Сердцевина 5
– И ЭТО вы называете рессорами? – Я удивлённо приподняла бровь. Одного этого вопроса оказалось достаточно, чтобы избавить меня от необходимости трястись на бричке рядом с Игнатьиным, выслушивая его льстиво-снисходительные умствования.
Карета же катилась по просёлочной дороге, мерно покачиваясь, лишь иногда подпрыгивая на особо выдающихся ухабах. Так же мерно и мирно текла беседа в карете – Аннет и Клара обсуждали приглашение, полученное сегодня утром: господин городской голова изъявлял желание дать бал в нашу честь.
Я же, едва сев в карету, погрузилась в лёгкую дрёму, из которой меня не могли вырвать ни болтовня спутниц, ни ухабы и ямы. Из-за вторжения секунданта выспаться мне не удалось, а подготовка и отсылка вестника лишили меня последних остатков бодрости. Я не стала противиться сну, и ради чего? Смотреть на бесконечные поля, тянувшиеся за окном? Стоило мне сомкнуть глаза, как я оказалась в лесу. Но лес это не был похож на зелёный, полный жизни, по которому мы с Охотником мчались накануне. И Луночка, и призрачный конь Охотника неслись тогда, не касаясь земли, не разбирая дороги. Я с помощью Дара раздвигала ветки перед собой, и всё же мне то и дело приходилось уклоняться от неповоротливых сучьев и хлестких веток. Влево – вправо, влево – вправо, вайде – на, вайде – на, не – поймаешь, не – поймаешь… И всё быстрее, быстрее, свивая движения в единую нить танца ускользания. Ускользания не от Охотника – от страха, бывшего главным оружием Стража на Этом свете.
Вайде-на… Мне не нужно было оглядываться, чтобы понять, что расстояние между мной и Охотником неумолимо сокращается. Вайде-на? Страх, подавленный было танцем, снова начал поднимать голову. Вайде-на! Не оглядываться! Там позади всего лишь томалэ, и его жеребцу никогда не догнать нас. Вайде-на….
Я пригнулась, уклоняясь от очередной ветки, и по спине пробежал холодок. Я обернулась и увидела Охотника, который, похоже, попытался схватить меня, но промахнулся. Вайде-на! Выручай, Луночка! Лунная кобылица рванулась вперёд, оставляя позади тёмного Стража и его клекочуще-лающую свиту.
Вайде-на… Я обернулась, и заметила, что Охотник изменился: сквозь клочья тумана стал пробиваться тусклый свет. Я читала в книге из тётушкиной библиотеки, как маг привязал к себе Охотника, взяв клятву служить, пока тот трижды не упустит добычу. Хитрый маг надеялся привязать Стража к Этому свету до конца своей жизни, потому что Охотник добычу не упускает.
Страшная сказка, сказала мне тогда тётушка Серафина, которой я осмелилась тогда задать вопрос. Страшная сказка, и ничего больше.
Только похоже, что сказка обернулась былью, если судить по начавшемуся превращению Охотника.
Но тот, кто поймал стража в ловушку, ничего не знал о резвости и неутомимости лунных кобылиц. Вайде-на! Луночка неслась через бурелом, и мне приходилось тратить всё больше сил на борьбу с ветками. Расстояние между нами и преследователями снова начало сокращаться. Я снова начала танец ускользания. Вдруг Луночка метнулась вверх, едва не нанизав меня на острый сук. Яростный рёв "Вайде ра", раздавшийся снизу, свидетельствовал, что страж опять упустил добычу.
Вайде-на! Я вдруг поняла, что не страх холодком пробежал по спине, что холод исходил от протянутой руки Охотника. Вновь обернувшись, я заметила, что туманная завеса, окутывавшая прежде стража, порядком поредела. Сквозь туманные космы я уже могла различить его лицо, странным образом показавшееся мне знакомым….
Луночка поднялась над лесом. Если до того скачка бешеной, то теперь она стала просто безумной. Теперь, когда мне больше не надо было уворачиваться от деревьев, лунная кобылица скользила по небу быстрее ветра, снова оставив преследователей позади. Вайде-на!
