Спутники миновали лагерь и молча двинулись по холму. Дальше начиналась степь, бескрайняя, дышавшая жаром. Ветер волнами гнал не успевшую еще выгореть траву, кое-где закручивая ее в огромные воронки. На вершине холма он бил в лицо с такой силой, что трудно было дышать. Но Левкон знал, стоит немного отойти от моря, и воздух остановится горячей плавящейся стеной. Им предстоял тяжелый переход. Вот когда полжизни отдашь за полумертвую клячу. Дня два - два с половиной, и они выйдут к киммерийским холмам - невысокому, поросшему соснами плато в середине полуострова. Миновав его, можно было снова спуститься в степь и по южному берегу Киммерии двинуться к Пантикапею. Если скифы не успели просочиться и туда, дорога не будет особенно опасной. Однако сейчас у спутников почти не было шансов. Идти по степи, запруженной врагами, и загадывать на будущее мог только сумасшедший. Арета права, они и двух часов не продержатся.
И все же меотянка шагала рядом, хотя на ее хмуром, осунувшемся лице читалась твердая решимость сдохнуть в ближайшей канаве. Почему она шла, бог весть. Левкон ее не подгонял. Всю первую половину дня они двигались медленнее, чем могли, потому что у спутницы все еще болела нога, в которую попали из пращи. Гиппарха не особенно раздражала задержка. Колоксай лучше него знала окрестную степь - тропы и колодцы, - поэтому Левкон позволил ей несколько уклониться к западу от прямой и идти зигзагами.
Кроме того, в случае нападения она могла оказать ему серьезную помощь. Во время боя с Ясиной Левкон своими глазами видел, на что способна Арета. Значит, он правильно поступает, не пытаясь нестись галопом по степи навстречу собственной свободе. Или смерти. Как повезет.
Когда солнце стояло уже в зените, спутники сделали привал у круглого, обложенного камнями колодца. Колоксай рухнула на траву и не подавала признаков жизни. Левкон зачерпнул воду, с виду она казалась ему прозрачной, но увидел, что спутница потянулась за мехом.
- А ты почему не пьешь? - подозрительно спросил он.
- Вода плохая.
- Что ж ты молчала?! - взвился он.
- А ты не спрашивал, - фыркнула женщина. - Вы, греки, жадные. Вам все равно какую воду пить, лишь бы нахлестаться по уши, а потом гадить по кустам зеленой слизью.
"Дрянь! Специально завела меня сюда, чтоб потом бросить, когда живот скрутит", - с ненавистью подумал гиппарх. В степи от плохой воды мигом начинается лихорадка, воспаление кишок, и человек умирает в корчах.
- Здесь коровья чума, - кисло сообщила спутница. - Видишь, в воде плавают белые пленки.
- Послушай, Арета, - сказал Левкон, присев перед ней на корточки. - Зачем ты хотела меня отравить?
- А потому что ты ишак, - последовал ответ.
Логика была неотразимой. Он чуть не залепил ей мехом по лицу, но побоялся разбрызгать воду.
- Куда мы идем? - продолжала Колоксай. - Скифам в лапы? Я уже устала плутать то вправо, то влево от их следов! А ты идешь и идешь, ничего вокруг не видишь. Думаешь, мы далеко ушли от берега? Дудки. Если б наш путь спрямить, мы бы уже половину прошли, а так… - Она махнула рукой. - Взмокли все, ноги гудят, а от моря еще солью пахнет.
Ну уж этого он предположить не мог. Никакого запаха соли вокруг не было. Равно как и следов скифских отрядов.
- Я, конечно, не на помойке рос, как ты, - бросил он. - Но следы в степи читать умею. Не было тут никаких скифов.
Вместо ответа девушка повозила ногой по земле, разгребая пыль, и протянула ему обломок костяного гребня с бегущим оленем.
- Тебе нужно, чтоб перед твоим носом табун прошел? Тогда заметишь?
- Что это доказывает? - Левкон взял гребень из ее рук: орнамент и правда был скифский. - Его могли потерять когда угодно.
- Слом свежий. - Она не хотела больше говорить, швырнула ему бурдюк с водой и отвернулась. Спутник ее явно раздражал, но и уйти Колоксай почему-то не хотела.
