнение. Кроме того, я не знаю, кто вы.
- Я войсковой старшина Черноморец, который привел отряды казаков вам на помощь и в моих отрядах, полтысячи земляков этих людей, - кивок на стоящих у стены дядьков. - Вы, хотите, чтобы завтра они повернули своих коней и ударили на вас?
- Господа офицеры, в чем дело? - из-за угла появляется генерал-майор Романовский.
Объясняю ему ситуацию, он хмурится и дает распоряжение приостановить расстрел. Вместе мы покидаем место несостоявшейся казни, и идем в штаб. Снова маленькая комната, здесь собрались Корнилов, Алексеев, Деникин, Марков и донской генерал Африкан Богаевский. Романовский присаживается за стол, а я, один, стою в центре комнаты, и все высокопоставленные чины Добровольческой армии смотрят на меня с некоторой неприязнью. Был бы я духом послабей, то упал бы перед ними на колени и попросил их простить меня за нежелание подчиниться Корнилову, а с другой стороны, если бы духом был слаб, то и люди за мной не пошли и не смог бы я к Екатеринодару пробиться. В общем, я чуть усмехнулся и, никого не спрашивая, молча взял от стены стул, подвинул его к столу и присел. Наглость - второе счастье, и сейчас, я нужен генералам, а не они мне, так что может войсковой старшина позволить себе покуражиться, пока момент хороший.
Генералитет поскрипел зубами, смолчал, и появились еще три участника военного совета, не знаю, заранее ожидаемые или приглашенные специально из-за меня. Первый, председатель кубанского правительства Лука Лукич Быч, типичный чиновник Российской империи выдвинутый наверх смутным временем революции, немного демократ, немного самостийник, а в целом середняк. Второй, войсковой атаман Кубанского казачьего Войска полковник Александр Петрович Филимонов. Отличнейший тыловик и администратор, хозяйственник, который мог за сутки сформировать и укомплектовать всем необходимым строевой конный полк кубанцев и отправить его на фронт. К сожалению, без всякого боевого опыта, великолепный тыловик, но и только. Третий, несколько сутуловатый и низкорослый генерал-майор в черной черкеске, по виду, более напоминающий кавказского горца, чем казака. Этого человека я ранее никогда не видел, но догадался, что это Виктор Покровский, знаменитый летчик Великой войны, всего за два месяца из штабс-капитанов выскочивший в генерал-майоры.
Кубанцы входят, рассаживаются, и начинается военный совет. Корнилов встает и очень мрачно обрисовывает положение Добровольческой армии и находящегося у него в подчинении отряда Покровского. Боеприпасов нет, снаряжения нет, раненых очень много, а от моря на помощь к Екатеринодару спешат вызванные Автономовым части Красной Гвардии, отряды матросов и интернационалистов. На то, чтобы освободить столицу Кубани от большевиков есть еще два-три дня, а иначе гибель. План Корнилова прост: мои отряды наносят удар со стороны станции Пашковская, Эрдели и Покровский наступают с севера, генерал Казанович с запада, полковник Неженцев с корниловцами пробивается к Черноморскому вокзалу, а все остальные части добровольцев идут как их резерв. Закончил свое выступление командующий Добровольческой армией такими словами:
- Господа, я считаю, что отход от Екатеринодара будет медленной агонией армии, так лучше с честью умереть, чем влачить жалкое существование затравленных зверей. Нам остается только уповать на Бога и силу духа русского воина. Победа или смерть, а иных путей для нас нет.
Красиво выступил генерал и правильно, есть, за что его уважить. После командующего начались выступления его сподвижников. Каждый говорил одно и то же, но при этом был краток, и это очень неплохо. Единственный, кто выбился из общего ряда, генерал Марков, который предложил для подъема настроения в кубанских частях, состоявших преимущественно из мобилизованной и необученной молодежи окрестных станиц, войсковому атаману и всему правительству Рады завтра взять винтовки и идти в атаку вместе с ними. Как ни странно, ни Быч, ни Филимонов, против не были. Как я узнал позже, в боях под Ново-Дмитровской они уже ходили в штыковую атаку против красных, не трусили, показали себя вполне прилично и уцелели.
Совещание окончено, все расходятся, а я остаюсь. Генерал Романовский кидает на меня вопросительный взгляд, и я напоминаю ему о казаках, которых все еще могут расстрелять. Он идет к Деникину, о чем-то с ним переговаривается, и пока он занят, я обращаюсь к генералу Алексееву. Меня интересует судьба его порученца Артемьева, который покинул Терновскую, где он лечился, еще в начале февраля. От Алексеева узнаю, что порученец по-прежнему при нем, что он благополучно присоединился к добровольцам под Сальском, в самом начале их похода, но сейчас его нет и он занят очередным делом. Мне остается только передать ему на словах, что жена его жива и находится в Новочеркасске. Больше мне с генералом общаться не о чем и, дождавшись Романовского, я покидаю штаб добровольцев и выхожу на улицу.
Сотня моих казаков из охраны уже в седлах. Партизаны ожидают только меня, а я ожидаю отпущенных мобилизованных дядьков и, забрав их с собой, снова в обход Екатеринодара, отправляюсь на Пашковскую. Напоследок, я оглядываюсь назад и в темноте весенней ночи, глаза сами нащупывают белый и приметный домик штаба Добровольческой армии. Превосходный ориентир для вражеской артиллерии, отмечаю я для себя, подхлестываю своего жеребчика нагайкой и, во главе сотни, выезжаю в редко холмистую степь, раскинувшуюся вокруг города. Не успеваем мы отъехать от ставки Корнилова и одной версты, как к нам присоединяется Покровский и его охрана из горцев. Генерал-майор пристраивается рядом, а его охрана смешивается с моей.
- Хороши джигиты? - начиная разговор, спрашивает Покровский и машет рукой за спину.
- Вайнахи? - спрашиваю я в ответ.
- Да, половина ингуши, половина чеченцы.
- Мои не хуже.
- Не спорю.
Покровский замолкает и в лунном свете разглядывает меня, я поворачиваюсь к нему, и так же, всматриваюсь в лицо этого человека. Так продолжается с минуту, и я киваю на его новенькие погоны:
- Быстро ты в чине вырос, штабс-капитан.
- Нормально, время такое. Да и ты, как говорят мои казаки, совсем недавно еще подъесаулом был.
- Это так, - я оглядываюсь вокруг и спрашиваю: - Как ты, с добровольцами, ладишь?