* * *
Много чего любопытного нарассказал тепличный Тришке про своих недругов. Как нанимали тепличным - так сулили златые горы. Как приступил к работе - так кукиш под нос! А уходить обратно в полевые некуда… И безместным быть в такие годы - стыд и срам…
- Живут не хуже городских! - возмущался Корней Третьякович. - В тепле, сыты, при всех удобствах! Мне дважды в год чарка вина полагается - где та чарка? Сами выпивают! А я за место тепличного двадцать рублей дал! Сколько лет копил!.. По копеечке деньги у автозаправки подбирал!
Когда же он всерьез потребовал от Тришки решительных мер, вплоть до выселения Елпидифорки со двора, Тришка уже знал, как быть.
- Я ведь не по жалобе, - склонившись к мохнатому, с кисточкой, уху прошептал он. - Я по государственному делу.
- Ого?!?
Они сидели в теплице, в щели между деревянным столом для ящиков с зеленью и стеной, на щепках, под перевернутым ведром, сверху которого стояла картонная коробка с белым порошком. И тепличный взгромоздил щепки для гостя повыше, являя таким образом почтительность. Угощение же выставил нарочно жалкое - пусть гражданин инспектор попробует, потом не отплюется. Рядом с угощением лежала очередная жалоба - мелким почерком, на криво оторванном от края газеты квадрате.
- Мне нужен Молчок.
- Молчок? А кто таков?
- Чш-ш-ш…
История с женитьбой Никишки настолько Тришку обидела, что в нем проснулась совершенно неожиданная для выросшего на книжных полках домового хитрость.
- Вражина? - без голоса спросил тепличный.
- Вражина, - подтвердил Тришка.
- Так что же, Трифон Орентьевич, ты сюда только за тем Молчком и забрался?
- Мы его по всем закоулкам ищем, - как бы нехотя признался Тришка. - Коли чего знаешьо - говори.
- Он хотел было добавить, что старые сельские жители наверняка помнят, как Молчка подсаживать, и хорошо, что не успел.
- Беглый? Из острога?
Такого домысла Тришка не ожидал. Но кто его, Молчка, разберет! Может, и впрямь Молчки ныне только в острогах водятся?
- Он самый, - согласился Тришка.
- Стало быть, ловите, чтобы обратно возвернуть?
- Он много дел понаделать может, - туманно намекнул Тришка.
- А если кто покажет того Молчка - тому что?
Вопрос был разумный - жаль только, что ответа на него Тришка не имел.
- Награда будет? - допытывался тепличный.
- Ну… Это в зависимости…
- А какая?
- Соответственная! - неожиданно для себя заорал Тришка. И испугался - тепличный с ним бы одной левой управился.
Однако красноватая масть, недоступная сельскому жителю, внушила Корнею Третьяковичу несокрушимое и при необходимости перерастающее в страх почтение.
- Ну все, все, все, больше не спрашиваю! Я же понимаю! - зачастил он. - Мне бы, конечно, больше продовольствием получить хотелось, но я и на повышение тоже согласен!
- А что? Ты знаешь, где найти Молчка?
- Знаю… - даже не прошептал, а прошелестел тепличный. - Он у нас в сарае живет…
- В сарае? - тут Тришка вспомнил, как в него незримый враг камнями швырялся.
- Ну да, потому сарайный и перебрался в дом! А домовиха его, Молчка, жалеет, еду ему таскает!
- Погоди, погоди! С чего ты взял, будто это - Молчок?
- Так молчит же!
- Молчит, а что еще?
- А ничего боле! Сидит там, как сыч в дупле и носу не кажет! Вот такие дела, гражданин следователь. Молчка они тут, оказывается, прикормили!
Неожиданно пожалованный в следователи Тришка не возражал. Он уже начал понимать, какого нрава здешний тепличный.
Тришкина задумчивость длилась столько, что Корней Третьякович пришел на помощь.
- Мы вот что, Трифон Орентьевич, мы его оттуда выведем и тут спрячем, а когда за тобой Никишка приедет, свяжем и в багажник сунем. Так ты его до города и довезешь.
- Здорово придумано, - одобрил Тришка. Ему страх как хотелось надавать Никишке по шее. И вдруг он вспомнил про ежа.
