Подзаголовок повести - "История о моем необыкновенном брате-демиурге". Это второй текст, написанный в соавторстве. В отличие от первого ("Nevermore"), мой вклад больше.) Жанр, как всегда, неопределенный: и фэнтези, и чуть-чуть мистики, и достаточно серьезный разговор о сути творчества.
Созонова Ника Викторовна
Красная ворона
ЧАСТЬ 1 В Ы Д У М Щ И К
ДОЖКИ
Ринат родился раньше меня на два года, десять месяцев и одиннадцать дней. Когда я еще только училась садиться и улыбаться, он уже перестал быть светловолосым и стал рыжим и прилично говорил: редко, но по делу. Лет до шести (моих) он не замечал моего существования вовсе. Так, мельтешит что-то под ногами - вроде не кошка, раз не пушистая и без хвоста. Порой совершает робкие попытки познакомиться поближе, которые безжалостно пресекаются: объект представляет нулевой интерес.
Может показаться странным, как два ребенка, живущие в одной семье, могут не общаться месяцами. Но у нас была просторная квартира, с широкими коридорами, высоченными потолками и отличной звукоизоляцией. Мне была предоставлена своя комната, Рину - своя. Даже нянь было две. Точнее, няня Рина, простая старушка, перешла ко мне по наследству, стоило мне появиться на свет. А для него наняли тетеньку с высшим образованием, чтобы с младых лет учила английскому и хорошим манерам.
Хотя родители старались заботиться и не ограничивать своих отпрысков ни в чем, ощущения семьи в нашем доме отчего-то не было. Ни мягкого гнезда, ни теплого очага, ни уютной норки. Просто несколько разных людей по какой-то причине обитали под одной крышей.
Родители много работали, постоянно были заняты, и виделись мы редко, даже по выходным. Даже завтракать, обедать и ужинать отчего-то полагалось в разное с ними время, хотя просторная кухня вполне могла вместить всех шестерых (вместе с нянями).
Самое печальное в мои рассветные смутные годы было то, что детское одиночество не сближало: единственный родной братик не желал меня замечать.
В девять лет Ринат серьезно заболел - что-то с легкими. Два месяца провалялся в больнице, а когда выписался, врачи порекомендовали свежий воздух и отдых от всех занятий. Обоих нянь быстренько спровадили в отпуск, а нас с братом отвезли в глухую деревню. В таковой очень кстати проживала мамина двоюродная тетя, а для нас - троюродная бабушка.
В деревню нас доставил папа на своем "москвиче". Всю неблизкую дорогу он хмуро молчал, видимо, обдумывая насущные проблемы. Мы с братом сидели на заднем сидении, и я страшно робела, впервые в жизни оказавшись с ним в таком тесном соседстве без посредничества нянь. Ринат был необыкновенно возбужден поездкой и пребывал в непрестанном движении. Хаотично взбрасывал в разные стороны кисти рук, забирался с ногами на сиденье, а потом сползал под него, крутил большой лохмато-рыжей головой на тонкой шее. То и дело он задевал меня - ступней, локтем, плечом, - не замечая этого. Даже глаза не оставались в покое: то расширялись, то сужались, и вообще вели себя настолько свободно, насколько позволяли лицевые мышцы - в компании с носом, губами и подбородком. Папа почти не делал замечаний, не оборачивался, сосредоточенно глядя в лобовое стекло. А я, наоборот, не спускала глаз с брата. Мне казалось, что весь он крупно дрожит или вибрирует, и словно перетекает из одной формы в другую. Это было захватывающе интересно, и я смотрела, не отрываясь, хотя и порядком трусила.
- Что вылупилась?
Он не выдержал наконец гнета моего внимания. Я тут же опустила глаза и весь оставшийся путь изучала узор своей новенькой клетчатой юбки.
Дом, в который мы были доставлены на исходе дня, оказался настоящим деревенским - из круглых бревен. Примерно так я его и представляла - по книжкам, но все равно было необычно и здорово: скрипящие доски выскобленного до желтизны пола, веселые полосатые половички, которые жалко было топтать ногами, железная громоздкая кровать с пирамидкой уменьшающихся подушек. Бабушка, она же тетя, оказалась грузной, шумной и деловитой. Баба-тетя - так стал называть ее брат с первых минут, и я следом за ним. Она поправила было пару раз, но быстро смирилась, что предложенный ею вариант - баба Таня - был нами отвергнут.
