Раюл снова достал ракушку, угрюмо повертел ее между пальцами и, дунув, произнес:
- Ави, ты дома?
Тишина. Наверняка, у Авилекса нашлись более важные дела, чем запуск хода времени. Иногда Раюл, дабы не свихнуться от полного одиночества, считал свои шаги. Так и сейчас, отсчитав ровно тысячу, вновь приложил ракушку к губам:
- Ави!
- Да. Только предупреждаю, никаких смешных историй я тебе рассказывать не намерен! - голос приходил с легкими помехами, однако тембр его ничуть не искажался.
- Ави, будь любезен, объясни моим мозгам, что за черная штука тут висит над головой. Мои мозги заранее благодарны.
Звездочет протянул долгое м-м-м-м, о чем-то вспоминая или же подбирая слова для внятного объяснения:
- Совсем недавно у нас был разговор с Хариами на эту тему. Он называется замком последнего Покоя. Когда куклы умирают, их тела отправляются в Музей, расположенный там внутри. Почему он постоянно висит в воздухе - понятия не имею. Лишь почувствовав чью-то смерть, замок перемещается и только в этом случае временно опускается на землю. Похоже, он просто коллекционирует наши тела.
- Он что, живой?
- Обладает ли он энтелехией? Ну… в смысле некой душой? Я не знаю.
- Лучше б и я этого не знал.
Дальнейшее движение на юг было еще больше омрачено из-за последнего разговора. С горькой ухмылкой Раюл вспомнил собственный перл: "знание - сила, незнание - счастье". Розовая свеча немигающим гипнотизирующим пламенем продолжала манить к себе, внушая легких страх и ожидание сомнительных приключений.
* * *
Интересно, хоть кто-нибудь помнит, для чего внутри Восемнадцатиугольника расположена каменная книга?
Никто не помнит. В том числе, наверное, и Авилекс.
Она как бы вырастает из-под земли, стоит ближе к северу чуть наклоненная, широко раскрытая, с пустыми страницами, если только в трещинах на камне не искать какой-то загадочный смысл. Но на руны они не походили даже отдаленно, простые трещины - не более того. Книга была чуть выше среднего кукольного роста, но и этот факт не вносил ни малейшей ясности в смысл ее существования. Иногда кто-нибудь подходил, подолгу разглядывал ее, словно медитируя, и постоянно уходил ни с чем.
Ахтиней, оказавшись утром на поляне, увидел Эльрамуса, опять растерянного и опять блуждающего вокруг своей хижины, его взгляд медленно шарил под ногами. В который уж раз. Тем не менее, из вежливости он спросил:
- Чего ищешь-то?
Эльрамус пожал плечами, удостоив соседа лишь мимолетным кивком головы:
- Надо же, вчера вечером потерял… и забыл что именно.
- У-у-у-у… - услышал Эл в ответ, как будто в длительном "у-у-у-у" содержалась некая моральная поддержка. - Ну, удачи.
Ахтиней имел своеобразную внешность: его большие уши, чрезмерно торчащие в разные стороны, невозможно было спутать ни с чьими другими ушами. Раюл постоянно подтрунивал над этим фактом, иногда намеренно скажет что-нибудь невнятно, а потом удивляется: "неужто даже ты не расслышал? может, их оттянуть еще больше?" Обманчивое впечатление, будто Ахтиней способен услышать что угодно и с любого расстояния, некоторых иногда заставляло разговаривать шепотом. Впрочем, слухом он обладал самым заурядным. Вдобавок к этой проблеме, у него еще, вследствие неведомых обстоятельств, впереди был выбит один хрустальный зуб, из-за чего он мало улыбался. Вообще, Ахти был излишне застенчивым и редко когда заговаривал первым, особенно с девчонками. Поэтому Анфиона, работая над своей очередной картиной, слегка удивилась, когда тот подошел к ней и спросил:
- Можно поглядеть?
- Да пожалуйста.
