– Черт с тобой. – Он посторонился, пропуская меня внутрь. – Надеюсь, ты не зря меня беспокоишь. Решил открыть купальный сезон?
Моя одежда все еще была мокрой.
– Вроде того. Нужны ботинки.
– А где твои?
– Мы расстались по обоюдному согласию.
– Шутник, значит, – констатировал тот, не спеша избавляться от палки. – Ну, куда лучше, чем нытик, который плачется, что его грабанули в переулке. Платить чем будешь?
Я достал пистолет двадцать второго калибра.
– Ограбление ради ботинок? – Не сказать, чтобы он испугался. И я его понимал. Многие лавки в северных районах города находятся под "защитой" Старухи и ее кукол. Только идиот будет грабить. Потом его обязательно найдут и выпотрошат в назидание остальным.
– Хватит пороть чушь. – Надо признаться, с утра мое настроение было не слишком хорошим, особенно без чашки чая, сдобренного внушительной порцией бренди. – Никто не собирается тебя грабить. Предлагаю обмен.
Он подумал мгновение, нехотя отложил палку в сторону:
– Идет. На твою ногу что-нибудь да найдется.
В общем-то мы остались довольны друг другом. Ботинки мне сейчас были важнее пугача – битого стекла на улицах куда больше, чем негодяев, которые позарились бы на мои пустые карманы. Еще в торге я отвоевал подтяжки для брюк, чему вполне закономерно радовался.
Старьевщик, прощаясь, оказался настолько дружелюбен, что дал мне совет:
– Вижу, ты не местный. Поостерегись. В северных районах города объявили комендантский час на ближайшую пару дней.
– Что случилось?
– Стачка в цехах Стальной Хватки. Работяги требуют нормированный рабочий день и повышение зарплаты. Дуксу это не нравится, а когда ему что-то не нравится, случаются неприятности.
Неприятности. Я жить не могу без неприятностей. Так что ими меня сегодня точно не напугать. Особенно если между ногами и землей есть подошва.
Наверху стукнула оконная рама, тут же в унисон ей захлопали голубиные крылья, и широкие птичьи тени скользнули по узкому проулку, на несколько мгновений погасив солнце. Старуха с растрепанными волосами, торчащими из-под неаккуратного чепца, вздрогнула от неожиданности и ругнулась.
Она сидела возле открытой двери, на вынесенной из квартиры маленькой скамеечке, в одной ночной рубашке, блеклой, похожей на купол, и дымила папиросой, пытаясь перещеголять паровоз. У нее были все шансы на победу – серое облако, едко пахнущее дешевой махоркой, казалось, накрывало всю округу. Бесконечные линии выстиранного белья, висевшего на растянутых по кварталу веревках, должны были отлично впитывать в себя табачную вонь. Но живущих здесь мало заботили подобные мелочи.
Для севера Верхнего запах дешевого курева, что для модниц Бурса аромат хороших духов, привезенных из Пьентона.
Кепки у меня не было, но я приложил руку к воображаемому козырьку, приветствуя даму. Ее лицо, словно вырезанное из старого дерева, даже не дрогнуло, а выцветшие от возраста глаза остались безучастны к тому, что происходило дальше чем дюйм от кончика ее папиросы.
Ну и ладно.
В редких стальных корзинах, расставленных вдоль улицы, догорал огонь. В отличие от Рынка или Холма здесь не было газовых и масляных фонарей, улицы освещались по старинке.
Мостовые, кстати говоря, тоже отсутствовали. Под ногами лежали рассохшиеся доски, но чаще всего вместо них и вовсе земля, которая весной, осенью и во время дождей летом частенько превращалась в грязь. Вываливаемый возле домов уголь для обогрева помещений добавлял ей мрачный оттенок, и эта субстанция просто ждала момента, чтобы испачкать ботинки или брюки. От лошадиных копыт и колес подвод грязь умудрялась попадать и на стены, которые штукатурили в последний раз лет восемьдесят назад. Ее никто оттуда не смывал. Работягам, вкалывающим на мануфактурах, до двух лун, как выглядят их дома, куда они возвращаются поздно вечером лишь для того, чтобы выспаться перед очередной сменой.