Вот только на этот раз Охотник мчался следом, не отставая, но и не пытаясь догнать. Казалось, что он разрывается между азартом охоты и желанием обрести свободу. И хотя в его руке появился аркан, Страж медлил.
Зато я медлить не стала. От аркана душ не увернуться ни мне, ни Луночке. Он сам ловит добычу, повинуясь воле хозяина.
– Луночка, помнишь, как мы первый раз летали? – спросила я, глядя вниз. Лес кончился, и под нами тянулись поля.
– Йагага! – подтвердила она.
– Повторим?
– Йагага! – согласилась кобылка.
– Тогда по моему сигналу…
– Вайде-ра! – раздалось у меня за спиной.
Движение, которым Охотник метнул аркан, было настолько быстрым, что простой смертный и не заметил бы. Но простых смертных здесь не было, а мы с Луночкой были наготове. Она метнулась вверх, я камнем полетела вниз. Аркан в нерешительности завис в воздухе, словно решая, кого из нас двоих ловить. Но прежде, чем он смог на что-то решиться, мы были уже далеко.
Вайде-на. Земля стремительно приближалась, и крик охотника "Рацит" ["Свободен!" Перевод с тарского] донёсся до меня откуда-то сверху. Падать было восхитительно страшно, страшно, несмотря на то, что я верила: разбиться мне не дадут.
Сердцевина 6
За серый цвет мундиров с белой выпушкой инукторов в народе прозвали "волками". Некоторые из моих столичных знакомых и вправду напоминали хищников, неутомимых и беспощадных. А Великий Инуктор, дядюшка Андрей, невысокий и подтянуто-худощавый, чьи манеры и умение держать себя заставляли самых рослых собеседников смотреть на него снизу-вверх, напоминал мне чёрно-бурого лиса, коварного и верткого. Своих подчинённых держал он в ежовых рукавицах, не уставая повторять им, что долг инуктора – бдеть, дабы не допустить и не пропустить злонамеренных ворожбы и колдовства. И сам бдел, заставляя инукторов по всей империи трепетать при мысли о нежданной ревизии, мотаясь из губернии в губернию, прикрываясь иллюзией то бойкого купчика, то разорившегося помещика. После таких проверок в обители "Кающихся братьев", случалось, появлялись новые кающиеся из числа нерадивых инукторов.
Да, Андрей был большим любителем иллюзий, но в последнее время доверял их накладывать только мне. Он с удовольствием и вовсе забрал бы меня к себе, но Его Величество лично воспротивился переводу, заявив, что Мастера Иллюзий находятся исключительно в ведении Магической Канцелярии.
Настоящих Мастеров иллюзии во всей империи можно пересчитать по пальцам. Графиня Волкова уже немолода, барон фон Динст – ещё молод и неопытен, остаются князь Худицкий, баронесса Тоцкая и я. Когда Алексей был жив, я уделяла иллюзиям едва ли треть своего времени. Всё остальное отнимали светские обязанности. Но с того страшного дня, когда при известии о смерти мужа у меня случился выкидыш, всё переменилось. Потеряв в одночасье и мужа, и долгожданное дитя, я потеряла и желание жить. На Этом свете меня удерживали только Луночка и иллюзии, иллюзии и Луночка. Первое время я не хотела никого видеть. Амулеты, подготовленные артефакторами для заполнения иллюзиями, привозили курьеры, которым было приказано лишний раз не попадаться мне на глаза. Но я и не обращала на них внимания, с головой погрузившись в работу. Сколько иллюзий я тогда создала: мужчин и женщин, юных и дряхлых, броских красавиц и молодых людей с незапоминающейся внешностью… В каждую из иллюзий вкладывала я частичку души, отдавала частичку своей боли.
Лишь несколько месяцев спустя я собралась духом выбраться из добровольного заточения. Но мне хотелось избежать сочувственных ахов и полных скрытого злорадства охов. Поэтому в столицу приехала не овдовевшая княгиня, а её юный воспитанник Виталион, почти неотличимый от того, что разговаривал нынче с версановским инуктором.
