– Не стоит поминать всуе стражей, – сурово произнёс он, вновь поразившись собственным словам. – Тем более, когда они уже здесь. Ни Павел Алексеевич, стоявший в глубине комнаты, ни корнеты, сидевшие за столом, ни даже сидевший на полу рядом с креслом корнет Слепнёв, известный "У томалэ" своим буйным нравом, никто из них не шелохнулся, не моргнул. Все четверо заворожённо смотрели туда, где меньше минуты назад разворачивался поединок такут. Но Клара и незнакомец посмотрели на запрыгнувшего в окно Радха с удивлением.
– Где "здесь"? – ошеломлённо спросил незнакомец.
– Здесь, – не менее ошеломлённо ответил Радх, и в самом деле внезапно разглядевший две фигуры, полупрозрачные, но не менее реальные, чем находившиеся в комнате люди. Одна из этих фигур, чьи распахнутые крылья едва не задевали разговаривавших, склонилась над телом Грифонши. Вторая, со сложенными крыльями и нервно сжатыми кулаками, выжидающе застыла рядом с Тали, которую незнакомец бережно положил на кушетку. Клара занялась Тали, а незнакомец повернулся к Радху.
– И сколько их "здесь"? – требовательно спросил он.
– Двое, – ответил Радх, осознав, наконец, что кто-то другой отвечает его ртом. – Один по делу. Другой – так, любопытствует.
Томалэ охватил ужас. Одержимость! Сколько раз слышал он истории о бедолагах, чьими телами завладели злые духи, а тут… И пусть голос не изменился, и никто не заставляет его скрежетать зубами или извергать пену изо рта, не говоря уже о том, чтобы биться в конвульсиях, но странных слов о стражах вполне достаточно… Перед мысленным взором Радха предстало зловещее видение экзорциста, собирающегося спасать одержимого огнём и водой.
Не зря же незнакомец так внимательно смотрит на томалэ, небрежно держа в руках чёрный жезл, увенчанный золотой змеиной головкой. И "не бойся, парень, прорвёмся" – чужая мысль, промелькнувшая в голове Радха, – нисколько не успокоила, а ещё больше напугала. Что не помешало томалэ тоном учителя, распекающего нерадивого ученика, произнести:
– Так что на вашем месте, сударь, я не делал бы стражам сомнительных предложений.
Незнакомец недоверчиво посмотрел на Радха.
– Может, "здесь" и тёмные стражи гуляют? – спросил он насмешливо, но томалэ почувствовал за насмешкой лёгкую неуверенность. Радх внешне был похож на пророка ещё меньше, чем на одержимого, и стоявший перед ним оДарённый с жезлом наверняка чувствовал полную бесталанность томалэ. И всё же в говорившем устами Радха чувствовалась властность и уверенность, никак не вязавшаяся с внешним обликом томалэ.
– А как же, – ответил он. – Как же ему не гулять в месте без двух минут Прорыва.
– Какого Прорыва? – побледнев спросил незнакомец. Похоже было, что он, в отличие от Радха, хорошо представлял себе, что это такое.
– Локального, – пожал плечами завладевший телом томалэ. – Дамы, танцевавшие здесь перед вашим приходом, почти разодрали ткань реальности. И если бы мадам, – он кивнул на Грифоншу, – успела произнести всего несколько слов и бросить камень призыва, то Прорыв был бы здесь неминуем.
– Какой камень? – быстро спросил незнакомец, переводя взгляд на распростёртое перед ним тело.
– Вон тот, – небрежно ответил говоривший за Радха, указывая на чёрный камушек, лежавший на полу в нескольких шагах. Незнакомец протянул к нему руку, но его остановил резкий вскрик Клары:
– Стойте, Виктор!
Незнакомец с удивлением посмотрел на неё, но руку отдёрнул. Клара же величественно прошествовала через комнату и осторожно взяла камушек носовым платком. Белоснежная ткань мгновенно почернела, но Радх уже не видел этого. Его внимание привлёк светлый Страж, который, едва женщина покинула свой пост, склонился над Тали. Страж начал что-то нашёптывать девушке, а его крылья, только что сложенные, начали раскрываться медленно и осторожно, словно лепестки цветов с первыми лучами солнца.
