Ничего, мы наверстаем с ней упущенное сегодня же, благо до полнолуния осталось всего две ночи и луна будет яркой.
– Где же та, чей нежный взгляд
Мне сулил блаженство?
Позабыть я был бы рад
О коварстве женском.
Ну вот, и тут женское коварство! Да у этого "страдальца" большими буквами на лбу написано "сердцеед" и "женогуб"! А мужчины – невинные агнцы? Дверь в чулан памяти со стуком распахнулась, выпуская, казалось бы, надёжно запертые воспоминания о Вадиме.
Прорвавшиеся эмоции заставили меня на мгновение утратить контроль над личинами, отчего глаза мои, растеряв иллюзорную голубизну, стали карими.
Вспомнилась девушка, наивная шестнадцатилетняя девушка, мечтающая о счастье звёздной ночью у распахнутого окна. А о чём ещё можно мечтать, услышав от усатого красавца-гусара, кумира всех дам, пылкое:
"Звезда моего сердца, я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне "да"!"
Сказать "да" непонятно чему помешали закончившийся танец и своевременно появившаяся двоюродная кузина Софья Александровна, к которой девушку отослали после неприятной истории с тётушкой Серафиной. И вот теперь Натали думала, стоит ли на следующем балу сказать "да" или помучить Вадима ещё немного…
И тут до неё из окна спальни кузины, находившейся этажом выше, донёсся знакомый голос:
– Звезда моего сердца! Я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне "да"!
– Ах, Вадим, – раздался кокетливый голос кузины. – А как же Натали? Разве не за ней вы ухаживали сегодня вечером?
– На что мне этот костлявый цыплёнок, когда рядом со мной такая женщина? – с чувством ответил Вадим.
В ту ночь я захлопнула окно и сердце, мысленно поклявшись себе никогда больше не впускать в него мужчин.
– Но, увы, гнедой мой стар,
Да и я не молод.
И в груди былой пожар
Заменил мне холод.
Интересно, насколько этот "старик" старше меня? На год? На три?
– Но, когда поёт струна,
Вместе с ней тоскую.
Не могу не вспоминать
Юность гулевую.
Песня закончилась, и на сцену снова выбежали гибкие смуглянки.
– Ну-с, Виталион, извольте попробовать синенького, – предложил Павел Сергеевич.
– Отчего же не попробовать, – кивнула я. Сделав небольшой глоток с видом знатока, я прикрыла глаза, пытаясь справиться с накатившими воспоминаниями.
Вино и в самом деле оказалось неплохим, с лёгким фруктовым ароматом и тонким послевкусием. Открыв глаза, я сделала ещё глоток и, любуясь непривычной голубизной, спросила:
– Неплохое вино. Отчего же о нём не слышали в столице?
– Слышать-то, может, и слышали, – ответил Павел Алексеевич, – а пробовать навряд ли приходилось. Секрет лазуритовки знают только томалэ. Их девушки собирают ягоды, а мужчины делают вино. Делают для себя, и только здесь, в ресторане "У томалэ" можно угоститься этим удивительным напитком.
Да, подумала я, сделав ещё глоток. Похоже, напиток и в самом деле удивительный, коварный, из тех, что пьются легко, а опьяняют незаметно.
– А что же вы его не пьёте, Павел Алексеевич? – спросила я, заметив, бокал, наполненный до краёв красным вином. Мысль о том, что "добрый дядюшка" хочет напоить "мальчишку", скорее позабавила, чем рассердила меня. Я давно уже не была наивной девушкой и твёрдо знала, что в жизни всегда есть место подлости.
– Это для Вас, Виталион, синенькое в новинку, – ответил тот, не моргнув и глазом. – А мне, старику, больше рдеющее рденское по душе. Вот где терпкость, да букет, да крепость.
– Какой же вы старик, – улыбнулась я. – Вон господин Великий Инуктор куда старше будет, а за ним молодые с трудом поспевают.
При упоминании Великого Инуктора Павел Алексеевич смутился.
