- Так посмотри! - Пан фыркнул и стряхнул Радке на голову целый сугроб снега. - Да тебя вообще нельзя растормошить! - обиделся он. - Эй, девушка! Там на берегу кентавр, который любит тебя. И которого любишь ты. Я подумал, что тебе надо это от кого-то услышать. А то сама ты ни за что не догадаешься.
Пан начал таять буквально на глазах. Только тут Радка опомнилась.
- Постой! Но как же… - закричала она, не понимая, к чему разговоры о любви в положении Хиронида.
- Держись поближе к моему сыну, - проблеял над самым ухом козлоногий. - И увидишь, что все устроится.
- А кто твой сын? - озадаченно переспросила синдийка.
- Конечно Элак! Тупица! - возмутился Хозяин Леса. - Такой слепоты я не ожидал даже от тебя!
Элак мыл ноги на берегу ручья. Он утомился за день и хотел, чтобы его оставили в покое. В душе юноши росла уверенность, что он приближается к какому-то важному рубежу. Приближается вместе с караваном царя, но событие это будет иметь значение лично для него. Он не останется сторонним наблюдателем.
Что именно должно произойти, Элак не знал. Но чувствовал, что волшебный срок службы смертной женщине, после которого сын леса станет Царем Леса, истекает. По капле. Как вода в часах.
Кровь Диониса - Великого Ловчего Душ - бродила в нем, словно старое вино в дубовой бочке. Той самой бочке, на которой когда-то восседал его козлоногий родитель Пан. Элак нуждался сейчас в его совете. Он подошел к черте и боялся переступить за нее. Более того - не знал, как это сделать. Если бы боги время от времени давали хоть какие-нибудь пояснения!
Сильный удар в спину сбил Элака в ручей. Он до пояса искупался в ледяной воде и с гневным возгласом обернулся назад.
- Что за шутки! - Готовая сорваться брань застыла у него на губах.
Огромный золотой зверь, чья шкура от загривка до самого хвоста уже была подернута сединой, стоял на берегу, держа в лапах новый снежок и готовясь заткнуть им рот неучтивому сыну.
- Не ждал меня? - осведомился Пан.
Элак очумело мотал головой.
- А должен был чувствовать мое приближение, - укорил Хозяин Леса.
- Я чувствовал… - попытался оправдаться юноша.
- Я знаю, - перебил Пан. - Твое время подходит. Слышишь толчки крови?
- Да, - кивнул Элак, с ужасом ощущая, что в присутствии божественного родителя кровь действительно пошла толчками, останавливая и снова подгоняя его сердце.
- Привыкай, - кивнул Пан. - У нас все иначе, чем у людей. Мы - счастливые порождения Диониса - либо мчимся по лесу в буйном веселье, либо мертвы, как земля под снегом. Чтобы жить, надо умирать.
Элак испытал страх. "Умирать" - это не "умереть". Раз и навсегда. Это уходить и возвращаться, сохраняя надежду на жизнь.
- Мы переходим черту, танцуя, - подтвердил его мысли Пан. - Прыжок туда. Прыжок обратно. Ты меня понял?
- Кажется, - неуверенно кивнул Элак. - Значит, я скоро умру?
- Для тебя это не имеет значения, - тряхнул рожками Хозяин Леса. - Важно другое. Такие, как мы, помогают возрождаться всем остальным. Менять платье. Сбрасывать обветшавшие листья. Мы не зря скачем между мирами. Наша кровь - та нитка, которой они сшиты.
- Я не понимаю…
- Речь о царе, - подсказал Пан. - Он задумал опасное путешествие. Но без тебя ему не завершить круг. Дорогу туда Делайс пройдет сам. У него достанет мужества. А вот ворота обратно ему откроешь ты.
Юноша в испуге смотрел на козлоногого родителя.
- Я объясню тебе, что ты должен сделать, - подбодрил его Пан. - Ты же хочешь наследовать мою Зеленую Корону?
Сны, которые приносит северный ветер, всегда беспокойны. Борей подчинен Аполлону, а лучник из ледяной страны умеет набить его колючими иголками страхов и сомнений. В эту ночь Бреселида видела солнечного бога словно издалека. Он маячил за сплошной пеленой снега, и "амазонка" чаще слышала его голос, чем различала фигуру.