- Послушай, Корней Третьякович, я в багажнике не один был, там Никишка еще ежа вез. Ему велели вывезти за город и выпустить в лесу. А он до леса не довез - кто-то из здешних ежу посвистел, еж у нас и сбежал. Прямо из багажника.
Вранье получилось чудо какое складное.
- Свистел ему, поди, Тимошка, он умеет. Его тоже из полевых взяли, только давно. Он теплицы и не нюхал! Тимошка, должно, для лешего старался. Еж - это лешего скотинка. Коты, псы - сам понимаешь, наша. Куры еще, вся хлевная живность, кони. А ежи, ужи, жабы, хори - они хоть к дому и прибиваются, а ведает ими леший.
- Так что он ежа к лешему отогнал?
- А кто его знает… Должен был бы, если по правилам. Ну так что? Идем Молчка брать?
Тришка насупился, всем видом являя решимость. Ему не очень-то хотелось шастать по чужому двору в сопровождении тепличного, которому врагами были все, кроме кошки Фроськи. Но и показывать слабость он не мог. Вон Никишка уловил, что повстречал лопоухого - и что вышло?
- Идем! - сказал Тришка. - Веревка-то у тебя найдется?
* * *
Сарай был изнутри страшен - столько всяких железных лап, рогов и закорючек тут имелось.
- Ты не бойся, это культиватор, - сказал тепличный, проводя Тришку под многими железными зубьями. - Сейчас оттуда подкрадемся, откуда он нас и не ждет.
И точно - они зашли в тыл желтой иномарке. А там тепличный погремел кулаком о крашеный бок и отскочил.
Изнутри послышались дребезг и ворчание. Кто-то пробирался по машинным потрохам, лязгнуло, скрипучий голос разразился неразборчивой, но явно гневной речью.
- Гляди ты! Заговорил! - удивился Корней Третьякович.
- Может, и не Молчок вовсе? - предположил Тришка.
- Проверить надобно, - сказал не желавший упускать награду тепличный. - Давай так - я его выманивать стану, ты схоронись. А как он на меня кинется - так и ты на него кидайся! Вдвоем повяжем!
Тришка оценил отвагу тепличного - не совсем бескорыстную, ну да ладно, какая есть.
- Давай, - согласился он и снял с плеча смотанную в кольцо веревку.
Тепличный же снова брязнул кулаком по машине.
- Эх, хорош бы день, да некого бить! - заголосил он. - Вылезай, я те язык ниже пяток пришью! Я из тебя блох повыбью, ядрена копалка!
Тришка подивился странной деревенской ругани. Но еще более изумился, услышав ответ.
Отвечено было по-английски, обещано с той же степенью лаконичности, с какой совершить известное действие грозятся по-русски.
- Погоди, Корней Третьякович, - удержал Тришка тепличного от дальнейшего охальства, а сам завопил во всю глотку:
- Хау ду ю ду-у-у!!!
И воцарилось в сарае полнейшее и безупречное молчание.
- Кам аут! - крикнул Тришка. - Не бойся - бить не будем! Ви а фрэндс!
Прежняя угроза прозвучала, но уже не свирепо, а скорее сварливо - засевший в иномарке незнакомец пообещал кое-что сотворить и с "фрэндс".
Тришка некоторое время конструировал в голове ответную фразу. Английских слов до боли не хватало. То есть, он их учил, но они все куда-то подевались.
- Ви кам ту хелп ю! Ту хелп! - заорал он.
Оказалось, что и с "хелп" незнакомец хочет поступить все тем же испытанным способом.
- Чего это ты ему? - спросил тепличный.
- Я ему - друзья мы, мол, не бойся. Он меня - по матери. Я ему - пришли, мол, помочь. Он опять по матери.
- Погоди! А на каком это ты с ним наречии?..
- На английском.
- Так твой Молчок - кто? Шпион?!?
Тришка вздохнул - теперь он уже вообще ничего не понимал.
- Трифон Орентьевич! - воззвал к нему тепличный. - Так ты - кто? Кому служишь?!