В два прыжка томалэ оказался у кушетки, и, пройдя сквозь полупрозрачную фигуру, оказался между ней и Тали.
– Нет! – почти прорычал он, осознавая всю бессмысленность слов: со светлыми стражами не спорят. – Нет!
– На! – С той же яростью воскликнул Другой, завладевший телом томалэ. – На раата! ["Не твоя!" Перевод с тарского]
Гипантий 3
Кончики длинных белых крыльев, нервно подрагивая, взметали с подобия земли Предгранья фонтанчики чёрной пыли. Лицо обладателя крыльев тоже было бело, но не так, как крылья, а смертельной бледностью человека. И если на другом лице подобную бледность можно было бы приписать страху или нездоровью, бледность на лице князя Алексея Васильевича Улитина была признаком величайшего гнева. И эта особенность сохранилась за ним и после смерти.
– Натали! – проревел он тоном, от которого следовало бы побледнеть мне. Но у меня на это просто не было сил. Я слишком устала от поединка с Серафиной, чтобы тревожиться гневом Алексея.
– Натали!
Я молчала, покорно ожидая перечисления своих грехов, включая путешествие под мужской иллюзией и безумную ночь с Раэртом. Но услышала совсем другое.
– Натали! Чего ради вы, сударыня, ввязались в поединок с такутой? Почему вы не уехали?! – гневно спросил он.
Я пожала плечами. Вопрос этот, пусть и не так жёстко, задавали мне и Клара, и Аннет. И если им я просто отвечала "так надо", то Алексею нужно было ответить правду. По крайней мере, одну из правд.
Как тут не вспомнить оправдывавшегося перед государем коменданта крепости, не приветствовавшей высочайший кортеж полагавшимся по такому случаю пушечным салютом. В упущении этом не было ничего удивительного, если учесть, что в момент появления кортежа караульный вместо того, чтобы следить за дорогой, следил за дном уже не первой за этот вечер бутылки в компании пушкаря, а рядом с пушкой не было ни ядер, не пороха. Изворотливый комендант начал свой доклад с отсутствия пороха, обрушив таким образом высочайший гнев на голову кригскомиссара по снабжению.
Вот и я не собиралась рассказывать Алексею ни о весёлом безумии свободы, бурлившем в моей крови с первой встречи с Диким Охотником, ни об окрыляющем дыхании принятого вызова, ни о гадании Фатхи. Для моего супруга превыше всего были Честь и Долг. Остальное же существовало постольку поскольку. Потому и говорить с ним я должна была не об эмоциях, а об ответственности.
– Видите ли, в какой-то степени преступления этой дамы – моя вина, – спокойно начала я.
Алексей с недоумением посмотрел на меня. Удивление и мой спокойный тон, как бывало и прежде, приглушили его гнев.
– Я стала свидетельницей одной из попыток заставить завещать ей Дар, возможно, одной из первых попыток…
– Чей Дар? – настороженно спросил Алексей.
И лицо его перечеркнула морщина, появлявшаяся каждый раз, когда в его присутствии упоминали о Даре. Нет, не морщина, лишь тень её промелькнула и исчезла. Кажется, нынешний Алексей больше не страдал свой бездарностью, как страдал ею при жизни. Отец его входил в своё время в пятёрку сильнейших оДарённых империи, у сына же врождённого Дара не оказалось, а отцовский Дар по завещанию перешёл дяде, младшему из братьев отца. Во имя процветания рода Алексей женился на оДарённой, но она умерла в родах, не успев завещать Дар сыну, а врождённого Дара у Андрюши, к великому горю Алексея, не оказалось. Тогда он женился на мне, но и я не оправдала его надежд на оДарённых детей. Наш сын погиб, так и не успев родиться.
– Мой Дар, – ответила я. – Неудачной попытки, надо сказать. На её беду, я узнала ритуал, в который она обманом попыталась меня вовлечь.