Левкон так объяснил себе ее поведение: она боится скифов, а на нем просто вымещает бессилие и страх. Поэтому не стал ничего говорить, отобрал у нее мех, отхлебнул несколько больших глотков и снова стянул горлышко тонким кожаным ремнем. Идти по жаре было тяжело, но спутники, не сговариваясь, поднялись почти одновременно. Теперь и Левкон двигался не особо быстро. А вот Арета вошла в темп, и ее уже не беспокоили ни мошка, ни солнце. При этом она тащила немало: лук, горит со стрелами, холодное оружие и мешок с едой.
Гиппарх поймал себя на мысли, что, будь с ним рядом эллинка из колонистов, само собой разумеется, основную тяжесть волок бы он. Однако Арете и в голову не приходило, что ее вещи, тем более оружие, может нести кто-то другой. Предложи он такое, и спутница, чего доброго, заподозрила бы его в попытке отнять у нее меч.
Сколько гиппарх ни глядел вокруг, никаких следов скифов он не видел. Замечания Ареты: "Здесь они прошли на рысях" или "Вот тут от них отделилось человек десять" - не убеждали Левкона. Будь кругом осенняя степь после дождей, он заметил бы, как и сколько всадников скакало по ней. Но жесткая, почти летняя трава не хранила на себе отпечатков копыт.
Тем неприятнее было убедиться, что Арета права. Миновав очередной пологий спуск в неглубокую котловину, спутники вдруг заметили на гребне дальних холмов двух всадников. Те были не близко и благодаря высокой траве могли не сразу различить путников. Колоксай упала первой и тут же дернула за ногу Левкона. Они вжались в землю, ожидая, куда поскачут верховые. Пока опасность не подкатила, идешь и думаешь, что кругом много мест, где можно спрятаться: камни, ложбинки, одинокие кусты терна и заросли щебляка. Но когда действительно нужно укрыться, лежишь на земле, с ужасом осознавая, какая она плоская.
Всадники поскакали к северу. Но Арета еще долго отказывалась встать.
- Дозорные, это дозорные, - твердила она. - Где-то должны быть еще.
- Если ты так боишься скифов, - сказал Левкон, когда они все же снова тронулись в путь, - как ты убила Скила?
- Я? - Колоксай хмыкнула. - Скила убил его собственный сын. А я… на всю жизнь зареклась соваться в их проклятые кочевья.
Поглядев минуту назад, как у нее трясутся пальцы при одном виде скифского патруля, Левкон готов был поверить в правдивость этих слов. Остаток дня они прошагали без приключений. На закате жара спала, и идти стало легче. Даже неугомонная мошка прекратила лезть во все щели под одежду. У Левкона уже распухла шея. "Интересно, почему ее не трогают?" - злился он, глядя на Колоксай.
- Помажься мочой, - невозмутимо посоветовала она, угадав его мысли.
"Чтоб ты сдохла, ведьма! Пусть меня лучше живьем сожрут!"
- Как хочешь, - пожала плечами Арета. - Тебе же хуже.
Когда солнце село, спутники сделали привал, намереваясь продолжить дорогу сразу после восхода луны. Идти в кромешной темноте было невозможно, и у них, по расчетам Левкона, имелось часа три на отдых. Они привалились спинами друг к другу и разом уснули, как по команде, даже не договорившись, кто подежурит первым. Гиппарх не ожидал от себя такого. А Арета все делала назло.
На этот раз беда обошла их стороной. Когда Левкон проснулся, луна стояла уже высоко и ветер колыхал зыбкое море ковыля, поднимая серебристые волны. При виде этого мрачного великолепия мурашки пробежали по спине гиппарха. Арета, напротив, чувствовала себя вполне привычно. Она вытрясла и переодела скифики, деловито охлопала себя по куртке и поясу, проверяя, все ли на месте, и уставилась на спутника.
- Бояться надо людей.
Левкон не ответил. Беглецы двинулись дальше в полном молчании. Вскоре гиппарх заметил, что Колоксай сняла с плеча лук и наложила на него стрелу. "Людей боится!" - презрительно скривился он. В этот момент в траве что-то зашуршало, точно там рылась большая собака, и прямо им под ноги выскочил средней величины степной кабан с черными полосками на лоснящейся шкуре. Арета сразу спустила тетиву. Просто разжала пальцы, и прежде чем Левкон успел рассмотреть, кого им послали боги, зверь уже ткнулся мордой в землю, издав жалобное злое хрюканье.
