- Что, теперь так называют детей?
- Это какая-то новая игрушка, очень популярная.
- А-а. Американская мышь? Нет, это очень старая игрушка. Просто раньше дети дойчей играли в свои, дойчские игрушки... - Власов не стал развивать эту тему. - Да, ещё вопрос: откуда "Францёзин"? Вам известно, что такой псевдоним звучит несколько двусмысленно?
- Что вы имеете в виду? - фрау Галле поджала губы. Похоже, она и впрямь не знала.
- Не хочу показаться пошляком, но на жаргоне определенных кругов "француженка" означает проститутку, а "француз" - педе.
Женщина вспыхнула. "Сейчас она оскорбится и уйдет", - подумал Фридрих. Еще несколько минут назад его такой вариант вполне бы устроил, но сейчас - как знать, вдруг эта либеральная журналистка может сообщить ему нечто полезное?
- Очевидно, я вращаюсь совсем в других кругах, - наконец процедила она, совладав с собой.
- Я тоже, - заверил Власов. - Просто информация не бывает лишней, вот я и счел нужным вас предупредить. Так почему вы решили так назваться? Из-за вашего имени? Или вам так нравится Париж?
- Вообще-то не то и не другое, - сказала фрау Галле, немножко подумав. - Я же всё-таки люблю свою страну. Просто мне нравится слово "франк". Знаете его древнее значение? Должно быть знаете, вы же так любите всё дойчское. Frank - это "прямой", "честный", "свободный". Прежде всего - свободный... Понимаете?
- Как интересно. У меня тоже есть любимое слово. Deutlich. "Ясный" и "отчётливый".
- Вот и поговорили... - женщина повела плечами. - Но ваши идеи насчёт воспитания... Знаете, в этом что-то есть. Не то чтобы я была с ними согласна, но...
- А почему вы с ними не согласны?
- Я же вам объяснила. Это противоречит моему воспитанию и семейным традициям. Моему грунту, если говорить на вашем языке.
- И, конечно, крови тоже? Вы ведь минимум наполовину юде?
Женщина красноречиво промолчала.
- Не беспокойтесь, я не юдофоб. Кстати, по крови я не вполне дойч. Я наполовину славянин, русский. Вы, видимо, не обратили внимания на мою фамилию, когда я представлялся.
- Вы русский? Не ожидала... - видно было, что собеседница и в самом деле растерялась. - Eto est otschen' - медленно произнесла она, выуживая из памяти слова, - interesnyi.
Настала очередь удивляться Фридриху.
- Вы учили русский? Зачем?
- Ja... - журналистка, похоже, искала русское слово, и, наконец, сдалась - как будет по русски наше wollen?
Власов подумал.
- Пожалуй, никак... Wille по-русски очень похоже - "volja". А вот wollen не переводится. У русских этого понятия не было. Во время Осткультуркампфа в словари ввели слово "волить", но оно, кажется, так и осталось в словарях. Можно перевести словами "stremit'sa" или "namerevat'sa"...
- Ох, я это не выговорю, - фрау оставила попытки говорить по-русски и продолжила на родном языке. - В общем, у меня были планы поработать в России, и я стала учить язык... - она хотела сказать ещё что-то, но вдруг её лицо исказилось, и она, промычав нечто вроде "ой, простите, мне нужно отойти..." побежала, держась за живот, по направлению к туалетной кабине.
Фридрих подумал, что после такой еды это неудивительно.
Тем не менее, времени терять не следовало. Он был уверен, что в отчётах Вебера Франциска Галле упоминалась - и не один раз. Следовало воспользоваться паузой в разговоре и сделать быстрый поиск по документам.
Он вытащил из-под сиденья нотицблок, быстро разблокировал его. Справочная база данных по-прежнему была загружена в режиме просмотра. Фридрих решил пока не выгружать ее и нажал кнопку переключения задач, чтобы запустить второй "Норденкоммандор" и уже там задать параметры поиска. Однако вместо того, чтобы спокойно переключиться из текстового режима в графический, экран мигнул и окунулся в черноту, посреди которой светились несколько фраз на языке "наиболее вероятного противника", как говаривал один из офицеров в летном училище. В эту минуту Фридрих был совершенно согласен с такой формулировкой и жаждал лететь бомбить этого противника немедленно, хоть прямо на этом "Боинге".