– Но откуда, Натали?
– Матушка завещала мне Дар как раз перед тем, как я попала под опеку Серафины.
– Я думал, что у вас врождённый Дар, – снова нахмурился Алексей.
– И врождённый, и завещанный, – призналась я. – Но ведь это уже не имеет значения.
– Теперь не имеет, – мрачно ответил он. – Но в чём тут ваша вина?
– Расскажи я б этом инукторам, её смогли бы остановить раньше. Но я предпочла забыть об этом.
Алексей всё так же мрачно смотрел на меня.
– Да, но, вспомнив, вы, сударыня, тотчас же должны была донести инукторам, – сказал он. – И не вмешиваться более. Чего ради затеяли вы преступный поединок? Как могли вы так бездумно жизнью своей рисковать?!
Я равнодушно пожала плечами.
– А что тут думать? Мне не осталось ради кого жить.
Алексей нахмурился.
– А ради себя? – спросил он. Крылья его вновь взметнули чёрный фонтанчик пыли, мелкие камушки брызнули во все стороны, не способные причинить вреда ни мне, ни светлому Стражу. Здесь, в Предгранье, опасаться следовало другого.
– Бывают обстоятельства, – тихо ответила я, – когда ради себя жить совсем не хочется.
– Не хочется?!!!
В таком гневе я никогда прежде мужа не видела.
– Не хочется, – с горечью вскричал он. – А я хотел! Я хотел жить. И хотел, чтобы вы, сударыня, жили.
Он замолчал, подбирая слова.
– Я из последних сил противился перерождению, – продолжал он, – потому что для перерождения требуется забрать жизнь живого человека. Близкого человека, потому что к нему подобраться проще всего. И чем больше человек думает о ком-то, тем легче войти в его сон.
Я оторвала взгляд от кончиков крыльев и посмотрела в глаза Алексею. И столько боли было в его взгляде, что я не выдержала и вновь отвела глаза, осознав вдруг, чем были кошмары, преследовавшие меня последние полгода, кем были те монстры, в которых во снах превращался мой супруг.
– Он раз за разом отправлял меня в Ваш сон, – произнёс Алексей, – Он сулил, что, забрав вашу жизнь, выпив ваш Дар, я обрету великую силу, стану почти равным Ему.
Мне не нужно было объяснять, кто такой "Он". Впечатления от встречи с дю Тенлем были слишком свежи в моей памяти. И я восхищалась мужеством и стойкостью мужа, больше полугода сопротивлявшегося чудовищной твари.
– Я устоял передо всеми искушениями и выдержал все пытки, которым меня Он подверг, – продолжал князь, – ради того, чтобы вы, сударыня, могли жить, могли творить, рожать детей и завещать Дар своей крови. "Зато вы, князь, и не потеряли себя, а стали светлым Стражем".
Озвучить эту мысль я не рискнула и ответила просто:
– Я уже завещала Дар. Кровной родственнице.
Знакомая морщина снова перечеркнула лоб Алексея, и лицо его стало суровым.
– Ну что ж, сударыня, если ничто больше не держит вас на этом свете и все ваши обязательства выполнены, позвольте проводить вас к вечному покою.
Теперь настала моя очередь бледнеть.
Не то, чтобы мне было жалко тела, где-то бесконечно далеко делавшего последние вздохи, хотя, что уж тут скрывать, я к нему изрядно привязалась за прожитые вместе годы. Не то, чтобы мне было жаль покидать кого-то из ближних. Каждый из них легко переживёт моё отсутствие в своей жизни. Каждый, пожалуй, кроме Радха, с которого за прошедшую ночь так и не удалось снять приворот.
Но я с самого начала готова была заплатить жизнью за победу над тётушкой, хотя, услышав про "вечный покой", вдруг осознала, что между нежеланием жить и желанием умереть есть большая разница.
– Натали, – повторил Алексей, подавая мне руку, словно на великосветском приёме. – Прошу вас сударыня.