- Не надо бояться за царя, - прежде всего, потребовал гипербореец. - Страх помешает тебе действовать правильно.
- Но он сгорит! - попыталась возразить Бреселида.
- Молчи и слушай, - шикнул на нее Феб. Раньше он никогда не говорил с ней так раздраженно. - Смерть не имеет значения. Он вернется.
- Но…
- Если ты все сделаешь, как надо, - гнул свое Аполлон. - Возьми пепел царя после всесожжения. Не перепутай. Это важно. Жрицы будут стараться всучить тебе чужие останки.
Бреселида прижала пальцы ко лбу. Кожа была раскаленной в самой середине, между бровей, а вокруг ледяной.
- Во время ритуала, - продолжал гипербореец, - не позволяй никому оборвать страдания царя на костре. Сделай это сама. Моим Золотым Серпом. - Он извлек из-под плаща проклятое оружие, которое уже послужило причиной смерти Фарнака. - Если убийство жертвы совершит одна из "милосердных" жриц Долины Духов, она навсегда прикует душу царя к этому месту. Делайс станет камнем. Там много таких валунов.
Бреселида замотала головой. Она не могла поднять руку на "живого бога".
- Пепел положишь в Золотую Колыбель Трехликой, - не обращая внимания на ее протесты, продолжал Феб. - Дальше от тебя уже ничего не зависит.
- Но где я найду Колыбель? - едва не заплакала "амазонка". - И как до нее добраться?
- В Трехглазой пещере на Святом Камне, - последовал ответ. - Положись на Нестора. Грифоны чуют сокровища. Надеюсь, что даже такой ученый сухарь, как он, не утратил природного нюха на золото. - Феб усмехнулся. - Ты же следи только за тем, чтоб мальчик-пан сопровождал тебя до самой Колыбели. А потом исполни с ним то, что уже сделала с Делайсом.
- Нет! - закричала Бреселида. - Ты заставляешь меня убивать друзей!
- Любимых, - поправил Феб и растворился в сияющей снежной круговерти.
Когда Бреселида проснулась, Золотой Серп лежал на пожухлой траве и тускло поблескивал каплями воды от растаявшего ночного инея.
В ту же ночь Аполлон имел беседу с царем. Но о чем они говорили, навсегда осталось тайной. На следующий день караван достиг Долины Духов. Еще издалека можно было различить черные клубы дыма, поднимавшиеся над ней. Всесожжение продолжалось неделю, не останавливаясь ни на миг. Ничего величественного в нем не было. Паломники подвозили животных, выпачканные сажей жрицы раскладывали костры.
Скот горел живьем, и над долиной стоял неумолчный разноголосый вой. Ревели быки, захлебываясь, кудахтали куры, с надрывавшей душу тоской ржали, обезумев от ужаса, лошади.
- Если б я выбирал место смерти, - хмыкнул Делайс, - то нашел бы что-нибудь повеселее.
- Я слышу флейту, - удивился грифон.
Действительно, среди адского гвалта можно было различить тонкий свист. Жрицы играли жалобные гимны на полых костях с высверленными дырочками. "Так начиналась музыка". Бреселида уже привыкла, что Феб в любую минуту может заговорить у нее в голове. "Теперь ты знаешь, как страшно было тогда?" Меотянка поняла его. Солнечный лучник говорил о временах, когда подобные святилища не прятались по горам и непроходимым чащобам, а выставляли себя напоказ. "Люди не хотят вспоминать, что такие места существуют, - шепнул гипербореец. - Но они есть, независимо от того, знаем мы о них или нет".
Жрицы из долины приняли царя скорее деловито, чем торжественно. Почести, оказанные ему, были торопливы. Точно сожжение "живого бога" казалось им само собой разумеющейся вещью, происходившей каждый день. "Куда мы привезли Делайса?" - со злобой думала Бреселида. Ее возмущала уже даже не сама необходимость смерти любимого, а поспешность и суетливое непонимание, с которыми эта смерть обставлялась.