- Известно кому служу, - буркнул Тришка. - Инспекторы мы…
- Инспекторы! Кому же ты, лягушка тебя забодай, продался? - проникновенно заговорил Корней Третьякович. - Я думал - ты и впрямь инспектор по жалобам от населения! А ты? Потом думал - следователь по особо опасным! А ты? И что же выясняется? Ну нет! Долго я молчал, а теперь все выскажу!
- Опомнись, Корней Третьякович, - попросил Тришка. - И так башка от мыслей трещит, а тут ты еще со своими дуростями.
- Не отдам Молчка! - вдруг заявил тепличный. - Пошел прочь отсюда! Не отдам - и точка.
- Да тебе-то он на кой сдался? - удивился Тришка.
- Пошел! Кыш!
Подхватилв с утоптанной земли железку, Корней Третьякович погнал Тришку по сараю. Но Тришка оказался провернее тепличного - шмыгнул так и сяк, запутал след, а потом возьми да и подкрадись обратно к желтой иномарке.
И услышал он там такую речь.
- Мистер! Сэр! Как вас там! Выйдите, покажитесь! Дело у меня к вам! Тут демократию гнобят и уже вконец загнобили! Могу жалобу в письменном виде передать! Там все подробно про Елпидифорку, Ефимку, Игнашку, Никодимку, Маркушку, Тимошку и еще домовиху Анисью Гордеевну будет изложено! По-английски я не умею, ну да у вас переведут! И пусть ваши демократы нашим демократам по шее-то надают!
Для пущей доходчивости Корней Третьякович еще стучал по дверцк иномарки жестким от черной работы кулаком.
- Опомнись, дядя! - воскликнул, выходя из укрытия, Тришка. - Кому там в Америке твоя жалоба нужна? У них своих забот хватает.
И на всякий случай обратился еще и к незримому ругателю:
- Донт лисн ту хим, хи из э фул!
В ответ из машинных недр раздался громкий хохот.
- Ну наконец-то! - обрадовался Тришка. - Эй! Сэр! Кам хиэ!
В ответ была длинная и очень быстрая фраза, в которой Тришка ни черта не разобрал. Но признаваться в этом тепличному не пожелал.
Вдруг дверца приоткрылась. Оттуда протянулась рука. Тришка, не будь дурак, за эту руку ухватился и был втянут внутрь, успев крепко лягнуть дурака Корнея Третьяковича, вздумавшего было его за ноги обратно вытаскивать.
Дверца захлопнулась.
Тришка утвердился на ногах и наконец-то увидел своего Молчка.
* * *
Когда живешь на книжных полках и постигаешь мир по разнообразным черненьким значкам на белой бумаге, этот мир получается, как правило, лишенным цвета, запаха, а также многих важных деталей. Следует также учесть, что в библиотеке, присматривать за которой определили Тришку, были книги в основном научные. И он какие-то вещи знал неплохо, на иные набрел случайно, а прочих и вовсе не ведал.
Так, он вычитал в словаре, что английских и, видимо, американских домовых называют брауни и сделал разумный вывод - мастью они все коричневатые. Но прочие подробности их жизни оставались покрыты мраком.
А между тем, прибыв в Америку, он тут же и обнаружил бы, что не только между городскими и сельскими брауни имеется противостояние, но и внутри каждого клана - свои давние склоки, и есть такие ответвления у старинных почтенных родов, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И влип бы в местные разборки куда хуже, чем сейчас - тут он все-таки был пока среди своих, и даже врун Никишка воспринимался как свой, и даже кляузник Корней Третьякович.
Тот, кто стоял сейчас перед Тришкой, был откровенно чужой, хотя и держал улыбку от уха до уха. Его нездешнее происхождение чудилось Тришке решительно во всем. Во-первых - оно явственно проступало в зеленых штанах. Уважающий себя домовой яркого не носит - он должен быть неприметен, и даже домовихи наряжаются только в домашней обстановке, за ванной или на антресолях. Во-вторых, ступни оказались подозрительно похожими на утиные, под хилой шерсткой - перепончатыми. В-третьих, рожа. Рот на ней был знатный, зато носа - почти никакого.
- Хай! - сказал этот чужак и потряс в воздухе мохнатым кулаком.