Я ещё мгновение помешкала, не торопясь опереться на протянутую руку. Не потому, что на что-то надеялась, просто…
– Натали, вы боитесь? – сурово спросил супруг, недовольный моим промедлением. – Бояться следовало раньше, теперь поздно.
Я кивнула. Бояться было уже поздно. Я отбросила страх – последнее, связывавшее меня с миром живых, – и приняла протянутую руку.
– Ведите, Страж!
И, гордо подняв голову, я шагнула к Грани, не обращая внимания на донесшееся из далёкого далека отчаянное "неееееет".
Гипантий 4
Несмотря на поздний час, большая шестиместная карета неслась по лесной дороге, и колокольчик верстомера каждые несколько минут возвещал об ещё одной версте, отделивший путников от Версаново.
– Шестнадцать верст в час делаем, – гордо сообщил Арсений. Поощряемый Аннет, мальчик вывалил на спутниц ворох сведений о плоских рессорах, верстометре, амулетах ровного ходах и прочих новшествах, и усовершенствованиях, позволявшим пассажирам не ощущать даже на такой скорости ухабов и кочек. Покончив с каретой, Арсений перешёл на лошадей и битых полчаса расписывал их стати и достоинства.
Наконец он выдохся и в карете наступила тишина. Аннет попыталась было разговорить свою соседку, госпожу Федоткину, но та ото всех вопросов отделывалась сухими "да" и "нет", не отрывая напряжённого взгляда от Розы, крепко спавшей на противоположном сидении. Тогда Аннет заговорила сама, столь стремительно перепархивая с одной темы на другую, что Яшка с трудом успевала следить за ней. Многое из того, о чём рассказывала девушка, было непонятным, о чём-то можно было только догадываться… Внезапно щебет Аннет перекрыл зычный голос Андрея, сидевшего на козлах:
– Тпру, залётные!
Что-то клацнуло, скрипнуло, качнулись и мигнули магические светильники, парившие под потолком, и карета остановилась.
– Что случилось, Пётр Андреевич? – сурово спросила госпожа Федоткина у подъехавшего штабс-ротмистра.
– Неворчь, – коротко ответил он. – Аглая Степановна, соблаговолите поспособствовать переправе.
Неворчь! Яшка чуть не подпрыгнула от восторга. Дядюшка Сафл частенько повторял, что настоящим томалэ может считаться только тот, кто повидал мир за Неворчью. И теперь она, Яшка, может считать себя настоящей томалэ.
Но тут же восторг угас от мысли, что настоящей томалэ ей не быть никогда. Вспомнились отблески костра на лице Сафла, утратившего обычное выражение "доброго дядюшки". Смотреть на него было страшно даже Яшке, не говоря уже о Розе, которая, хоть и пыталась хорохориться, утратила свою обычную надменность.
Голос Сафла прозвучал глухо и беспристрастно.
– Темна тропа твоя, Роза. Корысти ради отвела ты на заклание сестру свою, – произнес он.
– Она не сестра мне, – взвизгнула Роза. – Она – чужачка, чужачка…
– Мы разделили с ней хлеб и кров, и благословение Хозяина дорог, – спокойно ответил Сафл. – И наш путь – больше не твой путь.
– Я и без вас проживу! – лицо Розы, до самого конца не верившей в неотвратимость наказания, исказила злая гримаса. – А как вы проживете без денег, что я приносила?
– Благословение Хозяина дорог дороже монет, – твердо ответил Сафл.
– Вы об этом ещё пожалеете, – выкрикнула Роза. Она хотела ещё что-то сказать, но со своего места поднялась Фатха и подошла к танцовщице, протягивая кубок. Яшка знала, что в нем плещется сонное зелье.
– Пей, – приказала старуха.
– Не буду, – заупрямилась Роза и взмахнула рукой, пытаясь выбить кубок из рук старухи.
Но Сафл оказался быстрее. Он перехватил руку девушки, а Фатха посмотрела ей прямо в глаза. И девица покорно выпила зелье, а потом безвольно опустилась на траву.
