* * *
Шея твоя высока и пряма,
Разумна твоя голова,
Живот твой подтянут, спина поката,
Твоя гордая грудь мускулиста…
Лошадь резко завернула голову назад и попыталась его укусить, но Вилл ей этого не позволил, обеими руками ухватившись за гриву поближе к затылку. А затем заклинание начало действовать, и она уже больше не пыталась его сбросить, а лишь продолжала в паническом ужасе мчаться во весь опор.
В полном теперь одиночестве - ведь табун далеко отстал - они мчались и мчались но боги уж знают каким туннелям. Несмотря на свою слепоту, Царь-кобылица каждое мгновение знала, где находятся стены, и, что было похоже на чудо, ни разу их не коснулась. И не споткнулась тоже ни разу. Какие бы чувства ни заменяли ей зрение, их острота была очевидна. Лишь теперь Вилл окончательно понял, почему лорд Уиэри так стремился получить этих лошадей.
Ведь мотоцикл в туннелях практически бесполезен, на нем нельзя ездить по шпалам и уж никак не перепрыгнешь провал в полу. А эти животные промчатся где угодно, и со скоростью во много раз большей, чем скорость пешехода.
Радость царя, опора воителя,
Яро-копытое сокровище богача,
Неуемный восторг для неугомонного…
Заклинание длинное, в сотни строк, и пропусти из них Вилл хотя бы одну, оно не подействует. Трудно было учить эти строчки, но теперь, приближаясь к последним, Вилл вдруг ощутил мысли Царь-кобылицы, струившиеся серебряным ручейком где-то рядом, почти сливаясь с его собственными мыслями. Он и она были теперь заодно, двигались заодно, думали заодно, на толщину волоска от полного слияния двоих воедино.
Скачка кажется легкой ленивому домоседу,
Но она - дело мужества и отваги для того,
Кто без устали странствует
Верхом на могучем коне.
Ее дыхание участилось, стало напряженным. Лошади не могут скакать во весь опор слишком уж долго, хотя городские жители и думают, что это может продолжаться часами. Царь-кобылица выдохлась - у Вилла покалывало в груди отзвуком ее боли, - и если не сделать передышку, ее могучее сердце попросту не выдержит, разорвется.
Это был опасный, ответственный момент. Виллу предстояло убедить ее, что признать его полноправным всадником все же предпочтительнее смерти. Все еще цепляясь за гриву, прижавшись щекой к лошадиной шее, он закрыл глаза и вошел в ее мысли. В мире Царь-кобылицы отсутствовал свет и отсутствовал цвет, но в целом ее сенсорное пространство оказалось шире и разнообразнее его собственного, потому что она обладала добрым десятком других, пусть и зачаточных чувств. Подключившись к ее сознанию, он ощущал прохладу, исходящую от стен, сухость или влажность грунта под ними и перед ними. На самом пределе восприятия еле заметной щекоткой мелькали электрические заряды, дремавшие в проводах и многочисленных стальных решетчатых мостках. Звуки, проходящие сквозь воздух, замедлялись и ускорялись его меняющейся плотностью. Запахи приносили с собой точное расположение своих источников. И все это - запахи, звуки и прочие ощущения - сплеталось вместе в полную картину окружающего.
И Виллу вдруг вспомнились поля за околицей его деревни, густой зеленый запах травы и как золотит предзакатное солнце верхушки тяжелых колосьев. Он вспомнил холодную, хрустально-прозрачную воду ручья, бегущего по зеленой лощине, и как взрывается она под копытами одолженного у соседа коня. Вспомнил нестрое порхание бабочек на нежданно открывшейся поляне и сад с древними скрюченными яблонями, среди которых над гниющими паданцами гудят и танцуют тяжелые шмели. И все эти впечатления навсегда остаггутся закрытыми для Царь-кобылицы, хотя стремление к ним у нее в крови, записано в ее генах.
Он уже допел последние слова заклинания, но продолжал бормотать Царь-кобылице на ухо.