– А вы, Виталион, знакомы с Великим Инуктором? – спросил он почти непринуждённо. Инукторов побаиваются все, но особенно те, у кого "рыльце в пушку". Сдаётся мне, что господин Игнатьин относится к последней категории. Надо будет приглядеться повнимательнее. Но не стоит его слишком запугивать.
– Издалека видел. Он иногда бывает у княгини, – ответила я небрежно после некоторой заминки, не покривив при этом душой. Он и вправду бывает в гостях у свекровушки. А о том, что я бываю в кабинете сиятельного дядюшки Андрея, господину Игнатьину знать пока незачем.
– А я уж подумал, – сказал, расслабившись, Павел Алексеевич, – что вы, Виталион, с ним близко знакомы.
– Вы меня переоцениваете, Павел Алексеевич, – усмехнулась я, – хотя иногда лучше переоценить человека, чем недооценить.
Вот, например, мысленно продолжила я, сейчас меня вы явно недооцениваете. А я себя, пожалуй, переоценила. Мой самоконтроль стремительно сдавал позиции под действием вина, воспоминаний и весёлой музыки томалэ.
Павел Алексеевич вымученно улыбнулся, но, прежде чем он успел что-то сказать, я встала из-за стола.
– Прошу прощения, Павел Алексеевич, но я должен вас покинуть. Мне пора.
– Помилуйте, Виталион, – возопил тот, – время ещё совершенно детское.
– Дети не могут оценивать последствия своих поступков, – глубокомысленно ответила я. – Потому им нужны наставники и опекуны, – на последнем слове я сделала ударение, напоминая Павлу Алексеевичу о его собственных опекунских обязанностях. – Взрослые же люди в состоянии сами сопоставлять свои действия и их последствия, и я, как человек взрослый, полагаю, что сейчас мне самое время ехать домой. Честь имею.
Я поклонилась, и уверенной походкой направилась к выходу.
Последствия моих действий, начни я сейчас танцевать, могли бы оказаться весьма чреватыми для всех присутствующих.
Я прошла уже почти через весь зал, когда внимание моё привлёк пьяный возглас:
– Роза, цветочек мой! Нет, куда без поцелуя…
Я обернулась и увидела корнета, заступившего путь черноволосой красотке. Медведистостью фигуры он напомнил мне Степана Ветрова, бывшего адъютанта моего мужа.
Однажды майской ночью мне не спалось. Я потихоньку выбралась из спальни и спустилась вниз. Сад был залит лунным светом, и во мне зазвучала, сливаясь с соловьиными трелями, лунная музыка. Позволив мелодии подхватить меня, я выбежала на лужайку и закружилась в танце. Со стороны танец мог показаться странным, как могут показаться странными движения пальцев гитариста, играющего на невидимых струнах, тому, кто никогда не видел гитары. Но я танцевала не для зрителей, а для себя. Я плыла и парила, я была вихрем в пустыне и волной в океане, я смеялась от переполнявшего меня восторга и любила эту ночь до последней росинки на лепестке цветущей вишни, до самой крошечной звёздочки в небе… И почти налетела на Степана, возникшего передо мной совершенно неожиданно. Подсматривал ли адъютант за мной специально или стал невольным зрителем, но танец заворожил его.
– Натали, – охрипшим голосом произнёс он. – Чаровница! Не спится со старым мужем?
Степан протянул ко мне руки и на мгновение меня захлестнул страх. Лишь на мгновение, потому что я змеёй ускользнула от его объятий.
– Хочешь поиграть со мной? – сказал Степан, и раздосадованный, и разгорячённый моей неуловимостью.
Он сделал ещё шаг ко мне, и я увидела, как лихорадочно блестят его глаза.
– Будь ты моей, – бормотал Степан, – тебе не пришлось бы бродить в саду одной. Я любил бы тебя все ночи напролёт.
Ветров сделал шаг, ещё и ещё… Я каждый раз уворачивалась, благо для выпускницы Аспидника это не составляло большого труда. Это было похоже на танец, и я превратила это в танец, окутывая Степана ночной дремотой, остужая его пыл ночной прохладой… И вдруг молодой человек замер. Замер, уставившись на Луночку, мою несравненную красавицу, неожиданно появившуюся на лужайке. Обычно мне приходилось звать, иногда лунная кобылица откликалась не сразу. А в ту ночь она явилась сама.