- Знаешь, в чем насмешка жизни, раб?
Он не ответил, прекрасно зная, что спутница взялась его доводить. Ей больше нечем было развлечься.
- В том, - продолжала Колоксай, - что здесь практически не из чего развести костер, чтоб поджарить мясо. А когда мы окажемся в лесу, что, конечно, вряд ли, - она хмыкнула, - то там будет полно дров и, как назло, никакой дичи.
Левкон присел на корточки возле кабана, извлек меч и вспорол зверю бок.
- Собери сухой травы, - буркнул он. - Печень можно есть и сырой.
- Все можно есть сырым. - Арета встала и без особых возражений начала подбирать кусты перекати-поля. - Ты умеешь добывать огонь из пальца?
Левкон со вздохом поднялся.
- У нас полно оружия, - объяснил он. - Лязгнем металлом о металл. Только сильно. Будет искра. Держи меч.
- Нет. - Колоксай почему-то отшатнулась. - Делай сам. Я не буду.
- Не дури! - цыкнул на нее гиппарх. - Я же еще и сухую траву должен держать?
Арета снова помотала головой, но акинак взяла.
- Если мужчина и женщина вместе добудут огонь…
Он хрястнул мечом по ее оружию с такой силой, что меотийский клинок чуть не прогнулся, а со скифской бронзы дождем посыпались искры.
- Еще раз.
Она уже не противилась, только обреченно смотрела на дымящуюся траву. Костер наконец занялся, и Левкон, покромсав печень на небольшие куски, стал накалывать их кончиками стрел, чтоб подсунуть к огню. Колоксай отодвинулась, бормоча невнятные угрозы. Выходило, что теперь им не избежать другого пламени, которое разгорается от трения ног.
- Послушай, - оборвал ее Левкон. - Какая тебе разница? Сама говоришь, мы не сегодня-завтра покойники. Так хоть не на пустой желудок.
Арета смолкла. Она не без содрогания взяла стрелу с уже оплывшим кусочком печени и принялась жевать, глядя на бледные предрассветные звезды.
- Почему ты все время споришь? - спросил гиппарх. - Я ведь тебя не обижаю, не трогаю.
- Но можешь. - Женщина неуютно завозилась у костра. - Почему ты в первую ночь, когда оказался у меня в палатке, так зубами стучал, что через стенку было слышно?
Он неприязненно дернул щекой:
- Все говорили: ты убийца.
- Я убийца, - согласилась Арета. - Но тебя-то убивать мне царица не приказывала.
Спутники помолчали.
- Думаешь, пройдем через степь? - осторожно спросил Левкон.
- Вряд ли. - Колоксай поморщилась. Она не считала нужным обманывать его. Он и сам все знал.
Вскоре путники поднялись, хотя предутренний туман еще не рассеялся. Левкон хотел, чтоб сегодня основную часть пути они проделали еще до того, как солнце начнет палить, а жару, если повезет, переждали в какой-нибудь балке. Так и случилось. Опасность обходила их стороной, хотя на горизонте временами появлялись фигурки всадников. Но близко скифы не подъезжали, вероятно, не замечая беглецов.
В середине дня им попалось развесистое терновое дерево, росшее на дне неглубокой балки. Переползая по земле за его тенью, беглецы смогли кое-как переждать жару. Впрочем, что это был за отдых? Трава кололась, а из нее все время что-то стрекотало, кусалось и выпрыгивало. Колоксай с сомнением посмотрела на голую шею спутника, которая вспухла и побагровела.
- Дал себя сожрать, так хоть не расчесывай!
Левкон выругался. Кожа адски саднила так, что он готов был содрать ее ногтями.
- Вы, греки, ни к чему не приспособлены, - заявила Арета, зачем-то вставая на четвереньки и начиная обползать дерево. Она выщипывала из травы редкие кустики мяты и засовывала себе в рот. - Жили бы себе дома.