- Хай! - ответил Тришка. - Ай эм Трифон Орентьевич. Вотс йор нэйм?
- Олд Расти!
И начался довольно странный разговор. Незнакомец частил и трещал, Тришка понимал даже не с пятого на десятое, а с десятого на двадцатое. Как воспитанный домовой, он хотел прежде всего определиться насчет рода-племени, но Олд Расти долбил лишь одно "бизнес-бизнес-бизнес". И до того допек Тришку, что тот решил убираться подобру-поздорову. В Молчки этот тип не годился - молчанием тут и не пахло.
- Гуд бай, дарлинг! - выбрав подходящий, как ему показалось, момент, выкрикнул Тришка и кинулся наутек. Олд Расти что-то завопил вслед, но Тришка уже выметнулся из желтой иномарки.
- Ну? Как? Будем брать? - зашипел из-за тракторного колеса Корней Третьякович. Он, видать, уже забыл, что сгоряча и Тришку посчитал шпионом.
- Не сейчас, - ответил Тришка и крепко задумался.
Он пытался понять, какой у этого брауни может быть бизнес в деревенском сарае.
Это слово в его понятии означало прежде всего торговлю. У хозяина бизнеса не было, у хозяйки был, у хозяйских детей недавно завелся свой. С бизнесом владельцев "Марокко" дело было темное - домовые не пришли к единому мнению. Одни считали, что там продается втихомолку дурь, и с того много народу кормится - кстати говоря, это было чистой правдой. Другие полагали, что основной упор делается на алкоголь. Третьи даже до такой теории возвысились, что "Марокко" торгует производимым в нем шумом. Тришка сделал вывод, что бизнес возможен только там, где много народу. Что мог продавать или же покупать Олд Расти - было пока уму непостижимо.
- Так он шпион или не шпион? - допытывался тепличный.
- Шпион, но жалоб не принимает.
- Это почему же?
- Не велено.
- А-а… А будет?
- Когда велят.
Тепличный еще чего-то хотел узнат, но замер с открытым ртом.
- Аниська… - прошептал он. - Во, гляди… А мешать не моги…
Домовиха Анисья Гордеевна, озираясь, спешила с узелком к желтой иномарке.
Вообще домовые к женам и дочкам строги, требуют порядка. Но есть одна область, куда они носу не суют. Эта область именуется "жалость". Если домовихе взбрело на ум кого-то пожалеть и оказать ему покровительство, мужья и сыновья даже не ворчат - молча терпят. Такое ее право.
Судя по всему, Анисья Гордеевна пожалела брауни.
Она постучала в дверцу иномарки, дверца приоткрылась, и Олд Расти соскочил вниз, заговорил с большим достоинством, только вот домовиха, судя по личику, ровно ничего не понимала.
- Ешь, горе мое, - только и сказала, развязывая узелок. - Ешь, непутевый…
Олд Расти набросился на еду так, словно его три года не кормили.
- Ехал бы ты домой, что ли, - сказала Анисья Гордеевна. - Пропадешь тут с нами.
- Бизнес, - набитым ртом отвечал Олд Расти.
- Нет тебе тут никакого бизнеса. Ну, что ты умеешь? Есть да девок портить, поди? Невелика наука. Ешь, ешь… колбаски вон возьми, да с хлебушком, так сытнее выйдет…
Тришка и тепличный следили из-за колеса, как расстеленная тряпица все пустеет и пустеет.
- Пойду я. А ты подумай хорошенько. Надумаешься - на дорогу выведу.
Домовиха говорила так, как если бы Олд Расти был способен ее понять. Но он только ел и ел. Когда ни крошки не осталось, утер рот ладонью и произнес по-английски нечто благодарственное.
- Ну, полезай обратно, - дозволила домовиха и, свернув тряпицу, пошла прочь.
Стоило ей завернуть за культиватор - тут и заступил дорогу Тришка.
- Здравствуй, матушка Анисья Гордеевна! - с тем он поклонился. - Я Трифон Орентьевич, из городских. Пожалей меня, Анисья Гордеевна!
- Пожалела, - несколько подумав, сообщила домовиха. - Какое у тебя ко мне дело?