Даже один отсутствующий зуб сказывался на его разговоре, который сопровождала легкая шепелявость. К этому, впрочем, давно привыкли. На недорисованной картине, кстати, была изображена мраморная экспонента и рядом стоящий алхимик с дымящейся колбой в руке. Голова Гимземина еще не закончена, вернее - даже не начата, отчего возникало жуткое чувство нереального и вздорного.
- Извини, Анфи, а спросить можно?
- Да пожалуйста.
- Скажи, какой смысл рисовать то, что и так можно увидеть вживую. И экспоненту. И Гимземина. И поляну.
Анфиона глянула на нежданного критика широко раскрытыми глазами:
- Скажи и ты, чрезмерно умная голова, что можешь мне посоветовать? Рисовать чего нет? Заставлять краски врать?
- Прости меня, конечно, но есть понятие художественного вымысла. - Любая речь Ахтинея просто изобиловала постоянными извинениями, они сыпались даже после самых невинных фраз. Иногда казалось, что он вот-вот попросит прощения за то, что неудачно попросил прощения.
- Знаю. Это называется импрессионизм. Мазня всего того, что лезет в голову.
Анфиона недовольно передернула плечами, намекая, что теряет интерес к беседе, и вновь макнула кисточку в краски. Ахтиней еще немного постоял, попытался изобразить взором умудренного жизнью критика и уже собрался уходить, как вдруг услышал:
- Ух ты, паучок!
Анфи даже подобрела в голосе, как только увидела прелестное создание. Встретить паука являлось большой редкостью, вследствие чего это считалось доброй приметой. Пауки были сплетены из медной проволоки с такими же проволочными лапками, чуть затертыми у суставов. Они медленно ползали где вздумается и выглядели весьма дружелюбными. Иногда они плели меж веток эластичные солитоновые паутины, но увидеть эти узорные плетения было редкостью еще большей, чем обнаружить самого паука. Анфиона подставила свою ладонь, и доверчивое насекомое переползло с травинки на безымянный палец, далее важно прошествовало к запястью и вновь скрылось в зарослях травы.
- Вот кого надо обязательно изобразить!
Тем временем трое - Клэйнис, Таурья и Леафани - играли на поляне в перевернутый мяч. Смысл игры заключался в том, что, пасуя кому-то из участников, нужно выкрикнуть слово и, пока мяч летит, тот должен успеть сообразить, как это слово произносится задом наперед. Ошибка произнесения приводит к штрафу: у цветка фольгетки отрывался один лепесток. Когда же у кого-нибудь лепестков совсем не останется, участник окончательно проигрывает. Леафани являлась местной рукодельницей: шила, вязала, кроила и чинила одежду. Многие были ей благодарны, так как ходили именно в ее элегантных изделиях. Кстати, все сценические костюмы придуманы и сделаны ей же. Лефа носила самую мудреную прическу: множество тонких сиреневых косичек были закручены вокруг головы по спирали, подражая деревьям-вихрям. Это вызывало легкую зависть у остальных девчонок. Ну, пожалуй, кроме Анфионы, которая могла нарисовать вещи куда более экстравагантные.
Клэйнис ходила с длинной челкой, свисающей до самых глаз, и у нее имелась привычка постоянно дуть на нее, чтобы та не мешала зрению. Глаза, кстати, у нее были большими, чуть удивленными, с азартными желтыми зрачками. Клэй любила частенько смотреть на север: знала, что отблески пламени Желтой свечи идеально гармонируют с цветом зрачков, в такие моменты делая ее просто красавицей. Таурья же из троих была самая-самая… Теперь перечислим конкретно: самая робкая, самая застенчивая, самая пугливая да неуверенная в себе. И еще довольно невзрачной внешности, которую не облагораживали даже цветастые, пошитые Леафани, платья. Тем не менее, эти различия не мешали им часто, веселясь, вместе проводить время.
Мяч летал по воздуху, касаясь то одних, то других пальцев. Сопровождающие возгласы понимали лишь те, кто знаком с правилами игры:
- Лео!
- Оел!
- Туфля!
- Ялфут!
- Анфиона!
- Аноифна!
- Гимземин!
- Нимезмиг!