- О, благородная леди, - ворковал ей Вилл. - Ты и я, о мать всех коней, мы были предназначены друг для друга. Поделись со мною своей крепкой спиной, дай мне ездить на тебе верхом, и я буду тебе показывать картины вроде этой каждый раз, когда мы будем вместе.
Эти слова ее всколыхнули, он это чувствовал. Он чувствовал, как слабеет ее решимость.
- Я буду с тобой бережлив и заботлив, я это твердо тебе обещаю. Овес каждый день, и никакого седла, никакого. Я буду скрести твое тело, расчесывать гриву и заплетать твой хвост. Я не стану нигде тебя запирать. Ты всегда будешь пить только чистую воду и спать на свежей соломе.
Теперь он поглаживал шею лошади левой ладонью. Она все еще оставалась пугливой, но Вилл ощущал, как в ней нарастает теплое чувство.
- И самое главное, - прошептал он, - кроме меня, никто на тебе ездить не будет, никто и никогда.
Мягко, осторожно он потрогал удовольствие, с каким она это услышала. Радостно, уверенно он показал ей, как ему приятно, что она так к нему относится. Личность перетекала в личность, так что вскоре всякая грань между ним и ею, между феем и лошадью окончательно растворилась.
Теперь они были одно.
Вилл почувствовал, что по лицу его катятся слезы. От радости, конечно же, потому что чувства, его переполнявшие, чувства, рвавшие ему грудь, были чем угодно, но только не горем.
- Как тебя зовут, дорогая? - прошептал он, даже не пытаясь унять слезы. - Как же мне звать тебя, милая?
Но у лошадей нет имен, ни тайных, ни бытовых, для общения. В их мире вообще нет слов. Они не знают лжи, не знают фальши, потому что все просто такое, какое оно и есть. А потому задача именования ложилась на Вилла.
- Ты будешь для меня Эпона,- решил он. - Великая Госпожа Лошадей.
Впервые за долгое, мучительно долгое время он был абсолютно счастлив.
Теперь нужно было вернуться на последнюю стоянку Армии Ночи, но с этим Вилл не торопился. С такой скакуньей, как Эпона, быстрейшей из своего племени, он никак не рисковал вернуться последним.
Отвези меня туда, где мне нужно быть, - прошептал он ей на ухо. - Только не торопись.
И отпустил голову Царь-кобылицы.
Они пробирались сквозь мрак окружными, но удобными путями. Время от времени при их приближении загоралась одинокая электрическая лампочка или цепочка флуоресцентных трубок, загоралась, проплывала мимо и исчезала позади. Они ехали вниз и снова ехали вверх. Однажды Эпона изящно, на зависть любой аристократке, поднялась по широкой мраморной лестнице, над которой висели хрустальные люстры, похожие в темноте на призраки огромных медуз. Они проехали длинным коридором со стенками из дикого камня и потолком настолько низким, что Эпоне приходилось наклонять голову. В паре мест потолок прошелся, словно теркой, по спине Вилла, хотя тот и прижимался к спине лошади. Он уже начал опасаться, не заблудились ли они, когда Эпона встряхнула головой и вошла в огромную пустынную пещеру.
Нет, не совсем пустынную. Потолок пещеры даже не просматривался, зато посреди нее что-то смутно светилось.
Это был корабль.
Корабль, почти не покосившийся, ушел по ватерлинию в многовековую грязь, успевшую за века и высохнуть, и окаменеть. Корабль был очень древний, парусник, его сломанные мачты валялись рядом с ним на земле. Корпус корабля порос белым светящимся лишайником и мерцал во тьме, как большая гнилушка. Корабль был похож на галеоны и караки, какими они выглядят на гравюрах, и явно пролежал здесь очень долго. Как вышло, что он нашел свой конец глубоко под Вавилоном, в этом пузырьке вулканической породы, было полнейшей загадкой. Тут, конечно же, присутствовали страшные проклятия, огромное прегрешение, мощные заклинания и жуткое воздаяние. Тут, конечно же, умерли многие, умерли в ужасе и отчаянии… Но все это осталось в прошлом, все участники страшных событий уже много веков как умерли и ушли к Черному Камню.