- Мой дом здесь, - отрезал Левкон. - Я родился в Пантикапее.
В этот момент Арета, стоя у него за спиной, сплюнула себе на ладони травяную кашу и с силой припечатала ее к шее спутника. От неожиданности Левкон взвыл. Он дернулся, чтобы отвесить Колоксай подзатыльник, но она увернулась.
- Спасибо надо сказать, придурок.
Было противно сидеть, обтекая зеленой жижей и чужими слюнями. Но как ни странно, зуд в шее через некоторое время ослаб. Солнце стояло еще высоко, но небо потихоньку заволакивалось серым маревом, защищавшим от палящих лучей.
- Как думаешь, долго еще? - Левкон встал, приподнимая полупустой мех и встряхивая на плечах лук с горитом.
- День, может, полтора, - прикинула Колоксай. - Как пойдем.
И в эту минуту прямо над их головами на холме, с которого в балку спускалась едва приметная тропа, раздался топот копыт. Если б спутники отдыхали на равнине, они бы издалека увидели приближающихся всадников, а еще раньше почувствовали дрожь сухой земли. Но стенки оврага гасили звук, идущий сверху, и, наоборот, усиливали голоса беглецов со дна. Вскрик гиппарха, когда Колоксай шмякнула ему на шею проклятое снадобье, далеко разнесся вокруг и привлек внимание степняков, которые так проехали бы мимо, ничего не заметив.
Их было четверо: двое надвое, молодой со старым, как ездят скифы. Грузные бородатые воины и совсем зеленые юнцы. Они свалились в балку, как птичий помет на голову. Левкон успел только выхватить меч и высоко поднять его, отбивая первый удар наклонившегося с седла скифа. Он никак не мог предположить, что старая добрая бронза, которая перед этим без всякого ущерба для себя колотила по акинаку Ареты, вдруг треснет в самый неподходящий момент. И в ту же секунду два аркана, пущенные молодыми всадниками, захлестнули торс гиппарха, плотно прижав его руки к телу и не давая пошевелиться. Не слишком опытные юноши дернули ремни на себя, при этом еще плохо справляясь с сильными боевыми лошадьми, каждая из которых тянула в свою сторону, и чуть не разорвали пленника.
- Кир-олаг! - обругал один из старших воинов и спешился, подбирая остатки меча Левкона.
- Кин-ан-ме? - "Откуда у тебя это?"
Гиппарх молчал. Он с удивлением стрелял глазами вокруг, не зная, куда делась Арета. В момент нападения она как сквозь землю провалилась. Вряд ли скифы даже успели заметить, что в балке, кроме Левкона, был еще кто-то. Колоксай не оправдала его надежд на помощь. Но с другой стороны, что она могла сделать против четверых всадников? Благородно погибнуть, защищая человека, который для нее пустое место?
Во всяком случае, сам он пытался сражаться. Это было слабым утешением. Гиппарх ничем не выдал присутствия в овраге еще одного беглеца. Не вертел головой и не звал. Хотя мог с досады подставить и ее. Скифы ничего не заподозрили, связали ему руки, вытащили наверх в степь, а потом, к большому удивлению Левкона, взгромоздили на лошадь позади одного из молодых - видимо, ехать было не близко.
Уже поднимаясь по склону, он обернулся и заметил среди плотной зелени тернового дерева кожаный рукав Ареты. Девушка, как большая змея, обвилась вокруг одной из толстых веток. Она смотрела на него во все глаза, и ее побелевшие губы что-то повторяли. Не трудно было догадаться, что это: "Садан акин" - "плохой меч" по-меотийски.
Всадники, видимо, решили, что он не понимает скифского, раз не ответил на вопрос об оружии. Всю дорогу бородатый вертел обломок акинака и объяснял остальным, что этот меч, судя по золотой обкладке, принадлежал кому-то из рода Берды, а сам Берда ушел вместе с отрядами Партата по северному берегу "пощипать перья из хвоста Тиргитао".
- Малый явно что-то знает, - втолковывал бородатый спутникам. Он исподлобья смотрел на Левкона, и гиппарх ему явно не нравился. - Надо его допросить по-ихнему, по-собачьи. Может, в стойбище кто знает?