Усилием воли он заставил себя успокоиться и нажал кнопку перезапуска. "Черный экран смерти" исчез, появилась ненавистная аляповатая заставка, затем "окна" осчастливили пользователя новостью о "некорректном завершении предыдущего сеанса" и принялись неспешно тестировать плат, возвращаясь к началу процедуры всякий раз, когда не ведавшая о происходящем программа загрузки запускала очередную задачу из стартового списка. "Это надолго," - тяжело вздохнул Фридрих и посмотрел на часы. От Берлина до Москвы лететь всего два с половиной часа и, оказывается, за работой и разговорами основная часть этого срока уже прошла. Поработать толком все равно уже не удастся. Фрау Галле всё не возвращалась. Её сын, похоже, проснулся, но сидел тихо, как мышонок - не буйный американский, а честный серенький дойчский маус. Фридрих подумал, что день выдался суматошный и самым разумным, пожалуй, будет немного вздремнуть перед посадкой. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Kapitel 4. Вечер того же дня. Москва, аэропорт Внуково - проспект Освободителей.
Власов проснулся за четыре минуты до того, как самолёт пошёл на посадку: инстинкт, как обычно, не подвёл. Но было что-то ещё, ещё какая-то дополнительная причина проснуться именно сейчас: интуиция тихо скулила, как просящаяся на улицу собачонка. Что-то было не в порядке. Какая-то деталь реальности не вписывалась в привычную картину.
Фридрих отреагировал как положено уважающему себя профессионалу: замер, отпустил мускулы шеи, расслабил веки, и задышал медленно и громко, притворяясь спящим. Это давало две-три секунды на то, чтобы окончательно прийти в себя и оценить ситуацию.
Шум в салоне его успокоил: звуковой рисунок был совершенно нормальный. По крайней мере, можно было ручаться, что посадка проходит в штатном режиме, и никакие люди с автоматами не захватили "Боинг". Вообще, никакой непосредственной угрозы он не почувствовал. Это уже радовало. Он вдохнул поглубже и открыл глаза.
Всё было как обычно. Наиболее сознательные пассажиры застёгивали посадочные ремни, менее сознательные торопливо допивали бесплатное спиртное. Кто-то громко кряхтел - видимо, пытаясь добраться до упавшей под кресло вещицы. Женщина в кресле через проход напротив торопливо подкрашивала губы тёмной помадой.
Настораживало одно: тишина на заднем сиденье.
Власов медленно, осторожно оглянулся. Маленький Микки дремал, свернувшись на кресле. На откидном столике стоял поднос с почти нетронутой едой. Кресло матери мальчика было пустым. А ведь времени прошло... сколько же прошло времени?
Дальнейшие действия Фридрих совершал на автомате. Раз-два - он держит за синий жакетик бортпроводницу и суёт ей под нос своё удостоверение... Три-четыре - он идёт к туалету, на ходу прикидывая, что он будет делать, когда обнаружит в кабинке ещё не остывший труп фрау Галле, и следует ли немедленно звонить в Берлин... Пять-шесть - хлипкая дверь туалета с сырым хрустом выламывается из петель...
В нос ударила кислая вонь настоявшихся фекалий.
Фрау Галле, развалившись верхом на пластмассовом унитазе с запутавшейся в ногах юбкой, полулежала, прислонившись головой к стене. Она была, несомненно, жива - её грудь тяжело вздымалась.
На полу валялся маленький пластиковый одноразовый шприц и ватка со следами крови.
Бортпроводница, заглянувшая в туалет следом за ним (это была всё та же Фрида), тихо ахнула и невольно отшатнулась. Фридрих полуобнял девушку за плечи, чтобы успокоить.
- Ничего страшного. Сейчас она придёт в себя, - сказал он без особой уверенности в голосе.