Я перешел через низкий ненадежный мост, сделанный из наброшенных на каменные сваи, плохо прилегающих друг к другу бревен. Прежнюю конструкцию унесло паводком, но городские власти не спешили что-то делать для тех, кто здесь живет. Люди Верхнего неприхотливы, как полагают на Холме. Могут существовать и без трат из городского бюджета.
Коммунальные дома, сонный канал, старый мост, маленькая церквушка, продуктовая лавка, складские помещения артелей и трестов, о существовании которых большинство и не знало.
Двери здесь располагались выше уровня земли. К каждой вело свое крыльцо. Трое господ крутились возле одного из них, и мое появление не прошло незамеченным.
Одному было лет двадцать, и кепка на его бритой голове больше всего походила на навозную лепешку. Второй, моего возраста, тощий, с плохо повязанным шейным платком, был похож на пропитого цыпленка. Третий, сидевший на ступенях, массивный крепыш за пятьдесят, с небритой рожей гориллы, в помятом низком цилиндре, сдвинутом на макушку.
Следует отметить, что у всей честной компании были вполне приличные (для этих мест) шерстяные костюмы-тройки. Они им шли примерно как идут ослам епископские мантии.
Молодой как бы невзначай встал у меня на пути и спросил вежливо:
– Заблудились, мистер? Этот район не слишком дружелюбен к чужакам.
– Шли бы вы домой, мистер, – посоветовал тощий, держа руки в карманах, но не приближаясь. – Вас, как видно, уже нашли неприятности. Не стоит разыскивать новые.
Мой потрепанный внешний вид вызывал жалость даже у местных акул. Такого и есть-то стыдно.
– Я их и не ищу, – миролюбиво ответил я. – Иду в "Кувшинку".
– Разворачивай. Улица сегодня закрыта.
– Я бы не стал с ним связываться. – Крепыш с крыльца решил тоже поговорить.
– Знаешь его? – Тощий все так же торчал палкой на прежнем месте.
– Друг Мосса и Сибиллы. Он как-то одним ударом свалил куклу.
– Да ну? – передернул плечами тощий. – Прямо вот сразу и куклу?
По его тону было понятно, что в это он не поверил.
– Ага.
– Надо признаться, она этого просто не ожидала, – скромно пояснил я.
– И чего ты еще жив? Старуха обычно не добра к тем, кто касается ее кукол.
– Об этом лучше спросить у нее.
Тощий еще раз передернулся, словно я предложил ему устроить завтрак рядом с гниющим трупом, но расслабился и достал картонную пачку папирос. Интерес ко мне он потерял.
– Значит, любишь бить женщин? – Юнец отступил, открывая мне дорогу.
Я посмотрел на него с печалью, точно отец на неразумного сына, кричащего, что бродящий на улице медведь-людоед – милый щеночек. Некоторые не понимают разницы между "женщинами" и "чудовищами". Хотя папаша Уолли частенько пытается нас убедить, что разницы никакой нет. Но его можно простить за это – старик столько десятков лет коптит небо и с рассудком у него не всегда нормально.
Я не стал учить парня жизни, пошел себе дальше, напоследок кивнув бугаю, и тот с ленцой взялся пальцами за край своего цилиндра.
Конец улицы – череда пустырей, заросших высокой высохшей травой; одно старое кладбище, сейчас застроенное заброшенными пакгаузами, в которые раньше баржи свозили таможенные грузы из порта; ржавый грузовой кран, устремивший стрелу в ясное небо.
Довольно унылое место, надо сказать. Особенно если знать, что совсем недалеко отсюда городской крематорий. Да и Стальная Хватка – вот она, на той стороне Бутылки, как на ладони, и кирпичные трубы заводов растут, как деревья в чащобе, сплошной стеной. Люди вешались и от более жизнеутверждающего вида.
В луже, раскинувшейся недалеко от сорняков, валялась дохлая упитанная крыса. Стоило бы пошутить, что вот она вешаться не стала и просто утопилась, но как-то особого настроения не было. "Якорь" все еще оставался в моей крови, так что порой меня "накрывало". Прямо как сейчас.