Жрицы Долины Духов, как и положено, были трех возрастов. Но все они в своей черной, выпачканной сажей рванине казались всаднице на одно лицо. Как стая ворон - та тощая, у той лапа перебита, - но в целом воронье, не ласточки. Глядя, как они разгребают едва прогоревшие уголья под двумя криво сколоченными грабовыми бревнами, от которых только что отвязали останки белого быка, Бреселида подумала, что лучше умрет, чем позволит их бесстыдным рукам касаться Делайса. Пусть в последние минуты царю служит родной человек, сознающий, какую жертву он приносит.
Стук упавшего на каменистую землю золотого пояса прервал мысли Бреселиды. Царь уже соскочил с лошади, снял плащ и отколол застежки туники. То, что ему пришлось делать это самому, взбесило сотницу еще больше. Может, он еще своими руками подожжет костер?
Между тем "живой бог" стоял уже совершенно голый, с некоторым сомнением разглядывая дымящееся костровище. Еще секунда - и его босые ноги зашлепали по тлевшим углям к кривой бревенчатой рогатине. Делайс давно не ходил без сандалий. Кожа на его ступнях не была грубой, и он поджимал то одну, то другую ногу, стараясь не обжечься. Смешная предосторожность для того, кто через несколько минут вспыхнет целиком.
Впервые в жизни Бреселида осознала полную противоестественность жертвы. Отдать родное огню, чтоб потом получить безобразные ошметки! "Мое! Мое! Не трогайте!" - чуть не закричала женщина и, разбрасывая сапогами угли, рванулась вслед за царем. Она оттолкнула двух грязных, как помоечные кошки, жриц, которые начали обматывать запястья Делайса еще горячей после предыдущей жертвы цепью, и… наткнулась на темный от гнева взгляд царя.
- Отойди. Если не можешь помочь, - процедил "живой бог".
- Я могу. Могу! - захлебнулась всадница.
- Тогда закрепи цепь в кольцах. - Его тон был ледяным, и руки Бреселиды опустились. - Ты позволишь себе прикончить меня, - продолжал царь, - не раньше, чем нижняя часть моего тела превратится в прах. Потом пусть прогорит все.
- Боги! - простонала Бреселида.
- Мне не будет больно, - утешил ее Делайс. - Смотри, они укладывают вместе с дровами лавр. Это и есть честь, которую здесь оказывают царю.
Бреселида обернулась. Деловитые жрицы, недовольно фыркая по поводу ее выходки, перекладывали поленья толстыми вязанками дикого лавра. Листья на ветках были еще свежими и обещали обильный дым.
- Я задохнусь, - подтвердил ее мысли царь. - Но еще до этого лавр так одурманит меня, что я ничего не почувствую.
Меотянка с трудом выдохнула из себя воздух. Будто это простое действие доставляло ей боль. Костер занялся. Быстрота, с какой жрицам удалось раздуть пламя, объяснялась остатком горячих углей предыдущего костровища. Тут только сотница спохватилась, задавшись вопросом, а кто, собственно, полыхал на этом месте до царя и можно ли будет отделить его пепел от пепла…
- Кого здесь жгли? - обратилась она к чумазой жрице-распорядительнице.
- Что? - не поняла та.
- Кто здесь горел до "живого бога"? - резко гаркнула на нее Бреселида, кладя руку на меч.
- Не помню. Многие, - отмахнулась женщина. - Вчера был олень, ворон, волк, клетка с лебедями. - Она катала по земле большим пальцем босой ноги остывший уголек и с любопытством смотрела на всадницу. - А какое это имеет значение?
Меотянка не удостоила ее ответом. По знаку Бреселиды охранницы встали кольцом вокруг костра, обнажили оружие и взяли на караул.
Царь не кричал. Должно быть, сначала сдерживался, а потом от чадящих лавровых веток пошел густой дым, и Бреселида перестала видеть его лицо. Она взмолилась Иетросу, чтоб слова Делайса о дурмане оказались правдой. "Пусть ему не будет больно, - шептала женщина. - Только не ему…"
В первое время царь еще ощущал жжение. Но потом лавровые листья дали дым, и в ушах у Делайса зазвенело, а голова начала заваливаться набок. На миг он пожалел своих ног, кожа на которых вдруг пожелтела и натянулась, как у печеной курицы, а потом вздулась волдырями и лопнула сразу во многих местах, брызжа в огонь мутной сукровицей.