Госпожа Франциска Галле слегка пошевелилась, веки её дрогнули, под ними блеснули белки - блестящие, как пластмассовые пуговицы на блузке Фриды. Потом она сделала ещё одно усилие, и на мгновение открыла глаза. Набрякшие веки тут же упали, но Власов успел увидеть неподвижные, неестественно расширенные зрачки.
- А, это ты, - неразборчиво произнесла она. - Ты славный малый... иди ко мне... я прибалдела... торчу... хочешь... - она прислонилась к другой стенке и снова отключилась.
Голова Власова заработала с утроенной скоростью. Судя по вырвавшимся словечкам, фрау Галле имеет какой-то наркотический опыт. Наркоманка? Но никто не сказал, что фрау Галле ввела себе наркотик самостоятельно. Едва ли бегство в туалет было предлогом: у неё действительно схватило живот, хотя толком поесть она так и не успела... И чтобы сразу после этого, даже не спустив за собой, колоться - нет, до такого не могла дойти даже либеральная журналистка, это невозможно. Значит, наркотик ей кто-то ввёл...
Он обшарил взглядом пол кабинки, ища осколки ампулы. Ампулы не было. Может быть, она в унитазе? Неважно, дальше... Кто-то ввёл. Как? Прошёл через салон, выломал дверь... нет, никто ее не выламывал, кроме него самого, в этом Фридрих не сомневался. Открыла сама? Абсолютно невозможно... Правда, у персонала есть ключи, но все равно, любая нормальная женщина успела бы завизжать. Нет, с ходу версия не выстраивается. Отставить размышления. Теперь - что делать. Самое резонное - немедленно после посадки известить местную безопасность... или, может быть, не теряя времени, воспользоваться замешательством и забрать подозрительную женщину с собой? Потом, когда она придёт в себя, её можно будет допросить. Точнее говоря, поговорить начистоту: здесь он не имеет права кого-либо допрашивать.
- Уважаемые пассажиры, через несколько минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту "Внуково". Пожалуйста, пристегните ремни и оставайтесь на своих местах до распоряжения бортпроводниц, - раздалось в салоне.
Нотицблок! Включённый нотицблок! Он не должен оставаться без присмотра! Власов метнулся обратно в салон, оставив опешившую бортпроводницу наедине с фрау Галле.
Так и есть! Чемоданчика не было.
Спустя вечность - секунду или две - Фридрих услышал характерное щёлканье клавиш. Звук доносился с заднего сиденья. Ребёнок, высунув язык, увлечённо тыкался пальчиками в клавиши. Заблокированный нотицблок возмущённо попискивал.
- Это моя вещь. Не смей её трогать. - выпалил Власов в два приёма, и вырвал чемоданчик из липких ручек Микки.
Пол под ногами покачнулся, и Фридрих увидел испуганно спешащую в его сторону коллегу Фриды. Нетерпеливым жестом показав, что у него все в порядке, Власов быстро и ловко защёлкнул ремень на пузе ребёнка (тот недовольно зыркнул изподлобья, но ничего не сказал), сел рядом, и пристегнулся сам, сжимая ногами драгоценный чемоданчик. Он искренне надеялся, что Фрида справится с ситуацией в туалете - или уж, по крайней мере, не сделает никаких особенных глупостей. Вряд ли ей приятно смотреть на Франциску Галле, особенно в таком состоянии, но свой долг она должна знать... Фридрих ещё полторы секунды помечтал о том, как он увозит либеральную журналистку на одну из местных точек, где и беседует с ней подробно и тщательно, возможно - с применением кое-каких препаратов... Мечты разбивались о грубую реальность: никаких шансов покинуть аэропорт незамеченным не было. Особенно в том случае, если происходящее каким-то боком касается его дела... Значит, надо ждать.
Когда самолет, наконец, зарулил на стоянку и, вздрогнув, замер напротив размытых огней терминала, Фридрих привычным жестом положил руки на живот, собираясь избавляться от ремней. Однако, разрешения не последовало. Вместо этого по громкой связи раздалось:
- Вниманию пассажиров. Просим всех оставаться на своих местах. Если в проходе имеются ваши вещи, уберите их и освободите проход.