Эпона остановилась у кормы корабля и начала ощипывать с его руля лишайник. Вилл соскользнул на землю.
- Почему мы здесь? - спросил он. - Я хотел, чтобы ты меня доставила совсем в другое место.
Лошадь нервно вскинула голову. Слов Вилла она не понимала, зато уловила осуждение, звучавшее в его голосе, и с негодованием его отвергла. Ощутив направление ее мыслей, Вилл припомнил свою команду и запоздало понял, что тогда не представил себе зрительно никакого конкретного места, а просто велел лошади отвезти его туда, где ему нужно быть.
- Так что же, старушка, это здесь мне нужно быть? Эпона хрустела лишайником.
- Ну что ж, если мне нужно быть здесь…
В поисках способа попасть на корабль Вилл прошел сперва в одну сторону, потом в другую. В конечном итоге он подобрал обломок одной из мачт, приставил его под не достававшие до земли сходни и полез наверх.
На палубе лишайник не рос, зато иллюминатор полубака горел изнутри уютным оранжевым светом. Крайне осторожно, ведь палуба сплошь прогнила и грозила под ним провалиться, Вилл прошел на нос. Его обуревали тяжелые предчувствия; чтобы хоть как-то успокоиться, он несколько раз глубоко вздохнул и только потом постучал в дверь.
- Она не закрыта, - сказал Шептун. - Входи. И Вилл вошел.
При свете подвешенной к потолку керосиновой лампы он увидел в дальнем конце каюты молодого, судя по стройной фигуре, мужчину, сидевшего за столом и что-то читавшего. Когда Вилл вошел, этот мужчина, совсем еще мальчик, отложил книгу, встал и вышел на свет.
- Привет, Вилл, - сказал он. - Хоть теперь-то ты меня узнаешь?
- Ты! - отпрянул в ужасе Вилл.
Перед ним стоял Пак Ягодник. - Вижу, что узнаешь. Ну тогда садись. - Мальчик кивнул в сторону кресла. - Нам нужно поговорить. Вилл шагнул к креслу и сел.
- Ты мне друг или враг? - спросил он; его правая рука то судорожно сжималась в кулак, то разжималась.
Шептун насмешливо наклонил голову вбок и закатил глаза, словно копаясь в воспоминаниях.
- Нет, - сказал он в конце концов, - не могу ответить, хоть плачь. Я умер так давно, что даже уже не уверен, существует ли такое различие хотя бы для вас, живых.
- Почему ты здесь?
- У меня есть нужная для тебя информация. - Пак подошел к сидящему Виллу вплотную, наклонился и положил руки ему на шею. От его дыхания веяло теплом. - Но я хочу кое-что взамен.
НЕТ, торопливо написала Виллова рука на его бедре. НЕТ, НЕ СОГЛАШАЙСЯ, а потом еще: БЕГИ!
В полном смятении Вилл вскочил на ноги и оттолкнул Шептуна прочь. Мальчик с грохотом врезался в переборку, но только улыбнулся и спросил:
- А кто это пишет твоей рукой? Тебе не кажется, что нужно бы это знать?
- Ты думаешь, я не знаю? Да знаю я, знаю, дракон это, вот кто! - крикнул Вилл, хотя еще секунду назад боялся признаться в этом даже себе самому. - Вечер за вечером он заползал в мой мозг и, получив, что хотел, удалялся. Но что-то от него во мне оседало - какой-то отзвук, отпечаток. И оно все еще во мне!
С единственной мыслью, что надо бежать, он бросился к двери, но тут почему-то оказалось, что Шептун снова стоит перед ним. Они сцепились, и, хотя Вилл был и выше, и тяжелее, призрачный мальчишка ничуть не уступал ему в силе. Крепко обхватив руками Вилла, он прошептал:
- Ведь дракон в тебе все крепнет, правда?
- Правда.
Щека Шептуна, чуть касавшаяся щеки Вилла, была гладкая и прохладная.