И права оказалась поговорка: помяни злого духа, он и явится. На поляне нарисовался образ алхимика, правда, без посредничества кисти и красок, - показалось, тот просто возник из сгустившегося воздуха.
- Ой, кто к нам пришел! - крикнула Таурья и сразу закрыла рот ладонью, боясь взболтнуть лишнего.
Алхимик никогда ни с кем первым не здоровался - принципиально, ибо это ниже его достоинства. Когда Клэйнис произнесла свое щебечущее "приветик!", он посчитал, что снисходительного кивка головы будет вполне достаточно. Шел размашистыми шагами, пиная полы долговязого хитона. Деревянные сабо, чуть не слетая с ног, пытались опередить своего хозяина. Его длинный нос, придающий голове весомую асимметрию, все время чего-то там вынюхивал в богатом на благоухания воздухе. Маленькие черные глазки если вдруг посмотрят на кого - аж жуть берет. Казалось, что Гимземин недовольно морщится, но на самом деле так выглядела его философская задумчивость. Подойдя к хижине Винцелы, он пару раз стукнул в дверь и, не дождавшись ответа, бесцеремонно вошел. Поведя несколько раз туда-сюда любопытным носом, он сходу обозначил цель своего появления:
- У тебя есть сушеные лепестки архадиолуса длинноигольчатого? - скрипучий голос спугнул трусливую тишину. Ни имени, ни приветствия - все, как полагается по этикету.
Вина повозилась в коллекции гербариев и быстро отыскала названное растение, потом как бы невзначай добавила:
- Ты знаешь новость? Мы хотим запустить…
- Да слышал я! Бездельникам от безделья делать нечего, вот и придумывают себе приключения.
- А ты помнишь, как время за Сингулярностью остановилось?
- Никто этого не помнит. Пространство скуки - мертвый мир, и нечего тревожить тамошних демонов. Вот мое сверхкомпетентное мнение.
Алхимик, сочтя, что дальнейший разговор грозит томительным многословием, молча покинул хижину. Ни спасибо, ни до свиданья - его личный этикет был соблюден в точности. На поляне путь ему преградила Анфиона с развернутым холстом, от которого еще несло запахом краски.
- На, дарю.
С минуту Гимземин удивленно созерцал себя самого, нарисованного возле мраморной экспоненты: такой же длинный нос, те же ехидные, почерневшие от бесконечных опытов глаза. Где-то даже Анфи ему польстила: одела в чистый хитон и не стала изображать перекошенных бровей, сделав их нормальными.
- Хе. Нелегкое это, наверное, занятие - писать гениев. Ладно уж, давай.
Небрежными движениями алхимик свернул холст трубочкой и сунул себе подмышку. Буквально несколько шагов спустя ему еще повстречался Авилекс, выглянувший из своего домика. Казалось, очередного столкновения мировоззрений не избежать, но все прошло более чем скромно.
- О, Обитающий на небесах! - язвительно произнес Гимземин.
- О, Живущий в пробирках! - не задумываясь, парировал звездочет.
На том диалог и завершился. Авилекс вообще редко последнее время появлялся на поляне, все его внимание было сосредоточено на четырех ракушках, каждая из которых в любой момент могла завибрировать, прося его подсказки. И только ракушку Раюла он брал крайне неохотно, с раздражением.
Теперь несколько слов о книге с напыщенным названием "Сказания о Грядущем". Поиски ее страниц с каждым днем велись все с меньшим, угасающим энтузиазмом. Вдоль и поперек исследовали библиотеку, перелистали все испорченные фолианты - увы, там одни только следы от чернильников. За эти дни каждый тщательно осмотрел свою хижину, и в итоге вместе пришли к выводу, что внутри Восемнадцатиугольника их больше нет. Остальное пространство было слишком обширно, чтобы скрупулезно прочесывать его территорию. Даже Ингустин, главный инициатор идеи, несколько дней послонялся по лесу с утра до вечера да махнул рукой. Поэтому три следующих листа были обнаружены по чистой случайности. Один из них нашла Леафани (с номерами 69/70) под камнем возле озера. Если б она попросту не споткнулась об это камень, страницы пролежали бы там еще минимум интеграл дней, пока не отсырели. Другой был многократно свернут и прикреплен к дереву-сталагмиту вместо листочка. Проходивший рядом Ахтиней сразу примети его странный сероватый цвет среди привычной листвы. Заподозрил неладное. Открепил. Развернул. Так и есть - номера страниц 39/40. Он был безмерно счастлив, что внес вклад в общее никому не понятное дело. Третий лист (49/50), оказывается, уже долго лежал в хижине у алхимика. Он ставил на него всякие бестолковые склянки. Винцела, недавно принесшая ему какую-то жухлую траву, сразу воскликнула: "ой, а нам это надо!" Гимземин снисходительно отдал ей желаемое, предварительно зачем-то дунув на страницы.