Но это было последним, что "живой бог" видел вокруг. Дальше его подхватило и понесло, как сухой виноградный лист, сорванный ветром. Он летел в ясном серо-голубом небе, разрезая холодный воздух. А далеко внизу над узкой каменистой долиной поднимались вверх дымы осенних костров. Неожиданно между перистыми облаками сверкнул яркий солнечный луч. Золотое лезвие распороло небо. Бреселида опустила Серп.
Она стояла в оцепенении, глядя, как из рассеченного беззащитного живота царя хлещет на огонь кровь. Раньше ей никогда и в голову не приходило, сколько в человеке жидкости! Женский удар акинаком - что? Ткнуть - отскочить. Никогда не снести голову, даже не отрубить руку. Не по силам. Замешкаешься, дергая застрявшее в кости оружие - потеряешь жизнь.
Кровь все лила и лила, обдав Бреселиду от груди до пят. Угли под ногами даже перестали шипеть. Минуту назад она вошла в настоящий костер, девушки окатили ее водой. Сейчас от кожаных штанов и куртки валил пар. Всаднице было жарко и тяжело. Но, глядя на поникшую голову царя, она испытывала облегчение. Успела.
Жрицы, как и говорил Аполлон, хотели сами прикончить жертву, чтоб навсегда привязать ее душу к этим проклятым местам. Вокруг стояли валуны - духи тех, с кем эта шутка удалась. Но Бреселида честно исполняла долг. Как бы ни был ее взгляд прикован к дымной завесе, за которым корчилось в огне тело Делайса, краем глаза сотница все же заметила, что распорядительница вынула из лохмотьев кремневый нож. По знаку пальцев командира другие "амазонки" удержали жрицу, и пока та билась и кричала, Бреселида сделала свое дело.
Но ее служба не была окончена.
- Теперь прогореть должно все, - скупо бросила она, и меотянки из охраны засуетились, собирая новый хворост и подгребая еще не погасшие угли.
С ног до головы в крови царя, Бреселида вышла за черную границу костровища и в изнеможении опустилась на землю. Что она чувствовала? Ничего. Ее сердце устало болеть. Делайс умер. Ему было обещано возвращение. Она не верила.
Люди возвращаются травой, сырой землей в отвале борозды, конским навозом. Но еще никто никогда не видел, чтоб живое вернулось живым. Смерть крепко запирает за собой двери.
Неимоверная усталость обрушилась на плечи женщины. За годы, проведенные рядом с Делайсом, она все время теряла: сначала Пелея, потом Фарнака, теперь его самого. А может, кровавый счет следовало начать с Асандра Большого? Ведь именно тогда она впервые столкнулась с "живым богом"… Теперь это не имело значения. Делайс был мертв.
Феб, все время находившийся рядом, пожалел всадницу. Он коснулся стрелой ее век, и они, отяжелев, сомкнулись сами собой. Сон Бреселиды был короток и глубок. Когда она проснулась, костер уже догорел. Жрицы сгребли и вынесли даже пепел.
- Куда его отнесли? - устало спросила сотница. Опершись на руку Радки, она встала и огляделась вокруг.
Вечерело. В стороне черные, как вороны, хозяйки этих мест кучками ссыпали неровные горки обугленных костей и пепла. Кого-то было больше, кого-то меньше. Их покрывали дерюгой и придавливали по краям камнями, чтобы не разметались по ветру.
- Мы хотим забрать прах царя, - тоном, не терпящим возражений, сказала Бреселида.
Распорядительница указала рукой на одну из кучек. Наученная горьким опытом, она не стала перечить. Во всяком случае, вслух.
- Кто мне докажет, что этот пепел его? - недоверчиво спросила меотянка.
- Никто. - Жрица скрестила на груди руки. - Хотите - берите, не хотите - не надо.
Бреселида опустилась на корточки и откинула дерюгу с указанной кучи пепла.
- Госпожа моя. - Шумно дыша, рядом с ней присела Умма, - Когда моего брата съели, я нашла бляшки от его пояса в костре. У царя было что-то такое?
- Нет. Кажется. - Бреселида запнулась, вспомнив тело "живого бога", изгибавшееся, а потом обмякшее в пламени. - Браслет, - сказала она. - Волчий браслет Кайсака. Ищем.