У Яшки при воспоминании о том вечере на глаза навернулись слёзы. Тогда она ещё не знала, что предстоит навсегда покинуть томалэ, что впереди другая жизнь, другой мир, которому она принадлежит по праву рождения. Но прежде, чем Яшка успела задуматься о том, что в новом мире, том, о котором только что рассказывала Аннет, она будет чувствовать себя вдвойне чужой, госпожа Федоткина внимательно посмотрела на безмятежно спавшую Розу и степенно ответила штабс-ротмистру:
– Отчего же не поспособствовать, Петр Андреевич, коли Луна в силе. Поспособствую, пока, – тут она ещё раз внимательно оглядела Розу, – моя подопечная спит.
– Переправа? – в глазах Аннет вспыхнул огонёк. И штабс-ротмистр поспешил удовлетворить её любопытство:
– Доберись мы сюда засветло, переправились бы через реку на пароме. А сейчас мы воспользуемся помощью Аглаи Степановны, чьего мастерства и силы хватит, чтобы перебросить через Нерочь мост, тонкий, как паутинка, и прочный, как деревянный.
– Паутинный мост?
Совсем уже засыпавший Арсений оживился.
– Госпожа Федоткина, – учтиво сказал он, – я много слышал от батюшки о паутинных мостах. Дозвольте посмотреть, как он строится.
Речь эта сопровождалась таким умоляющим взглядом, что госпожа Федоткина не устояла.
– Хорошо, – сказала она. – Только соблаговолите не отвлекать меня вопросами и восклицаниями.
Несколько минут и десяток обещаний сохранять полную тишину спустя, Яшка вместе с попутчиками стояла на пологом берегу за спиной обозницы. На всякий случай, не сомневаясь в искренности обещаний, но сомневаясь в способности спутников хранить молчание, госпожа Федоткина наложила на себя чары отстранённости. И теперь даже небо, упавшее на землю, не смогло бы отвлечь её от создания моста. Закончив с приготовлениями, она протянула руки, и тончайшая лунная нить, первая нить будущего моста, решительно зазмеилась к противоположному берегу. Следом за ней устремились вторая, третья… Яшка не могла оторвать глаз от серебристых нитей, сплетавшихся друг с другом, сливавшихся в узенькую полоску, почти перебравшуюся через реку.
Стрекотали в траве цикады, где-то в лесу ухала сова, а люди, затаив дыхание, следили за чудом рождения паутинного моста. Неожиданно от кареты донеслось громкое:
– Куда это ты собралась, красавица?!
Яшка обернулась и увидела Розу, выбравшуюся из кареты. Девочка охнула. Она совсем забыла предупреждение Фатхи о том, что чужие чары могут разорвать тенета сна, опутавшие танцовщицу. И теперь девица, выбравшись из кареты, растеряно оглядывалась по сторонам.
– Вернись в карету, милая. – Вкрадчиво посоветовал с козел Андрей.
– Зачем? Мне и здесь хорошо, – фыркнула Роза.
– А в карете будет ещё лучше, – сказала дюжая служанка, сидевшая рядом с Андреем, и спрыгнула на землю.
Танцовщица попятилась от неё, только для того, чтобы налететь спиной на незаметно подобравшегося улана.
– Попалась, милочка! – воскликнул он, схватив девицу в охапку. Но Роза, извернувшись, полоснула его по руке выхваченным откуда-то из-под юбок ножом. Улан от неожиданности на мгновение ослабил хватку. И этого мгновения хватило, чтобы танцовщица вывернулась и бросилась бежать. Случись это на лесной дороге, Роза нырнула бы в лес с обочины и ускользнула бы от погони. Но здесь, на пологом берегу, бежать было особо некуда: впереди Неворчь, слишком широкая и глубокая, чтобы пытаться её переплыть, позади – обозлённые ранением товарища уланы. Девица рванулась было к реке, и тут заметила Яшку. Лицо танцовщицы перекосило от злобы.
– Это ты во всем виновата, – крикнула она по-томальски. – Даром тебе это не пройдёт.
И высоко подняв окровавленный нож, Роза воскликнула:
– Лаадат та нур! ["Приди и возьми!" Перевод с тарского]