Ощущение чьего-то бездарного розыгрыша до сих пор не пропадало. Ингустин уже заявил, что если узнает, кто это сделал, две комплексные недели не будет с ним разговаривать.
Нет - целых три!
* * *
Высокая гора осталась уже далеко позади - там, где поверхность земли вспучилась горбом, желая гордо возвыситься над равнинами, поросла мехом травы да мелких кустарников и после окаменела. Здесь же все вокруг было залито розовым светом. В привычной для полей зелени практически не осталось ничего зеленого. Деревья как бы покрылись перламутровой проказой - их стволы, ветви, листва - все было перекрашено навязчивым розовым, и лишь отдельными мазками кое-где еще проглядывались придуманные самой природой цвета. Раюл, конечно, раньше делал вылазки в пространство скуки, но чтобы дойти до самой границы мира… Первый раз он сказал спасибо Авилексу за косвенно доставленные впечатления. Непреодолимые скалы, казавшиеся из Сингулярности почти игрушечными, стали на полбесконечности выше. Они, отодвигая небо на задний план, теперь нависали над его крохотной жалкой фигурой. Чтобы разглядеть их вершины, приходилось уже задирать голову. Их складки и расщелины, ранее выглядевшие лишь вздорными штрихами, теперь обрели пугающий объем.
Что находится дальше за этими скалами - не знал никто. Даже древние свитки.
Кроме одного факта.
Гигантская Фиолетовая свеча, еще выше скал - даже, казалось, выше самого неба, упиралась пламенем в безымянное пространство - обиталище ночных звезд. Необъятные в поперечнике массивы медленно сгорающего воска, возможно, придавливали с четырех сторон собою мир, дабы он не шатался от ветров. С одного бока свечи застыли огромные капли - слезы рождающегося света. На какое-то время Раюл потерял всякое желание шутить да иронизировать, с раскрытым ртом наблюдая все вокруг и чувствуя, что с каждым шагом растет неосознанная тревога перед неизвестностью.
Громоздкое сооружение в виде лабиринта, закрученного в неимоверно длинную спираль, располагалось у подножья скал. Сбоку сооружения имелся рычаг, двигающийся на кольцевом монорельсе. Дотянуться до него руками не составляло никаких проблем. "Ага", - пытался соображать Раюл, - "если я начну перемещать рычаг по кольцу, спираль станет либо закручиваться, либо еще больше раскручиваться - в зависимости от направления".
Он достал ракушку и по своей дурной привычке дунул в нее:
- Авилекс, я на месте. Даже горжусь собой.
У края мира голос звездочета стало совсем уж плохо слышно, в ракушке помимо привычных уже тресков и щелчков, появился монотонный гул, довлеющий на нежный слух.
- Я тебя поздравляю, теперь просто жди моей команды. Ничего не предпринимай.
Раюл присел на большой валун:
- Ждать! Не самое веселое занятие, однако.
* * *
Океан желтого цвета топил все доступное глазу, даже небо отдавало болезненной желтизной. У Ханниола долгое время рябило в глазах, пока он наконец не привык к мысли, что это далеко не худшее из его приключений. Здесь, на самом севере, у подножья скал, располагались девять красивых зеркал. Все они были обрамлены пластиковыми фигурными рамками и передвигались по поверхности на коротких, местами изогнутых, монорельсах из чугуна. Любое из них без труда можно было переместить вдоль небольшой линии, ограничивающей его личную степень свободы. Чугунные монорельсы, покрытые ржавчиной и залитые всемогущим желтым свечением, являлись разной длины и разной степени кривизны.