Нас с братом поселили вместе - в комнате на втором этаже. Там были зеленые в цветочек бумажные обои, шелушащиеся от ветхости, и столь же ветхая пожелтевшая тюлевая занавеска на пыльном окне. Спать мы должны были - о чудо! - прямо на полу, на старых соломенных матрасах. Белье, правда, присутствовало, но было все в швах и заплатках и расползалось от каждого движения.
Пристроив нас и дав исчерпывающие инструкции, чем и когда кормить, во что одевать и в какое время укладывать спать, папа с облегчением отчалил. И мы помахали ему вослед с не меньшей радостью. Точнее, помахала одна я - братик в момент отъезда "москвича" интенсивно исследовал двор и даже не оглянулся.
Баба-тетя тут же наплевала на инструкции, накормив в неурочное время вкуснейшими зелеными щами с домашней сметаной и посоветовав ходить босиком и одеваться так, "чтоб не запариться".
Днем я исследовала сад и огород и провела время насыщенно и приятно: в компании клубники, черной смородины, двух коз и выводка цыплят. Но поздним вечером, забравшись под одеяло с вылезающей отовсюду ватой, в незнакомом месте, наполненном странными шорохами и чужими запахами, струхнула. Долго крепилась и сопела, но не выдержала - разревелась. Сперва тихо, стараясь не нарушать ровный ритм дыхания быстро провалившегося в сон брата. Но страх не уходил, а нарастал. И я завыла в голос, уже не думая ни о чем и ни о ком.
Из-за собственного воя я не расслышала шагов. Фигура Рината, выросшая в темноте, вызвала еще больший приступ ужаса, а значит, и слез.
- Что ты ревешь?!
- М-м-мне страшно…
Брат присел на край моего матраса и тяжело, по-взрослому, вздохнул.
- И кого ты боишься? Здесь нет ни души, кроме нас с тобой.
- Я домо-ой хочу… Здесь все… все… шуршит и пахнет…
- Ну и пусть пахнет. Не серой ведь, как в аду. И не туалетом.
За дверью послышались тяжелые шаги, и Ринат мгновенно переместился на свое ложе.
- А кто это тут шумит? Кто ноет-воет, слезу пускает? - вошедшая баба-тетя, не зажигая света, прошествовала ко мне. - Ты, что ль, Иринка?..
- Я. Страшно…
- Сериал мне не дала досмотреть, на самом интересном месте завыла. Небось, братец пугает?
- Нет-нет!
- А то смотри у меня, - повернувшись к Ринату, она во тьме погрозила ему пальцем. - Не вой, девонька. Я тебе щас колыбельную спою.
Баба-тетя подоткнула на мне одеяло, взбила подушку (я еле сдержалась, чтобы не чихнуть от поднятой пыли) и низко заголосила:
- Баю, баю, баю, бай.
Приходил вечор бабай,
Приходил вечор бабай,
Просил: Ирочку отдай.
Нет, мы Иру не дадим,
Иру надо нам самим…
От колыбельной стало еще страшнее. Что это за бабай, которому во что бы то ни стало потребовалась Ирочка - то бишь я?..
- Ну, как? Засыпаешь? - поинтересовалась баба-тетя. - Не боишься больше?
- Нет, - пискнула я еле слышно.
- Ну, тогда я пойду седьмую серию досматривать. Спокойной вам ночи!
Баба-тетя тяжело поднялась и вышла, скрипя половицами.
А я опять заскулила, правда, тихо: бесформенный страх обрел имя - "бабай", похититель и пожиратель маленьких девочек.
- Ну что мне с тобой делать?!
- Тут баба-ай…
Рин вскочил и зажег свет - одинокую электрическую лампочку без абажура.
- Посмотри! Тут нет никого.
- А может, он спрятался, а потушишь лампу - вылезет! Тебе хорошо: он не Рината просил ему дать, а Ирочку…
Брат опять подошел ко мне и присел на матрас.
- Да уж. Лучше б она не пела.