Достопочтенный дядюшка Лука, инуктор Версаново, несмотря на серый мундир, на волка похож не был. Скорее он смахивал на заплывшего жиром мопса.
– Добро пожаловать в Версаново, – сухо сказал инуктор. – Мы всегда рады гостям, особенно из столицы. Жаль, что они так редко к нам заглядывают.
Я позволила себе усмехнуться, зная, что лицо иллюзии останется невозмутимым. Дядюшка и не подозревает, как скоро к нему заглянут гости, вызванные мной из канцелярии Великого Инуктора.
– Как вам понравился город, господин Задольский? – спросил он, пытаясь быть любезным.
– Боюсь, почтенный дядюшка, – небрежно ответила я, – у меня не было достаточно времени, чтобы его как следует осмотреть.
– Однако же, господин Задольский, Вам хватило времени, чтобы получить вызов на дуэль, – заметил инуктор. Его маленькие близорукие глазки смотрели на меня чуть осуждающе, словно я была нашкодившим мальчишкой. Хотя, почему "словно"? Виталион в его глазах и был именно мальчишкой, легкомысленным и безрассудным. – И из-за чего дуэль? Из-за девки!
Я оскорблено посмотрела на него.
– Помилуйте, дядюшка, – возмущённо воскликнула я. – Дуэль из-за чести мундира! Дуэль из-за девки так же нелепа, как слухи о Диком Охотнике, дошедшие до меня вчера.
При упоминании об Охотнике мой собеседник переменился в лице. Всю показную любезность словно ветром сдуло.
– Я попрошу вас, молодой человек, – жёстко сказал он, – нигде более не упоминать Охотника, дабы не способствовать распространению слухов, порождаемых невежественностью обывателей.
– Вопиющей невежественностью, – согласилась я. – Если все, встретившие Охотника погибают, кто может утверждать, что это именно Охотник, а не вызванная тварь из-за грани.
Теперь дядюшка Лука побледнел от страха, должно быть, опасаясь, что слухи о тварях доберутся до столицы.
– Молодой человек, – возопил он негодующе и взмахнул рукой, – ни одна тварь не проберётся сюда незамеченной, или я не инуктор!
Я мысленно усмехнулась. И правда, почти уже не инуктор. Перстень-сигналка, меняющий цвет при появлении твари в окрестностях города, был прикрыт иллюзией, простенькой, даже топорной, сохраняющей цвет камня неизменно зелёным. Как только ревизоры увидят иллюзию на толстом пальце, бывшему дядюшке придётся отправиться на каторгу либо на плаху, в зависимости от того, знал он об иллюзии или нет.
Сердцевина 7
Я не обманывалась относительно доброты и щедрости опекунов, но скупость господина Игнатьина, заставлявшего мальчика "щеголять" в обносках, выходила уже за рамки приличия. Стоя в залитой солнечным светом зале, я мысленно благодарила любезнейшую свекровь, приславшую меня сюда. А ведь тогда, когда я крутила в руках приглашение от старой княгини, доставленное посыльным лично в руки Виталиону, то думала только о том, как избежать встречи с ней. Но никакого приличного повода отказаться у меня не нашлось. И вскоре лакей уже вводил меня в гостиную старой княгини. Хозяйка ещё не вышла, и я коротала время ожидания, рассматривая фарфоровые статуэтки на каминной полке. Все эти нарядные дамы и изящные щёголи, пастухи с пастушками, музыканты и трубочисты были лишь малой частью обширной коллекции, которую старая княгиня собирала многие годы. Зная об её слабости к фарфоровым безделушкам, друзья и знакомые по поводу и без дарили Марье Алексеевне статуэтки жеманниц и простушек.
Посреди полки возвышался на белом слоне раззолоченный раджа.
– Этого раджу, – голос незаметно подошедшей Марьи Алексеевны заставил меня вздрогнуть, – мне подарил на именины Алёшенька.
Я обернулась и увидела свекровь. За несколько месяцев, прошедших с нашей последней встречи, она изменилась, превратившись из молодящейся пожилой дамы в старуху.