По ее знаку все меотянки разбрелись между бесчисленных кучек пепла и, опустившись на корточки, стали по-собачьи разгребать еще теплую золу. Кому попадался треснувший осколок рога, кому клык. Но золота не видел никто. Бера первая заметила блестящий предмет, но не стала хватать его руками. Утробным чутьем почувствовав, что этой горки должна коснуться Бреселида, девушка-медведь знаком поманила командира:
- Здесь что-то есть.
Сотница склонилась над черной кучкой. Уцелели челюстная кость и несколько позвонков. Остальное рассыпалось в прах. Браслет был еще горячим. Схватив его, Бреселида обожгла пальцы. Она закусила губу, чтобы не заплакать, но слезы сами собой стали капать, выбивая в мягком, как пыль, пепле глубокие ямки.
Женщина собрала останки царя в кожаный мешок, туго затянула его и, не обращая внимания на протесты жриц, велела меотянкам собираться в путь. Их не посмели остановить. Суровая охрана. Мрачный командир. Тень мертвого царя в пустом седле. И хотя нимфы гневно махали им вслед еловыми ветками с занявшейся от огня хвоей и выкрикивали проклятия, ни Бреселида, ни одна из ее всадниц не оглянулись. И тем спасли свои души.
Что-то перевернулось в глазах этих простосердечных женщин. Точно мир сначала встал с ног на голову, а потом вернулся обратно, но теперь выглядел иначе. Была ли тому причиной смерть царя? Или то, что ни одна из всадниц не желала ему смерти?
Темные громады волн шли на берег. Бреселиду удивляло, что она издалека может различать их бег. Ее маленький отряд двигался по юго-западному отрогу горы Святой Камень. Небо чиркало здесь брюхом по земле. Туман стелился у самой травы и лип к ногам лошадей.
Казалось, вся пестрота мира разом сошла на нет. Каждый шаг был прост и скуп. Взгляд - бесцветен. Воздух настолько разряжен, что приходилось глотать его полным ртом и все равно задыхаться. Женщины валились с седел. Бреселиду это не заботило. Она молчала уже третьи сутки, и никто не осмеливался ее побеспокоить. Белерофонта вели в поводу. "Амазонка" решила, что конь умрет на могиле царя, если они не найдут Золотую Колыбель.
Странные фигуры продолжали маячить в стороне от дороги. Умма исчезала куда-то по ночам, а утром возвращалась довольная и усталая. Это только подтверждало подозрения Бреселиды: к кому, кроме Ярмеса, могла бегать в темноте ее медведица? Значит, слуги царя сопровождают караван и после всесожжения.
- Здесь скручивается пуповина мира. - К "амазонке", хлопая крыльями, подлетел Нестор. - Видишь, небо сходится с землей?
- Ищи Трехглазую пещеру, - процедила Бреселида сквозь зубы.
- Почему я? - удивился грифон.
- Твои сородичи прекрасно чуют золото. - В ее тоне хронисту почудилась насмешка.
- Я ученый, а не какой-нибудь лозоходец! - возмутился он. - Я всю жизнь рылся в манускриптах и находил много сокровищ человеческого ума. Но ни разу не искал сокровищ земных! Золото мира - удел неразумных.
"Неужели Аполлон ошибся? - думала меотянка. - И Нестор нам ничем не поможет?"
- Оставь его, - шепнул ей на ухо Элак. - У него давно отшибло нюх. Если он вообще когда-нибудь был.
- Но грифоны…
- У нас два грифона, - подсказал юноша. - Забыла? Малютка Конфуций уже раз помог царю. Пусть ищет золото.
Инстинкт у него посильнее, чем у этой ходячей библиотеки с клювом.
- Как мы объясним малышу, что такое золото? - вздохнула женщина.
- Покажи ему волчий браслет.
Бреселида ценила Элака именно за умение вовремя найти выход. Будет жалко… Тут всадница ужаснулась. Ей предстояло лишить молодого Пана жизни. Знает ли он об этом? Судя по беспечному виду, нет. "Что же мне делать?"
"Амазонка" подъехала к краю пропасти и, глотнув полной грудью пьянящий воздух высоты, выкрикнула:
- Что мне делать?!!