Он на пару секунд прикрыл глаза, словно задумался. А когда открыл, они стали другими. Темно-серые, они резко посветлели и стали зеленоватыми. Но главное - рябь круговых волн разбегалась от зрачка до края радужки. В волнах поблескивали маленькие искры или светлячки. Немножко напоминало море - не у горизонта, а вблизи от берега. Было страшно и завораживающе. Позднее я поняла, что, когда его глаза становятся такими, вокруг начинают происходить странные вещи и случаются всяческие чудесности. Но тогда я этого еще не знала и так испугалась, что забилась в угол и даже перестала плакать.
Ринат, казалось, не заметил моего состояния. Он наклонился и зашептал, словно в пустой комнате нас мог услышать кто-то посторонний:
- Ты умеешь хранить секреты?
- Что у тебя с глазами?! - Я же, напротив, говорила очень громко, почти визжала, напрочь позабыв о бабе-тете внизу с ее седьмой серией.
- А что с ними? - Брат подался было к зеркалу, висевшему на стене, но передумал, махнув рукой. - Ну, так - да или нет? Только шепотом, а то снова тебе споют про бабая.
- Что с твоими глазами? - упорствовала я, правда, уже потише.
- Глаза на месте. Значит, не умеешь? Ну, и фиг с тобой! Значит, я не расскажу тебе, что там шуршит и скребется. И ты и дальше будешь реветь и бояться, не зная, что они хорошие и совсем не злые.
Он поднялся, показывая, что разговор окончен. Любопытство во мне победило страх, и я ухватила его за край пижамы:
- Хорошие?.. Не злые?.. Кто?
Ринат милостиво улыбнулся и приземлился на прежнее место.
- Ты точно никому не скажешь? Я могу тебе доверять?
- Никому! Клянусь. Честно-честно!
- Дожки.
- Что?
- Это дожки. Которые шуршат на чердаке.
- А кто это? Я о таких ни разу не слышала. Они большие? Они кусаются?..
- Кто, дожки? Нет, конечно. Они маленькие, разноцветные и пушистые.
- Здорово! А я могу их увидеть?
От нетерпения я принялась подпрыгивать на матрасе, отчего из дыр полезла колкая солома.
- Прямо сейчас? Может, лучше завтра?
- Нет-нет-нет! Если я не увижу их прямо сейчас, то буду бояться и дальше. Потому что я тебе не очень-то поверила.
- Не поверила? Тогда точно не пойдем. Вот еще: ты мне не веришь, а я тебя за это должен с чудесными существами знакомить!
- Поверила-поверила! Давай сейчас.
- Ладно, уговорила. Но мы должны выбраться отсюда тихо-тихо, чтобы баба-тетя не услышала и не застукала нас в коридоре.
- Она сериал смотрит. Не услышит!
- Ладно, двигай за мной!
Переговариваясь шепотом, мы отправились в опасное путешествие на чердак. Нас ждали дремучие дебри коридора, лестница, логово чуткого хищника и, наконец, еще одна лестница, узкая и скрипучая.
Едва мы вышли за дверь, я крепко ухватила брата за руку. Пару раз он попытался выдернуть пальцы из моей потной ладошки, но безуспешно. На подходе к чердаку смирился и не предпринимал больше попыток к освобождению.
- Ну, мы пришли. Ты готова? - едва слышно прошептал он мне на ухо.
Не дожидаясь ответа, толкнул квадратную дверь. Она открылась на удивление беззвучно. За ней простиралась мгла, пахнущая пылью и старым хламом, и всеми детскими страхами.
- Включи свет, - попросила я жалобно.
- Нельзя. Пойдем!
Брат потянул меня в глубь опасной неизвестности, но я забуксовала.
- Мне страшно. Там темно!
Я подвыла в преддверье плача.
- Тихо! - Ринат зажал мне рот ладонью. Она была шершавой, как дощечка, и пахла так же - смолой. - Ну вот, знал же, что девчонкам верить нельзя, тем более, таким мелким! Прекрати сейчас же, иначе явится баба-тетя, и знаешь, как нам с тобой влетит?