- Молчок мне нужен. Меня наши за Молчком снарядили - чтобы узнал, как его подсаживать. В городе уже разучились, а на деревне, наверно, еще умеют.
- Молчка подсаживать? - Анисья Гордеевна хмыкнула. - А что? Это мы можем. Я тебя к бабке сведу, она еще и не то умеет. Молчок - это ей запросто!
- Пойдем, пойдем скорее! - заторопил домовиху Тришка.
Ему совершено не хотелось объясняться по поводу молчка с тепличным. И хотя он был уверен, что окажется включен в очередную жалобу, но решительно последовал за Анисьей Гордеевной туда, куда ей угодно было повести.
* * *
По дороге выяснилось много любопытного.
Никишка, понятно, ни с кем не ссорился - а ему хотелось вконец заморочить голову простофиле Тришке, чтобы навеки избавиться от соперника. На мешке с провизией, оставленном у подвального, Анисья Гордеевна советовала поставить крест - нет более мешка, и точка. А насчет бабки Ждановны понарассказала чудес. У бабки-де полка есть, длинная, в два роста, и на ней пузырьков несметно. В ином червяк, который по ветру пускается, когда нужно хворь наслать, в ином любовное зелье, а в тех, что с левого края - Молчки, один другого краше. Можно хозяину подсадить - будет тих и кроток. Можно - хозяйке, или детям, или даже в скрипучую калитку, чтобы более не смазывать.
Бабка Ждановна жила далековато - по человеческим понятиям не так чтобы слишком, а домовому - топать и топать. Добирались долго. Но Тришка заранее радовался - возвращение с победой всегда приятно.
По дороге толковали о разном. И очень Тришке было любопытно - как Анисья Гордеевна с обитателем желтой иномарки договаривается. Но она и сама этого не знала. Так как-то получалось - и ладно. Не обязательно понимать слова, чтобы покормить голодного.
- А чем он занимается - поняла? - допытывался Тришка.
- Да ничем. Ничего он не умеет.
- А ты откуда знаешь? - удивился Тришка. - Ты же по-английски не понимаешь!
- Аль я не баба? - ответно удивилась домовиха. - Я и без английского тебе скажу, который мужик дельный, а который - одно звание. Этот работы не любит и не понимает. Сюда же приперся бездельничать, да не вышло.
- Еще как вышло, - возразил Тришка. - Вон, сидит в иномарке, бездельничает, а ты его из жалости кормишь - чем ему плохо?
- А и верно! - воскликнула домовиха. - А я-то думаю, чего он бубнит "бизнес, бизнес"! Вон у него, оказывается, что за бизнес! Ну, все, кончилась моя жалость!
Тришка ахнул. Сам того не желая, он обрек Олд Расти на голодную смерть.
Когда дошли до поселка, где проживала бабка Ждановна, Анисья Гордеевна сказала дворовому псу "цыц, свои", велела подождать снаружи, а сама пошла к бабке кошачьим лазом. Пробыла недолго, вскоре выглянула и поманила Тришку.
Бабка Ждановна вдовела. Но супруг под старость лет сильно болел, и она уж так наловчилась исполнять его обязанности, что смерти одряхлевшего домового никто из хозяев и не заметил, все продолжало идти своим чередом. Вот только молодой кот Барсик затосковал и ушел из дому, но во двор наведывался, и домовиха не теряла надежды его вернуть.
Анисья Гордеевна привела Тришку в ладное подполье, где всякого добра хватало, и солений, и мочений. Там имелся закуток, куда в незапамятные времена сложили инструмент хозяйского прадеда, потому что пожалели выбрасывать, да и не заглядывали больше ни разу. В этом закутке расположилась бабка Ждановна со своим знахарским хозяйством.
- Молчок, стало быть, надобен? - уточнила она. - Имею такого и научу, как подсадить. Вот он, в жестяночке заперт.
Это был древний металлический патрончик от валокордина, с навинчивающейся крышкой. Бабка Ждановна взяла его с полки и тряхнула.
- Слышишь? Молчит!
И точно - в патрончике было совсем тихо.
- А подсаживать как? - спросил Тришка.
- А плати - научу.
- Сколько платить-то?