Как обычно в таких случаях, люди слегка заволновались, но никто не двинулся с места, ожидая дальнейших распоряжений.
Вскоре прибыла медицинская бригада в сопровождении двоих в форме - судя по всему, офицеров аэродромной службы безопасности. Они быстро и деловито прошли к туалетной комнате, и через несколько минут фрау Галле уже лежала на раскладной каталке. Её не стали приводить в порядок - просто накрыли нижнюю часть тела простынёй. Из-под простыни свешивались ноги в чёрных туфельках. Когда каталка проезжала мимо Власова, нога задела за кресло, и одна туфелька свалилась.
В тишине салона стук упавшей вещицы прозвучал как выстрел.
Фридрих, наконец, расстегнул свой ремень (застёжка звонко щёлкнула), затем ремень Микки (ещё один звонкий щелчок), и встал. Сопровождающий офицер хотел что-то сказать, но Власов его опередил.
- Это её сын, - веско сказал он на дойче, беря испуганного мальчика за руку.
- Вы - отец? - отреагировал офицер. - Пройдёмте с нами.
Власов не стал его разубеждать.
На улице было совсем стемнело - сказывалась двухчасовая разница во времени. Было холодно; с низкого неба сыпались редкие мелкие снежинки, неприятно коловшие лицо. "Паршивая погодка" - будто услышав его мысли, пробормотал офицер. Фридрих невольно усмехнулся: похоже, даже местные жители не очень-то жалуют знаменитый русский климат.
Мальчик упорно молчал, цепляясь за мужскую руку, и лишь смотрел по сторонам округлившимися глазами.
На припорошенном снегом бетоне их дожидался белый медицинский фургончик с красным крестом на боку и серебристая полицейская "сука" с российским двуглавым орлом. Власов поморщился, увидев его: неприязнь к жаргонному смыслу термина поневоле передавалась и буквальному. Фридриху не раз приходило в голову, что двусмысленная репутация России и постоянные подозрения в двойной игре, распространённые в Управлении, как-то связаны с её злосчастным гербом. Никому-то этот герб-мутант не приносил счастья - ни Византии, ни Австро-Венгрии... Впрочем, российское руководство в последнее время давало достаточно обоснованные поводы для подобного отношения к себе.
Фрау Галле, видимо, уже погрузили в медицинскую машину. Туда же отправили и маленького Михеля - тот не сопротивлялся, только напоследок сильно сжал руку Власову, словно утопающий, хватающийся за выскальзывающий канат.
Фридрих полез на заднее сиденье "суки", игнорируя возмущённые возгласы офицера. Уже устроившись на заднем сиденье, он показал водителю удостоверение. Тот мельком глянул на готические буквы и махнул рукой офицерам - узнаваемым интернациональным жестом, означающим что-то вроде "ребята, всё в порядке, это свой".
Через минуту господа офицеры заняли свои места - один спереди, один рядом с Фридрихом. Оба изучили удостоверение, на этот раз куда внимательнее.
- Коллега, значит, - пробормотал себе под нос тот, что сидел рядом, посмотрев на Власова с невольным уважением.
- Я знаю русский, - на всякий случай сказал Власов. - Точнее, это мой родной язык.
В салоне "суки" сразу потеплело - словно включили печку.
Когда машина доехала до здания аэропорта, Фридрих успел рассказать коллегам то немногое, что знал и считал возможным сообщить о странной истории с пассажиркой Галле. Офицер, в свою очередь, пожаловался на погоду, рассказал пару баек об аэродромных делах (байки были стандартные, узнаваемые), а также позвонил в аэропорт какой-то "Анечке". Власов чуть напряг слух и услышал хорошо знакомое: "Анечка, тут один человек есть... у дойчей безопасником работает... хороший человек... говорю тебе - хороший человек, поняла?.. ну да, наш... ты уж без формальностей его проведи... лады?... ну и славненько." Опять некстати вспомнилась украинская кровяная колбаса. Тут Власов поймал себя на том, что голоден. Даже американский ужин он не успел съесть, всё из-за той же некстати подвернувшейся журналистки и её семейных проблем.