Зачем все это?
Далее следовала высокая стеклянная дверь с нарисованной на ней ручкой. Дверь вела в прямоугольное ограждение, сложенное из камней. Скорбящая глина кляксами свисала здесь и там. Эти кляксы сами по себе представляли особое произведение искусства, труднодоступное для понимания. Обе стены ограждения, вздуваясь по бокам мириадами необработанных камней, упирались в скалы. Интуитивно Хан догадывался, что загадочный механизм Тензора скрывается там, внутри. Перелезть через стены - нереально и опасно для жизни. Взять камень поувесистей да разбить стеклянную дверь? А вот это идея!
Он робко подошел к ее полупрозрачным створкам, заметив на их поверхности свое туманное отражение. Устало помахал ему рукой. В ответ оно тоже помахало, значит - воспитанное.
- Ави, ну вот и конец. Если б ни путь назад, я бы сейчас даже обрадовался… Авилекс!
Ракушка давно была больна кашлями да реликтовыми стонами:
- Видишь дверь? Твоя святая задача - открыть ее, повернув вниз ручку. Просто ведь, правда?
В голосе звездочета даже сквозь шумы чувствовалась ирония.
- Она же просто нарисована. Шутка засчитана, но у меня идея лучше…
- Даже не думай! Разбить ты ее все равно не разобьешь, а механизм наверняка испортишь. Фокус в том, что ручку должен повернуть не ты, а твое отражение на стекле.
- А-а-а… у-у-у… хм, вот как все завернуто, значит? Давай попробуем.
Ханниол отошел подальше, вытянул в сторону руку, наблюдая за тем, как его мутноватый плоский двойник безрезультатно пытается царапать пустоту. Он многократно разжимал и сжимал пальцы - бестолку. Рисунок даже не шелохнулся. Звездочет продолжал:
- Хоть я тебя и не вижу, но примерно догадываюсь, чем ты сейчас занимаешься. Теперь послушай: прежде чем попасть на дверь, отражение должно пройти Карусель зеркал. Эти зеркала, все девять штук, необходимо геометрически расставить таким образом, чтобы твое отражение, девятикратно отражаясь от их поверхностей, в самом конце оказалось на том стекле. Если хотя бы одно из них окажется пропущенным, система не сработает… Фу, все сказал. Теперь я слушаю тебя.
- Ну, намудрили… и кто все это делал? Не ты ли главный конструктор?
- Это система защиты. Ты должен попробовать.
- Как будто у меня есть выбор…
Ханниол добросовестно принялся за работу. Недаром в названии мнимого аттракциона присутствовала "Карусель" - он ощутил это на своем теле: вертелся, крутился, бегал взад-вперед, вправо-влево. Но как бы ни расставлял он зеркала, его глупое отражение, пройдя три или четыре из них, куда-то исчезало. Малейшее изменение в положении одного элемента головоломки нарушало всю систему. Хан принялся нервничать, его настроение упало хуже некуда, иногда совсем уж опускались руки и хотелось все бросить. В такие агонизирующие мгновения он садился на ближайший камень и надолго погружал голову в темноту ладоней, даже думать об Астемиде расхотелось. Многократно порывался достать из кармана ракушку, но чем Авилекс способен сейчас помочь? Всего лишь еще раз повторить сказанное?
В одну прекрасную минуту, красота которой оказалась столь же мимолетной, как и возникшая надежда, зеркала сложились так, что отражение помещалось на восьми из них. Хан подумал, что достаточно лишь одного правильного движения, и задача будет решена. Ему показалось, что среднее с левой стороны зеркало, передвинувшись чуть назад, наконец правильно изменит направление луча. Не дыша он сделал это, и вся картинка опять поломалась. Следом приливной волной его окатило невыносимое состояние прострации.
- О, проклятье!! - Ханниол обругал равнодушные небеса и снова уселся на камень…