- Даты вспомни, Вилл, - воскликнул он, - разве бывали когда-нибудь лучшие друзья, чем мы с тобой?! И какие дары я тебе принес! Лошадь, ужас и самопознание. Так отплати мне, ответив на один-единственный простенький вопрос: кто я такой?
- Когда мы оба были детьми, - начал Вилл, осторожно подбирая слова, - ты носил повседневное имя Пак Ягодник. Позднее, восстав из мертвых, ты назвал себя Без-имени. Твое тайное имя первоначально было Чёртирьон, но ожил ты с каким-то другим, которого я не знаю. А теперь же ты мне известен только как Шептун.
- Но это же только имена, - презрительно бросил Шептун; он сжал Вилла еще сильнее, так что тому стало трудно дышать, - Я пришел из мрака, зная все, что только можно, о тебе - и ровно ничего о себе самом. Почему один только ты можешь видеть меня и слышать? Почему я хожу за тобой по пятам? Скажи мне.
- Ты был моим лучшим другом. Когда в нашу деревню пришла война, ты погиб при несчастном случае, а потом силами целительниц был возвращен из мертвых. Нога твоя была безвозвратно утрачена, и по этой, наверное, причине ты объявил себя моей Немезидой, хотя, клянусь чем угодно, я тут был ни при чем. Но я был тогда помощником дракона, а ты возглавил зеленорубашечников, хотевших его свергнуть. Тогда он вошел в меня, и мы с ним вместе тебя распяли.
- Да это же все, чем я был когда-то! - страдальчески крикнул Шептун. - Мне нужно, необходимо знать, кто я такой сейчас! И у тебя же есть ключ - я вижу внутри тебя это знание, но не могу его прочитать. Так скажи же мне!
- Ты моя память, - прошептал Вилл. - Ты моя вина.
- А-ах, - вздохнул Шептун.
Ослабив свою хватку, он тяжело осел на пол. Но когда Вилл попытался его подхватить, его руки сошлись на пустоте.
Несмотря на сделанный им по дороге крюк, Вилл вернулся в лагерь первым. Ему потребовалось только представить его в уме и дать Царь-кобылице полную свободу, а самый быстрый и безопасный путь она уж выбрала сама. В конечном итоге они вывалились из путаницы туннелей прямо под Баттери-парком, то есть прямо на нужном месте.
Второй появилась Радегонда де ла Кокейн. Она, как и Вилл, была родом из спорных провинций Запада, однако, в отличие от него, несла в своих жилах малую толику голубой крови и росла в соответствующей обстановке. Она училась верховой езде с инструктором, а не урывками, на случайных лошадях и в результате владела этим искусством значительно лучше его. Так что он ничуть не удивился, увидев, что она сумела и поймать весьма ретивого жеребца, и близко с ним подружиться. Дальше появились Кокудза и Дженни Танцышманцы, и он, и она верхом, а после них Го-лодалец и Малютка Томми пешим ходом, последним приплелся, припадая на левую ногу, Оборванец, с видом весьма смущенным. За все про все они добыли четырех лошадей, не потеряв при этом ни одной жизни.
Лорд Уиэри вылез из Хьердисовой коробки, на ходу застегивая брючный ремень.
Вилл вытянулся по стойке "смирно" и доложил о проведенной операции.
- Жертвы? - спросил лорд Уиэри, а затем, когда Вилл покачал головой, сказал: - Ну, пошли посмотрим лошадей.
Вилл реквизировал обширное помещение, где, как говорят, когда-то держали свою живую контрабанду подпольные поставщики левой рабочей силы, а затем послал пяток солдат наверх, чтобы где-нибудь подобрали, украли или уж в крайнем случае купили соломы на подстилку.
- Отлично, - пробормотал лорд Уиэри, потрогав обитую железом дверь, которую Вилл еще не успел приказать снять. - Только не забудьте приделать засов.
Затем он увидел лошадей, и произошло редчайшее - его бледное лицо расцвело улыбкой.