Вторично допрашивать его не стали. Начальник охраны, огромный толстый дойч со смешной фамилией Фалтер, сухо поблагодарил "господина Власова" за посильную помощь следствию, после чего отправил его восвояси - видимо, опасаясь, что заезжий коллега начнёт что-нибудь вынюхивать. Впрочем, дело касалось наркотиков, что создавало определённые проблемы. Фридрих еще помнил времена, когда задержанных с поличным наркокурьеров расстреливали прямо в аэропортах. Разумеется, не на глазах у пассажиров, а в специальной комнате Службы охраны, но секрета из этого никто не делал - напротив, о каждом таком случае сообщали в новостях, что в конце концов и возымело должный эффект... Сейчас, правда, от подобной практики отошли, предпочитая разводить судебную волокиту - но это лишь оттягивало казнь, а не отменяло ее. По крайней мере, в Райхе. В России же с некоторых пор взяло верх мнение, что к наркоте и наркоманам надо относиться терпимее. В связи с этим в Райхстаге все чаще звучали речи, что прозрачная граница с Россией не дает Фатерлянду ничего, кроме наркотиков, преступников и нелегальных иммигрантов. Причем все чаще всем этим занимаются представители славянских национальностей, так что прежних законов, запрещающих предоставление въездных льгот неарийцам, уже недостаточно.
Положим, - размышлял Фридрих, машинально подавая документы в окошечко, откуда ему изо всех сил улыбалась девушка с вышитым именем "Анна" на блузке, - пафос этих речей, как обычно и бывает с публичными выступлениями, не очень-то соответствует реальности. В первую очередь потому, что Райх слишком уж непривлекателен для криминальных гастролеров. Да и в качестве "ворот на Запад" Райх подходит мало - из самой России попасть в ту же Америку, да даже и во Францию, было куда проще. И все же... нельзя сказать, что призывы закрыть границу с Россией совсем уж бессмысленны. В конце концов, не так страшен ввоз в страну наркотиков и проституток, как ввоз идей, призывающих относиться к тому и другому толерантно.
Фридрих вышел из здания аэровокзала и направился к стоянке такси.
Под ногами хлюпала печально знаменитая соленая слякоть, разъедающая и обувь, и шины автомобилей. Упорство, с которым московские власти применяли именно этот реагент, достойно пополняло коллекцию аргументов в защиту тютчевского тезиса. С неудовольствием думая о заляпанных ботинках и брюках, Власов подошел к выстроившимся в очередь бежевым "Опелям" и взялся за дверцу крайнего из них.
Таксист в ожидании клиентов жевал бутерброд, запивая его чаем из термоса. Фридрих опустился на заднее сиденье справа, наискосок от шофера, и, поймав его вопросительный взгляд в зеркале, назвал адрес в Трубниковском переулке. Водитель кивнул, не прекращая своего занятия. Власов немного подождал, слушая, как мягко урчит на холостых оборотах двигатель и прихлебывает чай таксист.
- Может быть, мы все-таки поедем? - потерял терпение Фридрих.
- Не беспокойтесь, господин, - ответил шофер, громко сглотнув, - я ж счетчик не включил еще.
- Я понимаю, - произнес Фридрих очень вежливо, - но дело в том, что я спешу.
- Сейчас поедем, - заверил водитель, откусывая от бутерброда. Власов подумал, не пересесть ли в другое такси, но пассажиры, прибывшие тем же рейсом, уже разбирали соседние машины. Так можно остаться и вовсе без транспорта...
Власов заметил, как в соседнее такси садится старик в наглухо запахнутом черном пальто. В старике было что-то неправильное, раздражающее - Фридрих попытался понять, что именно, но так и не понял. Решив, что в нём говорит зависть - соседняя машина, громко бибикнув, уже тронулась с места - он рассудил, что пара минут и в самом деле ничего не решают, подавил усилием воли нарастающее раздражение и принялся от нечего делать разглядывать таксиста и внутренность кабины. В конце концов, это был первый местный житель, которого он увидел за пределами аэропорта.