Ошеломлённый Степан мгновение стоял неподвижно, а потом сделал к Луночке шаг, другой… Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, я покинула лужайку и вернулась домой так же тихо, как и выходила. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о моих ночных прогулках. Достаточно было одного Степана, попавшегося в тенёта танца.
Неожиданно всплывшие воспоминания заставили меня обернуться к корнету, преградившему путь танцовщице.
– Пропустите меня, Фин, – капризно потребовала девушка.
– Сперва поцелуй, – пьяно ответил тот.
Мне не следовало вмешиваться, и что мне за дело до какой-то плясуньи? Мужчины не всегда ведут себя достойно и с благородными девицами, а уж тут… Но мне вспомнилось пьяное дыхание Степана, и я шагнула вперёд.
– Пропустите девушку, сударь, – приказала я.
Корнет обернулся и присвистнул, с удивлением глядя на меня. Он был куда выше меня и значительно шире в плечах. Должно быть, я показалась несерьёзным противником, потому что он насмешливо заметил:
– У вас, сударь, ещё молоко на губах не обсохло, но я готов вам преподать урок вежливости.
В скорости он уступал мне больше, чем я ему в силе, так что это я могла преподать ему урок.
– Вы пьяны, господин грубиян, – холодно ответила я, – и пятнаете честь мундира так же, как уже испачкали сам мундир.
Я указала на свежее пятно, расползавшееся по оранжевому обшлагу его рукава. Мой укол возымел немедленное действие.
– Кто будет вашим секундантом? – Прорычал побагровевший корнет.
Я усмехнулась. Он недостаточно твёрдо стоял на ногах, чтобы браться за оружие. А я не хотела, чтобы потом кто-то обвинял меня в расправе над пьяным воякой.
– Я не принимаю пьяных вызовов, – твёрдо ответила я. – Но если завтра не передумаете, присылайте своего секунданта в дом княгини Улитиной. С этими словами я развернулась и пошла, уводя за собой "спасённую" томалэ. У выхода мы остановились.
– Благодарю вас, – прошептала танцовщица. – Вы спасли меня.
Девушка мило покраснела и опустила глаза, зная, что на мужчин её смущение действует безотказно.
– Право, красавица, не стоит благодарности, – улыбнулась я, мысленно браня себя. Мало того, что в первый же вечер я оказалась втянута в ссору, так мне ещё предстояло отделаться от назойливой девицы.
– Позвольте мне хотя бы станцевать для вас, – прошептала Роза.
– В другой раз, милая, – сказала я. – Я тороплюсь.
– Вам у нас не понравилось? – огорчение девушки было абсолютно искренним. Она привыкла к восхищённым взглядам и рукоплесканиям, и сама мысль, что кто-то может остаться равнодушным к её танцам, казалась ей до сегодняшнего дня невероятной.
– Отчего же, понравилось, – всё так же равнодушно ответила я, – но мне пора.
– Но погодите же, – огорчённо воскликнула девица. Казалось, она была готова на всё, чтобы задержать холодного красавца, которого я изображала.
– Ну, хотите, я вам погадаю! – воскликнула она, хватая меня за руку. При этом браслеты, унизывавшие её руку, скатились к локтю, открывая взгляду многочисленные следы неглубоких порезов на запястье. Я перехватила её руку.
Случайно порезаться или поцарапаться может любой, но здесь о случайности речь не шла. Нет, кто-то здесь игрался с магией крови.
Девушка удивлённо посмотрела на меня.
– Я и сам тебе погадаю, – сказала я. – Впереди тебя ждут неприятности. Большие неприятности.
Сердцевина 2
Это только в романах герой всегда знает, что делать, и сразу хватается за шпагу или за пистолет. Героини тоже знают, что делать, и тотчас же падают в обморок, чтобы осложнить задачу герою.