– Простите, Ваше Сиятельство, – пробормотала я, глядя на неё с чуть виноватым выражением застигнутого врасплох мальчишки, – загляделся. По правилам этикета я должна была приветствовать княгиню первой. Но виноватой чувствовала себя не в нарушении этикета, а в том, что, упиваясь своими страданиями, не нашла и пары добрых слов для старой княгини, не меньше моего горевавшей по сыну.
– Ах, оставьте церемонии, юноша, – ответила она. – Я пригласила Вас по делу.
– Я к вашим услугам, Ваше Сиятельство, – подобралась я. Следовало ожидать, что старуха вызывала меня не для праздной болтовни.
– Вот этого арапчонка, – княгиня указала на фигурку коленопреклонённого мальчика в тюрбане, – мне преподнёс Александр Степанович Вотнов на память о своей просьбе. Он просил меня позаботиться о своём внуке, – Мария Алексеевна сделала паузу, – хотя у его единственного сына тогда ещё только начали пробиваться усы. Странная просьба, не правда ли?
– Странная, Ваше сиятельство, – согласилась я.
Но ещё более странным было то, что свекровушка не посмеялась над ней, а, похоже, восприняла всерьёз.
– Но он и сам был человеком весьма странным и нелюдимым. Что не помешало ему выбраться из своего Версаново… Кстати, вы знаете где это?
– Нет, сударыня.
– Это уездный город неподалёку от границы с Фрезией.
Я едва удержалась от удивлённого восклицания, а на лице иллюзии отразилось удивление. Путешествие от фрежской границы, насколько я знала, было предприятием нелёгким, а во времена княгининой молодости и вовсе опасным, и занимало от трёх до восьми недель, в зависимости от времени года и толщины кошелька путешественника.
– Да, да, Виталион, – продолжала княгиня, – он проделал такой путь, чтобы просить дозволения оговорить в завещании сына условия выкупа имения.
– Но ведь такую оговорку можно делать только в отношении родственников? – уточнила я.
– А Вотновы с Улитиными состоят в родстве, хотя и весьма отдалённом.
– Старуха усмехнулась. – По правде сказать, седьмая вода на киселе. Но этого вполне довольно, чтобы я имела исключительное право выкупа родового имения в случае его продажи.
Она помолчала.
– Я, признаюсь, уже совсем забыла об этой просьбе, – произнесла княгиня. – Но вчера мой поверенный получил письмо от опекуна Арсения Вотнова, желающего продать имение.
– Опекуна Арсения? – переспросила я.
– Да, опекуна внука Александра Степановича, – ответила Марья Алексеевна. – Сын Александра Степановича, Георгий Александрович, и его жена, погибли несколько месяцев назад.
Я удивлённо посмотрела на неё.
– Но откуда Вотнов мог знать?
– Он был оДарённым, прорицателем, – вздохнула княгиня. – Дар его был слабым и непредсказуемым, иначе Вотнов не прозябал бы в своём имении. Но в этом случае он не ошибся.
Она снова помолчала.
– Я хочу, чтобы вы поехали в Версаново и, выполнив все необходимые формальности, привезли мальчика сюда.
– Всегда к вашим услугам, сударыня, – учтиво поклонилась я, лихорадочно выискивая предлог, под которым можно было бы отказаться от путешествия. – Но княгиня Наталья Сергеевна…
– На обратном пути заедешь к Наталье Сергеевне, – оборвала меня старая княгиня, глядя на меня так, словно она видела меня сквозь иллюзию, – и скажешь, что я настоятельно прошу её вернуться в столицу. Довольно ей лелеять своё горе. Пора заняться делами.
И добавила скорее для себя, чем для меня:
– У княгини Улитиной нет права на слабость.
И вот теперь я стояла перед портретом Александра Степановича Вотнова. Александр Степанович был изображён во весь рост, стоящим в окружении своры борзых. Притом борзая, нарисованная ближе всех к хозяину, казалась раза в два крупнее остальных, и окрас у неё был необычным – белым, без единого пятнышка. Ни дать, ни взять, – пёс из свиты Дикого Охотника.