Он насильно втащил меня через порог и закрыл дверь. Я принялась брыкаться и вырываться и догадалась наконец укусить зажимавшую рот руку. Брат зашипел от боли и отвесил мне свободной рукой подзатыльник.
- Смотри туда, - он развернул меня в сторону маленького окошка.
Я нарочно зажмурилась и замотала головой. Но когда меня пару раз тряхнули, решилась открыть глаза в надежде, что изверг от меня отстанет и перестанет взбалтывать, словно бутыль с кефиром.
Летняя ночь втекала сквозь мутное стекло, но отчего-то не могла наполнить собой помещение, а топталась, как незваный гость у порога. Нечто пушистое и светящееся шевелилось на полу. Свет был похож на лунный, но не серебристый, а разноцветный. Что-то вроде мерцающего ковра в ладонь высотой. Забыв про слезы, я осторожно шагнула вперед, чтобы поближе рассмотреть это диво. Вблизи "ковер" оказался не однородным, а состоящим из шарообразных комочков, живых и дрожащих. Я протянула к ним руку - и пушистая волна отхлынула от моих пальцев. Дожки (ведь это были именно они!) в панике заметались, карабкаясь друг на друга, стараясь заполнить собой все углы и щели.
- Но почему? - обернулась я к Ринату.
Брат рассматривал дожек с радостным изумлением. Похоже, он видел их в первый раз. Тогда откуда знал?.. Глаза его были во мраке, но по слабым искоркам было ясно, что по радужкам расходятся зеленоватые волны. Он выглядел крайне довольным - как человек, сотворивший нечто такое, чего сам от себя не ожидал.
- Ты кажешься им большой и опасной.
- Но я же маленькая! И добрая.
На это он не ответил. Подойдя, присел на пол, потянув и меня за собой, положил ладонь поверх моей. Его дожки отчего-то не испугались. Принялись стекаться отовсюду к его руке. Правда, забраться на нее решился только один (одна, одно) - лиловый и, как видно, самый отважный. Остальные шевелились возле, светясь и переливаясь, словно большие пушины одуванчика или маленькие персидские котята. Шевелились… а потом стали потихоньку расползаться в разные стороны и вдруг растаяли.
- Спать ушили, - шепотом объяснил брат.
Он осторожно пересадил оставшегося смелого пушистика со своей руки на мое плечо. Тот опасливо дернулся и подрожал с полминуты, а затем притих, смирился. Я скосила глаза и прижала плечо к подбородку, чтобы как следует его рассмотреть. Размером дожка был с теннисный мячик, но гораздо легче. Казалось, он вообще ничего не весил, как птичье перышко или тополиный пух. Тельце было не совсем круглым, а в форме яйца острым концом вверх. Кроме голой розовой макушки, все покрывала шерстка бледно-лилового цвета. Она светилась, но не равномерно, а словно пульсируя. В шерсти поблескивали черные бусинки глаз, как у мышки или хомячка. Лапки - по крайней мере, та их часть, что была видна из-под густой шубки, тоже походили на конечности маленького грызуна - с тонкими пальчиками и коготками.
- А говорить он умеет?
- Умеет. Но не так, как мы.
- А как?
- Если он привыкнет к тебе и начнет доверять, то будет тихонько насвистывать или пощелкивать язычком. А если будет совсем доволен, может даже спеть. Без слов, конечно. Ну что, пошли спать? Ты убедилась, что бояться нечего?
- А можно я возьму его с собой?
- Я бы разрешил, если бы был уверен, что ты никому не скажешь. Но, - он выразительно развел руками, - ты уже подвела меня сегодня.
- Я больше не буду! Никогда-никогда.
Ринат упорствовал, но смешинки не покидали уголков его губ - видимо, для него это было игрой, что я отлично чувствовала. Поэтому, несмотря на непреклонный тон, не теряла надежды. В конце концов, мы сошлись на том, что зверушку я заберу, но если проговорюсь кому-нибудь, то:
- Никаких дожек ты больше никогда не увидишь! Я перестану с тобой разговаривать до конца жизни и до конца жизни буду считать маленькой, глупой и вздорной девчонкой!
Когда мы со всеми предосторожностями вернулись в свою комнату, я пристроила дожку рядом с собой на подушке, вдавив кулаком ямку. Подушка была большой и просторной, и я не рисковала задавить зверька во сне. Он тут же распушился и округлился, засиял особенно ярко и… исчез.