А я, наткнувшись на следы магии крови, растерялась. Растерялась, не зная, что делать с этой девицей. Тащить её к инуктору и рассказывать, что у него под носом проводили ритуалы магии крови? Да он первый начнёт доказывать, что я ошиблась.
И тут над ухом у меня раздался вкрадчивый голос:
– Послушайте, господин хороший, у нас непринято так обращаться с девушками.
Я обернулась к говорившему и увидела томалэ, недавно печалившегося со сцены об ушедшей юности. Он опять сумел вывести меня из себя всего несколькими словами. Не принято у них держать девиц за руку! А требовать поцелуи принято? Но ладно поцелуи…
Не выпуская руки танцовщицы, я холодно посмотрела на него и спросила:
– А магией крови баловаться у вас принято?
– Какой такой магией, мой яхонтовый? – проворковала красавица, но, судя по брошенному на меня взгляду, о чёрной магии она знала не понаслышке.
Певец помрачнел.
– Это слишком серьёзное обвинение, господин хороший, – сказал он после короткой паузы.
С этим я не могла не согласиться. Магия крови была единственной магией, объявленной вне закона. За участие в её ритуалах, оДарённых, практиковавших её, преследовали беспощадно и наказывали вплоть до принудительного изъятия Дара, а их бездарных сообщников ждали каторга и смертная казнь. Я как-то слышала, что бездарные роптали на несправедливость подобного разделения. На самом же деле нет муки сильнее, чем в одно мгновение лишиться Дара. Это всё равно, что ослепнуть и оглохнуть одновременно.
В танцовщице не чувствовалось и тени Дара. Судя по многочисленным порезам, она была жертвой, чьим страхом и болью оДарённый приманивал души, выбравшиеся на Грань с Того света.
– Думаю, – сказала я певцу, – нам стоит поговорить об этом в другом месте. Здесь слишком много глаз и ушей.
Он кивнул, соглашаясь. Но в глазах девицы я увидела страх и смятение. Придётся, как они говорят, позолотить ей ручку. Я мысленно перебрала амулеты, унизывавшие мои пальцы. Взгляд мой остановился на молочном-белом опале в тонкой золотой оправе. Его дала мне Варвара Степановна, моя бывшая наставница, к которой я заехала по дороге в Версаново.
– Что скажете? – спросила она, протягивая мне кольцо.
От вопроса веяло подвохом.
– Этому лунному камню, – сказала я, вглядываясь в нежный перламутровый туман опала, – подошло бы серебро.
Наставница кивнула.
– Не думаю, что это упущение ювелира, – продолжала я.
Я покрутила кольцо, провела пальцем по холодной гладкой поверхности камня, и, закрыв глаза, попыталась прочувствовать его ауру. Ощущение было такое, словно я пытаюсь ловить чёрную кошку в тёмной комнате: знаешь, что она тут, а настичь никак не можешь.
– Странное кольцо, – признала я, вспоминая всё, что знала об опалах. Из них часто делали обереги от чёрного колдовства, от ночных кошмаров и разного рода страхов. Для того же использовали солнечный металл – золото. – Похоже, что это – хранитель снов, но таких я ещё не видела.
– Хранитель, и не только снов, – подтвердила наставница. – И очень сильный. Я вчера наткнулась на него в лавке старьёвщика. Думаю, что он неслучайно пришёл ко мне как раз перед вашим приездом. Возьмите его.
– Помилуйте, Варвара Степановна! – рассмеялась я. – Неужели вы думаете, что я не справлюсь со своими кошмарами без оберега?
– Вы, сударыня, справитесь, – непреклонно ответила наставница. – Но это не значит, что это кольцо не пригодится. Возьмите!
Варвара Степановна оказалась права. Я сняла кольцо с опалом с пальца и протянула певцу.
– Если я ошибся, – сказала я, – перстень останется у вас в качестве компенсации. А если нет… Если нет, он ещё пригодится.