- Они великолепны, они просто великолепны! - восхитился он. - Я рассчитывал на пять, но был готов удовлетвориться и тремя. Felicitas in media est, так ведь? Это знак судьбы.
Когда эти лошади находились вместе, было совершенно очевидно, что они принадлежат к одной и той же генетической линии. Узкие головы, сквозь бледную кожу явственно просвечивают толстые голубые вены. Под от рождения приросшими, никогда не открывавшимися веками пучатся огромные, как теннисный мячик, глаза. В темноте все эти лошади еле заметно светились. Но точно так же было ясно и другое: одна из них царица, а остальные ее подданные.
Лорд Уиэри подошел прямо к Эпоне и внимательно осмотрел ее зубы.
- Эта самая лучшая, - заключил он в конце концов. - Я возьму ее себе.
Вилл вздрогнул, но промолчал.
- Надо сразу же все подготовить. Снимите с нее мерки для седла и узды.
- Сэр! - Адъютант лорда Уиэри, хайнт по имени Трепло, щелкнул каблуками и отдал честь.
- То же касается и остальных. Этих дикарок нужно будет усмирить и объездить. Только старайтесь не применять силу больше необходимого. Ведь они - мои дражайшие чада, и я не хочу, чтобы их обезобразили. - И вдруг он повернулся к Виллу. - Командор Риддл, похоже, что я чем-то тебя обидел.
- Как может повелитель обидеть вассала? - Вилл изо всех сил старался не показывать своих чувств. - Это так же невообразимо, как то, что я обижу свою руку или что я поступаю против желаний своей левой ноги. Могут ли печень и кишки что-то иметь против мудрого руководства головы, своего царя? Этого просто не представить.
Будущая конюшня кишела солдатами, кто-то из них был занят делом, но по большей части они просто пришли поглазеть на лошадей. Вилл заметил, что здесь же находятся и все участники сегодняшнего рейда. И все они притворялись, что не слушают этот разговор.
- Какая ловкость языка, чудовищная ловкость! - Лорд Уиэри уставил на Вилла суровый осуждающий взгляд. - Откуда же тогда все эти вздрагивания, и вздохи, и непроизвольные тики, и потряхивание головой, и сморщенное лицо, и плотно сжатые губы, и порывы что-то возразить, виденные мною сейчас и говорящие громче, чем любые слова? Ты явно недоволен. Мной.
- Если так было, сэр, то я смиренно прошу прощения.
- Смиренно, говоришь? Ты противишься мне откро-веннейшим образом, а потом говоришь о каком-то смирении? Я такого терпеть не буду. Соври мне еще раз - и пеняй потом на себя.
- Но…
- На колени! - приказал лорд Уиэри; Вилл опустился на правое колено. - На оба колена!
Лорд Уиэри был сеньором Вилла, а потому коленопреклонение перед ним не было чем-то исключительным. Но Вилл был одним из его офицеров и всегда вставал на одно колено. Почва была здесь, как правило, мокрая и грязная, так что стоять на ней обоими коленями было крайне неприятно, да и брюки потом долго сохли. Была лишь одна причина заставить Вилла опуститься на оба колена: посильнее его унизить.
- А теперь, - сказал лорд Уиэри, - так как я твой сеньор и ты обязан мне повиновением, говори. Скажи мне, что я такого сделал?
- Лорд, эти слова не из тех, какие я сказал бы с охотой. Но ты приказал, и я обязан повиноваться. - Просто и без упрека Вилл объяснил, какие обещания дал он Эпоне, и заключил таким образом: - Здесь затронута моя честь, но только моя, а никак не твоя. Однако я все же прошу тебя обдумать все это серьезно.
Лорд Уиэри выслушал его, не перебивая. А затем приказал:
- Схватите его.
Что и было исполнено. Слева его держал малознакомый новобранец, однако справа была Дженни Танцышманцы. Она не смотрела ему в глаза.
- Разденьте командора до пояса, - приказал лорд Уиэри, - и дайте ему пять плетей. За дерзость.