Левкон уже отвык от того, что вокруг не говорят на койне. И меоты, и синды перенимали его легко. Они целыми днями трещали, переходя с родного на греческий и обратно. Тавры тоже кое-что понимали, особенно те, кто жил поближе к торговым колониям. Но скифы всегда были туги на ухо и тяжелы на язык. Они не желали говорить "по-собачьи", и пленные быстро учились, нутром понимая смысл каждого их окрика. Левкон знал это по себе.
Ему давно не доводилось находиться бок о бок с живым скифом. Шедший от воина впереди острый запах кислого молока и вареной конины разом всколыхнул в голове пленника рой самых гадких воспоминаний. Этот незабываемый аромат Левкон ни с чем бы не перепутал. "Почему от Ареты так не несет?" При мысли о Колоксай ему стало еще больнее. Она-то ушла от врагов. Спряталась. А он… Погулял на воле день с небольшим, и на тебе, давно не виделись! Левкон был зол на богов. За что они его так? Подразнили свободой и обратно в ошейник? Лучше б оставили все как было.
После двух часов езды впереди синей полосой замаячили холмы, и вскоре гиппарх разглядел сизые дымы от множества костров. Скифы разбили стойбище недалеко от Киммерийских холмов, до которых Левкон так стремился добраться. В этом тоже была особая издевка судьбы.
В центре поселка торчали плетеные кибитки, снятые с колес, и временные загоны для скота. Повозки громоздились рядом, поставленные набок, как бы отделяя каждое хозяйство от соседей. Женщины в ярких рубашках толкались у костров. Время шло к ужину, и везде готовили мясную похлебку. Вонь от горелых костей стояла на всю степь. Хозяйки соскабливали с них мясо и подкладывали их в огонь. Скифы стряпали по старинке, положив мясо в желудки зарезанных животных, долив воды и подбросив туда просо. Бычьи кишки раздувались при этом до таких чудовищных размеров, что грозили лопнуть и залить огонь.
Несмотря на отвращение к скифской еде, гиппарх почувствовал, как голоден. Днем на жаре есть не хотелось, во время привала спутники через силу проглотили по кусочку соленого мяса, запив его теплой, начинавшей тухнуть водой. Сейчас же аппетит разыгрался, но Левкон знал, что ему не дадут даже пить, пока не расспросят хорошенько и не решат, кому он принадлежит. Заниматься этим перед ужином у всадников не было никакой охоты. Их ждал обильный стол, а потом, Левкон это хорошо помнил, не менее обильные возлияния. Скифы всегда напивались по вечерам - не важно чем, перебродившим медом или кислым кобыльим молоком, которое ударяло в голову куда сильнее, чем вино.
Нет, сегодня с ним никто возиться не будет. Засунут в какой-нибудь загон, свяжут по рукам и ногам: жди утра. Счастье еще, что у них нет свиней. У синдов были, но те уже почти и не кочевали, так - переходили со стоянки на стоянку. Свиньи, вечно голодные, злые, норовили сожрать все, что плохо лежит или плохо ходит. Щенят, котят, даже младенцев, если отвернуться. Левкон помнил, как одного пленного напея, не подумав, закрыли в свином загоне. Утром гиппарх сам выгребал то, что осталось.
Как Левкон и предполагал, его отвели за переносные изгороди, где вяло топтались безрогие волы, таскавшие скифские повозки. Связанному удалось кое-как сесть, привалившись спиной к столбу. Постепенно сгустились сумерки. Стук посуды и хмельные голоса хозяев стойбища стали глуше. Иногда до пленника доносились крики, брань, хохот и обрывки песен:
В Херсонесе мне заплатят
За гнедого жеребца,
А на рынке возле Тиры
За хозяина-глупца…
Левкон терпеть не мог эту песню еще со времен своего прошлого плена. Каждая строфа в ней кончалась припевом:
Желтоглазая гречанка
Не дождется молодца.
Стоило подумать о собственной судьбе. Пока его не били - это хорошо. Но и не кормили - это плохо. Однако хуже всего было то, что Левкон никак не мог угадать: для чего он понадобится новым хозяевам? Если они просто кочуют и захотят его продать, тогда пока нечего бояться: всерьез его не тронут, не желая испортить товар.