В домике томалэ, куда привёл меня певец, пряно пахло травами и тревогой. Тревога пряталась в хрупкой фигуре, согнувшейся над столом, в ярких амулетах из пёстрых перьев и разноцветных камешков, развешанных по стенам, в сучковатой клюке, прислонённой к широкой скамье. Тревогой чернел трефово-пиковый расклад карт, который изучала хозяйка. И одиноко краснел в нём бубновый король, обещавший кому-то помощь благородного человека.
Томалэ славились своим искусством гадания, но по-настоящему предвидеть будущее могли немногие. Остальные же ловко обманывали простофиль, щедро плативших за обещания непременной удачи и счастья в понимании клиента – богатого жениха или благополучного исхода опасного дела.
Но от склонившейся над картами старухи на меня повеяло настоящим Даром, пусть и слабеньким.
Когда мы вошли, она подняла голову и что-то сказала по-томальски. Мой спутник ответил на том же языке, указывая на танцовщицу, которую ему пришлось тащить сюда почти силой. Его ответ встревожил старуху ещё больше. Она с трудом встала, подошла ко мне и пристально посмотрела мне в глаза.
О способностях томалэ завораживать взглядом ходило много баек. Особенно охотно рассказывали их те, кто по собственному ротозейству расстался с деньгами. Настоящих знающих, способных заморочить, заворожить бездарного, было не больше, чем хороших гадалок. Судя по всему, хозяйка домика была не только гадалкой, но и знающей. И она не просто смотрела, а испытывала, пытаясь понять, стоит ли всерьёз воспринимать моё обвинение. Я встретила её взгляд спокойно и уверенно, заставив старуху отвести глаза.
– С недобрыми вестями пришёл ты, изумрудный мой, – пробормотала она.
– Посмотри, знающая, и скажи, что я ошибся, – сказала я, показывая старухе следы порезов на руке танцовщицы.
Девица попыталась изобразить себя жертвой оговора, но лгать знающей было бесполезно. Не помогли красавице и слёзы, которыми она попыталась разжалобить нас с певцом. Но со зрителями ей не повезло. Певец застыл в растерянности, не зная, что предпринять, зато старуха лишь презрительно фыркнула.
– Даже плакать как следует не умеешь, – сказала она с усмешкой.
И я была с ней полностью согласна. Вся эта сцена попахивала фарсом, и не витай в этом домике предчувствие беды, можно было бы позабавиться. Но сейчас было не до забав.
Мне предстояло разобраться кто, когда и зачем проводил магические ритуалы в Версаново.
На первый вопрос точного ответа я так и не получила, поскольку танцовщица не знала своего соучастника, и не могла даже с точностью сказать, мужчина это был или женщина.
– Ты что, и в самом деле не смогла отличить мужчину от женщины? – ехидно спросила старуха.
Танцовщица вспыхнула.
– С ног до головы в плаще, да капюшон, да маска, – оскорблено сказала она. – Поди, разбери.
– Какая маска?
– Птичья… Клюв крючком, перья торчком.
Это уже что-то.
– А голос? – требовательно спросила старуха.
– Для мужчины – высокий, для женщины – низкий.
Похоже было, что неизвестный злоумышленник прибегал к помощи амулета, скорее всего, а исказителя звуков, причём слабенького. Но это всё мелочи. Куда интереснее оказалось упоминание о свечах. Среди ритуалов магии крови, как учили в Аспиднике, большинство проводились в темноте, разбавляемой только светом свечей, высота и цвет которых менялись от ритуала к ритуалу.
– А какие свечи он зажигал? – спросила я у танцовщицы.
– Никакие, – буркнула она.
– Как? Неужто не было ни одной свечки? – удивилась я.
– Нет, – ответила девица, но старуха тут же стукнула палкой по полу. Через пару минут и три стука палкой мы выяснили, что для ритуала неизвестный использовал семь больших чёрных свечей. Потом танцовщица подтвердила, что у злоумышленника было два ножа – тонкий острый нож с белой костяной рукояткой, и другой, с широким длинным лезвием, с деревянной рукояткой, выкрашенной в чёрный цвет. Другими словами, он использовал всё то, что следовало использовать для вызова мятежной души из-за Грани.