Хотелось лечь по соседству с безымянной крысой, отдавшей свою жизнь незнамо за что, и поспать часов двадцать. Она точно не будет против.
Дом, стоявший на отшибе, на выступающей в озеро косе, большой, пятиэтажный, с остроконечной крышей, маленькими окошками и водосточными трубами, которые словно жевал гигантский кот, чем-то напоминал логово ведьмы. Сухой плющ на западной стене тянулся к небу одним сплошным ковром.
Здесь было множество подсобных помещений, даже своя стоянка и хранилище лодок, псарня (меня тут же облаяли), охрана (посмотрели, но не остановили) и тьма-тьмущая деталей, о которых я, казалось, забыл за эти годы.
Вывеска предупреждала, что "Кувшинка" открыта с вечера до рассвета. Дверь, как водится в такое раннее время, была заперта. Пришлось стучать. Человек, открывший ее, оказался мне не знаком и больше напоминал сбежавшего из дурдома господина, чем привратника и вышибалу. Не могу понять: камзол прошлого века выглядел дико или, наоборот, модно и оригинально? Но напудренный парик, который почел бы за честь носить дедушка нашей славной королевы, явно был неуместен.
– Я могу помочь? – Акцент его звучал как у уроженца Республики.
– Э-э-э… – Признаться, я на секунду растерялся, увидев столь странного работника Мосса, но он счел, что я пытаюсь узнать его имя, и представился:
– Жак. Мы откроемся вечером… – Он тоже поколебался, но все же добавил: – Мистер.
Крайне любезно с его стороны, учитывая мой внешний вид.
– Я бы хотел видеть Мосса. Или Сибиллу.
Он еще раз оглядел меня, на этот раз чуть внимательнее, но, как видно, не нашел на моей потрепанной и порядком испачканной чужой кровью одежде ничего похожего на пропуск. Однако дверь захлопывать не стал.
– И как вас представить? – все же решил спросить он.
– Скажи, что мистер Шелби вернулся.
Жак жестом велел двум вышибалам, крутящимся во дворе, приглядеть за гостем и закрыл створку у меня перед носом. Надо думать, прибудь я в смокинге и на спортивном мобиле, он бы растекался передо мной елеем и уже бежал за шампанским. Вернулся привратник довольно быстро и сильно удивленный, даже его длинный нос заострился еще больше.
– Проходите, мистер Шелби. Я провожу вас.
– Не утруждай себя. Я прекрасно знаю дорогу.
Фонари и свечи не горели, зал освещался лишь проникающим сюда через четыре сборных окна утренним светом. Тусклым и умирающим. Столы закрыты чехлами, стулья сдвинуты к дальней стене. Сцена пустовала, атласные диваны с украшенными кисточками подушками выглядели точно необитаемые острова.
За барной стойкой, оббитой медью, стояла женщина лет шестидесяти, и, как всегда, помада на ее губах казалась очень яркой даже для того, кто продолжал видеть мир в черно-белых тонах.
Худая и поджарая, с волосами, собранными в пучок, в простом платье со светлым кружевным воротником, Сибилла походила на строгую смотрительницу пансиона, а не на управляющую заведением, где процветали игры, ставки и плотские утехи.
– Ну надо же, какое явление, – сказала она. – Я думала, черти уже давно пляшут на твоих костях.
– Пока нет, но несколько раз они предпринимали такую попытку. Здравствуй, Сибилла. Как поживает Честер?
– Уже никак. Последняя эпидемия кровавой капели забрала его.
– Мне жаль.
Мое сочувствие ей было нужно, как приговоренному к казни топор и плаха.
– Пришли мне открытку.
Она все еще была зла на меня за то, что я уехал из Риерты и не попрощался с ней. Моей же целью было, чтобы Старуха не стала портить им жизнь, чего, собственно говоря, я и добился. Останься я в городе, Сибилла первая бы бросилась меня укрывать и пошла наперекор воли той, кто незримо правит в бедных районах.
– Вид у тебя жалкий, Итан. Ты добирался до нас вплавь от самого Хервингемма?
Я рассмеялся, хотя ее лицо, немного похожее на сморщенное яблоко, оставалось суровым.