Но Александр Степанович не был похож на Охотника. Чуть полноватое лицо, утонувшее в седой бороде, небольшая залысина, взгляд с хитринкой…
– Да, Александр Степанович был весьма достойным человеком, – делано вздохнул господин Игнатьин, водивший меня по дому Вотновых. – А вот его внук… Прошу прощения, Виталион, за поведение моего подопечного. По довольному виду Игнатьина нельзя было сказать, что тот и в самом деле сожалеет.
– Глядя на него, я радуюсь, что у меня нет собственных детей, – заявил он.
– Как же вам тогда "повезло" стать опекуном? – удивилась я, старательно изображая наивного юношу. Было нетрудно догадаться, что любезнейший Павел Алексеевич взял мальчика в опёку, чтобы поправить собственные дела за счёт имения Вотновых. И городской глава назначил Игнатьина опекуном отнюдь не из уважения к душевным качествам Павла Алексеевича.
Я вполуха слушала оправдания Игнатьина, пока тот не упомянул Дикую Охоту, жертвой которой якобы стали Вотновы. Тут я насторожилась.
– И что же? – спросила я.
– Говорят, что души тех, кто стал жертвами Охотника, не находят покоя, и их тянет к дому. Надо ли говорить, что встреча с неупокоенной душой не сулит живым ничего хорошего.
– Какая глупость, – фыркнула я. Виталион и не должен был верить подобным слухам, а княгиня Улитина знала, что души не находят упокоения, если их что-то держит на Этом свете. И причинить вред они могут только тому, кто покусился на их "якорь" – будь то сундук с сокровищами или человек.
– Конечно, Дикая Охота – пустое суеверие, – поспешно согласился Павел Алексеевич. – Но мне с большим трудом удалось найти слуг, согласившихся поселиться в доме, не говоря уже о гувернёре. Потому-то я и решил продать усадьбу и перевезти мальчика в более безопасное место.
Я подумала, что слуги, скорее всего, "спасаются от Охотника" в усадьбе Игнатьина. Там же, наверняка, "спасаются" и многие ценные вещи из усадьбы Вотнова. Павел Алексеевич ещё не догадывается, что ему придётся вернуть всё "спасённое". Но об этом мы поговорим после. А пока я продолжала изображать полную наивность.
– Мудрое решение, – кивнула я, – к тому же позволяющее вам избавиться от обременительных опекунских обязанностей.
Но Павел Алексеевич не собирался так просто сдаваться.
– Право, Виталион, обязанности обременительны, но я не спешу от них избавляться, тем более, что покойный Григорий Александрович был моим другом. Разумеется, по закону при продаже усадьбы опекунство может перейти к покупателю, но, – тут Павел Алексеевич сделал многозначительную паузу, – это ведь необязательно. Почему бы нам не договориться и не отметить в договоре, что усадьба продаётся без обременения опекунством?
Вот тут я забеспокоилась уже всерьёз. Зачем ему мальчик? Большой корысти от управления счётом, на который переведут деньги сироты, Игнатьину нет. Он сможет распоряжаться только процентами и той небольшой суммой, которую получит для содержания Арсения. Это куда меньше, чем доход от усадьбы, которым он распоряжался единолично. Да, следовало разузнать о Павле Алексеевиче побольше, и я знала, кто может мне помочь. Варвара Степановна, моя бывшая наставница, сказала, что некая мадам Каро знает о версановцах больше, чем они сами. Решено, нанесу мадам визит сегодня же вечером…
Пока я думала, как подвести собеседника к нужной персоне, не выбиваясь из роли наивного юноши, Павел Алексеевич заговорил о ней сам.
– Если вы, Виталион, ходите взглянуть на более серьёзную живопись, – сказал он, – нам следует наведаться к мадам Каро. Она специально выписывала из столицы художника. У мадам вообще всё лучшее – живопись, вино…
– Девочки, – подсказала я, изображая смущение.
– Девочки, – подтвердил Павел Алексеевич. – Думаю, они не уступят столичным, хотя мне сравнивать сложно. Другое дело вы. – Он заговорщицки подмигнул мне. – Почему бы нам не навестить мадам сегодня вечерком?