Я горестно охнула.
- Он заснул, - объяснил Ринат. - Когда они спят, они невидимые.
Он сидел на своем матрасе, вытаскивая из дыр соломинки. Глаза стали обычными, только взгляд казался уставшим и взрослым. Мальчишки девяти лет так не смотрят.
- А завтра я его увижу?
- Конечно.
Я тихонько засмеялась и чуть было не подпрыгнула на матрасе, но вовремя осадила себя: дожка мог проснуться и испугаться.
- Знаешь, Ринат, очень здорово, что мы с тобой наконец подружились! Раньше мне часто бывало грустно, а теперь не будет: ведь ты будешь со мной играть.
- А мы подружились?
Я растерялась.
- Не знаю, - я принялась тереть шрам на подбородке, как делала всегда, когда была крайне взволнована. Еще лучше в таких случаях помогало сосание большого пальца, но, если брат увидит меня с пальцем во рту, решит, что я совсем маленькая, и точно не будет дружить. - Я не знаю, но очень хочу, чтобы мы с тобой были друзьями. Мы ведь брат и сестра.
Ринат молчал какое-то время. Я так занервничала, что все-таки засунула палец в рот. Правда, тут же вытащила и спрятала руку под матрас, во избежание соблазна. Брат не обратил никакого внимания на мой маневр.
- Хочешь - значит, будем, - наконец заключил он. - Если ты не проговоришься и не станешь приставать ко мне со всякими девчачьими глупостями.
- Не стану и не проговорюсь!
От радости я взлетела, разметав одеяло. Тут же проявился-показался испуганный дожка. Ринат, засмеявшись, перескочил до меня одним прыжком и взял его в ладони, успокаивая, а я пульнула освободившейся подушкой в потолок. Из нее посыпался снегопад перышек.
Мне казалось, что все теперь пойдет по-другому. Словно кто-то распахнул двери внутри меня и впустил солнце и лето, расцветившее душу яркими красками. А может, я сейчас придумываю мои тогдашние мысли и эмоции. Ведь с тех пор прошло много лет, и я могу анализировать и теоретизировать. А тогда, верно, просто радовалась, как ликовал бы любой одинокий ребенок от забрезжившего счастья не-одиночества.
Когда Ринат сумел меня угомонить, и дожка был устроен с удобствами на прежнем месте, и я уже почти уснула, он заговорил еще раз:
- Слышь, сестра!
- Да?..
- Ты учти: ты больше не Ира. С Ирой я дружить не хочу и не стану.
- Почему?!
- Ир много. Куда ни кинь - обязательно попадешь в Иру. Ты теперь… - он задумался на пять секунд, - ты теперь Рэна, поняла?
- Поняла.
- И я не Ринат. Ринатов, конечно, меньше, чем Ир, но тоже порядочно. Я Рин. Поняла?
- Поняла.
- Повтори. Скажи: поняла, Рин.
- Поняла, Рин.
- Хорошо. Спокойной ночи, Рэна!
Когда я проснулась, дожка уже не спал. Собственно, он меня и разбудил, принявшись поглаживать крошечной когтистой лапкой мою щеку. При этом он тихонько насвистывал, словно птичка - щегол или малиновка. Я решила назвать его Фиолетик, или сокращенно - Филя.
К чести своей, я оказалась стойким партизаном и никому не проговорилась. Хотя искушение было велико. Особенно тянуло рассказать секрет бабе-тете, которая, как я и подозревала, при ближайшем знакомстве оказалась не огромным зубастым хищником, а добродушной - хотя и массивной и гормкоголосой - старушкой, и кладезем интересной информации в придачу. Уже на второй день я называла ее "баба Таня" и с удовольствием помогала в нехитрых домашних делах: выпалывала желтые одуванчики с грядок, рассыпала зерно и хлебные крошки курам, прогоняла со двора прутиком наглых соседских гусей. Выходить за ворота мне было строго-настрого запрещено, и иных развлечений не имелось. Попутно я с интересом выслушивала ее рассказы о том, как хорошо было раньше и никогда уже больше не будет.