– Лучшая шутка за последние дни, Сибилла.
– Представляю, насколько чудовищными были остальные, раз эта вызывает у тебя веселье.
Она достала из-под стойки два стакана, взяла стоявшую за спиной бутылку виски. Плеснула опытной рукой на два пальца темного, точно крепкий чай, напитка.
Этикетку я видел. "Гивран Кларет Финиш Айла". Двадцать фунтов за бутылку. Судя по тому, что там была где-то половина, а на пробке остались отпечатки зубов, именно ее мы открыли много лет назад, в не самый приятный для этого день.
– Вчера был день рождения Арви, – сухо сказала она. – Так что ты почти вовремя.
Арви – сын Сибиллы и Честера. В Компьерском лесу хреново было не только солдатам Королевства, но и подразделениям из Риерты. В какой-то момент командование стало утрачено, все перемешалось, и многие сражались лишь за себя, обороняя пень, ручей, холм или сторожку лесника.
Нас с крошкой "Матильдой" накрыла артиллерия искиров, пути оказались разрушены, и мы угодили в переплет. Адский коридор, так называли это место. Снаряды летали над нами туда и обратно, пока не кончились у обеих сторон. Мертвецов было море, и к началу морозов трупы лежали кучами перед пулеметными гнездами. Замерзшие ледышки были чьими-то руками, ногами или лицами.
Снежный ад во всей своей недружелюбной красе. Война превратилась в конвейер, встала на поток и поставляла мертвецов ежечасно.
И мы – в центре этой страшной фабрики. Точка триста тридцать три на карте. "Матильда" стала ее сердцем и нашим оплотом. Рядом с которым собирались уцелевшие бойцы из совершенно разных отрядов и стран.
Два двухдюймовых орудия и четырнадцать пулеметов толстухи славно послужили нам в то время и позволили выжить. Среди тех, кто сражался вместе с нами, нашлись ребята и из Риерты. В том числе Арви.
Он был славным парнем, но после победы прожил меньше года. Я сам срезал петлю с его шеи. Все к тому шло. Замерзший лес снился ему каждую ночь, и мертвые не давали покоя. Все время кричали и плакали. Их вопли не заглушал даже лед, покрывающий их тела толстой коркой. Ни лед, ни алкоголь, который Арви вливал с себя с самого утра и до позднего вечера.
Стакан был холодным, а виски точно огонь. Он упал в мой пустой желудок, и удовольствия от этого я не испытал. Но порой следует пить. Хотя бы для успокоения души тех, кто еще жив, когда их ребенок мертв.
– Ты привел моего мальчика с войны, Итан. Но война пришла вместе с ним. И убила его. – Она словно знала, о чем я думаю, ставя пустой стакан на стойку. – Допивай свой виски. Не пропадать же ему. Тебе нужно убежище?
– Да.
– Расскажешь, в чем соль?
– Позже. Мне бы поспать. – Второй глоток дался легче первого, и огненный водопад, льющийся по пищеводу, был даже приятен. – И поесть. Сперва поесть. Потом спать.
Соображал я не скажу что быстро. Сибилла из тех женщин, которые понимают, что порой лишние вопросы и выяснения только усложняют жизнь окружающим. Поэтому она ушла.
Через несколько минут вместо нее появилась невысокая девушка в строгом платье. Я сперва напрягся, видя ее разрез глаз, но затем понял, что передо мной не искирка, а мандаринка. У этого народа более круглые лица, глаза крупнее, и женщины по традиции подводят их вверх. Нос плоский, и волосы незамужние зачесывают назад, предпочитая "конские хвосты" и сложные прически, открывающие лоб, а не как искирки – челки.
Она протянула сложенный несколько раз халат.
– Мистер Шелби, госпожа Тэйл просила вас переодеться. Сейчас.
Я не возражал. Не думаю, что шокирую присутствующую здесь даму своей наготой. Благо подобное она видит на работе едва ли не каждый вечер.
Халат оказался теплым, а что самое главное – сухим. Но, пожалуй, я не буду смотреть в зеркало. Ребята с моей улицы в Хервингемме ржали бы без перерыва на обед, застав меня в подобном бархатном наряде, больше подходящем скучающему джентльмену, просыпающемуся после полудня, чем человеку моего полета.
– Распорядиться, чтобы постирали вашу одежду, мистер Шелби? – Ее голос походил на милое щебетание маленькой птички.
– Лучше выбрось ее. Или отдай бездомным.
Она тихо скрылась, я же снял чехол с ближайшего стола, бросил на диван, сел, чувствуя, как кружится голова от усталости.
Сибилла вернулась с глубокой миской, доверху наполненной устричной похлебкой. Нет ничего вкуснее в Риерте. Мясо устриц, чуть морской воды, чеснок, лук, сливки, полстакана самого дешевого белого вина и мелко покрошенный черный хлеб.
Я едва не урчал, пока работал ложкой. Глянул украдкой на управляющую "Кувшинкой". Небось сама готовила. Она это очень любила.
– Мосс здесь?
– Нет. – Она с неохотой отвела от меня взгляд. – Уехал по делам в Ветродуй, но теперь вряд ли вернется до темноты. Все мосты под контролем армии. Проход судов по каналам от Светляков и ниже запрещен. На улицах неспокойно.
– Поэтому ребята Мосса крутятся на Подорожнике, встречая гостей?
– Тебя кто-то видел? – быстро спросила Сибилла.
– Молодой, тощий и крепыш. Это проблема?
Пожатие плечами:
– Как посмотреть. К вечеру жди гостей от Старухи.
Я действительно идиот. А "Якорь" не дает мозгу не только пользоваться ингениумом, но и здраво соображать.
– Мне надо уходить.
Мать моего сослуживца вздохнула:
– Итан, ты все такой же дурак, как и прежде. Если бы она хотела, ты был бы мертв еще десять лет назад. Мог бы и не убегать в Хервингемм.
– Я ударил куклу.
– Почему?
– Она сходила с ума. Ее должен был кто-то остановить.
– Вот и ответ. Ингениум разрушил ее мозг. Ты, остановив ее, избавил Старуху от проблем с властями. Плакальщик прикончил куклу тем же днем, и она, по счастью, не могла сопротивляться после твоего удара. Так что к тебе нет никаких вопросов. Ты оказал ей услугу, хотя и не знал об этом. Я бы написала тебе, но ты не оставил никому из нас своего адреса.
Могла бы и не говорить. Я и так порой чувствовал себя свиньей. Оправдывало меня лишь то, что я просто боялся, что мои неприятности перепрыгнут на них.
– И все же люди Старухи могут нагрянуть?
– Это все еще ее улицы. Кто знает, что она думает. Но прятаться тебе уже точно поздно. Добавки?
– Нет. Спасибо. Изумительно вкусно. – Я отодвинул опустевшую миску.
– Чой. Проводи моего гостя.
Вновь неслышно появилась маленькая мандаринка, поманила меня за собой. Мы поднялись на третий этаж, и девушка распахнула самую первую дверь, пропуская в комнату. Просторную, светлую, с небольшой печкой в углу, нагретой так, что, несмотря на осень, здесь было очень тепло.
– Мне остаться, мистер Шелби?
Я улыбнулся ей, чтобы смягчить отказ:
– Не сейчас.
Чой стала задергивать шторы, а я заснул прежде, чем она ушла, стоило моей голове лишь коснуться подушки.
Мне не снится кошмаров. Тех, что затронули многих после Великой войны. Я не слышу свиста пуль и взрыва снарядов. Не вижу оторванных конечностей вперемешку с землей, перекопанной артиллерией. Разрушенных городов, заваленных битым кирпичом, и обгорелых стволов деревьев без ветвей. Нет там и резких приказов искиров, криков пехоты, поднимающейся в атаку, свиста искривленного меча, скрежета штыка по ребрам, стонов раненых. Запаха пороха, березового дегтя, касторового масла, горячего обеда и разлагающихся трупов.
Мой сон – моя тьма. Он мертв. Безупречен в своей пустоте, как никем пока еще не обнаруженная пещера. И лишь в те дни, когда "Якорь" медленно и неохотно покидает мою кровь, я вижу пламя.