Содержание:
* Часть первая. "Отпетые"* 1
* Часть вторая. Драконы* 33
Эпилог 66
Никита Елисеев
Судьба драконов в послевоенной галактике
* Часть первая. "Отпетые"*
Глава первая. Скандал в благородном семействе
Стена почти развалилась. Камни превращались в труху, становились землею. Развалины стены заросли травою, кое-где выросли, выстрелили вверх тонкими гибкими стволами кусты и молодые деревья. Летом весело было смотреть на зеленеющую, уже не прямую, волнистую, прерывистую линию стены. Стена стала человечнее, округлее и одновременно природнее. В безжалостности прямой линии, в ее бесконечности есть что-то противное натуре человеческой, хотя прямая линия – создание, измышление человечьего разума, а не природных сил. Человеку страшно на бесконечной прямой так же, как и в замкнутом бесконечном круге…
…Я легко перемахнул через осевшую стену и пошел по пояс в высокой траве, порою срывая травяные метелки или сшибая головки репейников. Потом я выбрался на прогалинку, где трава была не так высока и густа, где было сухо и солнечно, уселся на прогретую солнцем землю и стал ждать.
Мэлори долго не шла. На нее это было похоже, но так она еще не запаздывала ни разу. Я лег на спину и стал смотреть в небо. Мне, распластанному, раскинувшему руки крестообразно, приемлещему в себя тепло лета, отсюда, снизу, были видны пики трав, вонзающиеся в самое небо, и то, как по одному из стеблей туда же, к истаивающему в небе белому плоскому облаку ползет жук.
– Джек, – услышал я голос Мэлори и повернул голову…
– А ты не боишься?
– Чего?
– Ну, ты вот ходишь сюда, ну, не боишься?
Голова Мэлори лежала на моей руке, она смотрела на меня широко открытыми, немного удивленными глазами. За этот взгляд я готов был приходить сюда, хотя бы здесь высились настоящие стены, а не эти развалюхи.
– Боюсь, – честно ответил я, – немного боюсь. Но совсем немного…
– Да… Сейчас не так страшно. Воспитательница говорила, что скоро вообще такие заведения отменят…
– Ты верь ей больше… Мне еще отец втюхивал, что, мол, временная мера, а ему…
И тут я осекся. Надо ж было ляпнуть. Про отца и про то, что не отменят эти самые… "инкубаторы".
Искоса я глянул на Мэлори. Но она нимало не испугалась и не обиделась, не расстроилась. Мэлори продолжила:
– А ему дед, да?
Я смешался.
– Дда, – неуверенно выговорил я.
Мэлори прыснула, потом уселась и с удовольствием потянулась.
– Ох, и дурацкий у тебя был вид, когда ты свое "дда" тянул.
Она засмеялась и легонько пихнула меня в бок:
– Кавалер! Рыцарь! Первый пункт устава: "Встречаясь с девушками из орфеанумов, не напоминайте им об их долге. Это может повергнуть их в депрессивное состояние. Беседуя с девушками из орфеанумов, старайтесь избегать упоминаний о семейных отношениях".
Я тоже уселся, зло сказал:
– Гуманисты… Сволочи… Не напоминайте.
Мэлори склонила голову набок и весело спросила:
– Интересно, а что ты предлагаешь: "Встречаясь с девушками из орфеанума, поинтересуйтесь, кто их родители, затем расскажите о своих", – так надо написать? Или вот еще: "Беседуя с девушками из орфеанумов, обязательно посетуйте на ожидающую их печальную участь", – так? Да?
Она говорила это без обиды и раздражения. Подкалывала. Я подтянул колени к подбородку, уткнулся в них лицом и пробормотал:
– Я тебя не отдам…
– Что? – изумилась Мэлори. – Что, что? Ой, глядите на него…Ой, "отпетый" из "отпетых". Ну, я помру. Не отдаст.
И Мэлори залилась своим звонким заливистым смехом.
Я недовольно посмотрел на нее.
– Не понимаю, как ты можешь смеяться.
– А что? – Мэлори стерла слезы, выступившие у нее на глазах от смеха. – Мы, инкубаторские, в этом выращены, к этому готовимся. Ты же вот знаешь, что когда-нибудь умрешь – и ничего, не ходишь с кислой мордой. Ну? Чего ты? – она снова толкнула меня.
Я молчал. С Мэлори всегда было так.
Это я должен был утешать ее, если не мог спасти, ее – черноволосую, худенькую, большегрудую мою Мэлори…
Я замотал головой.
Мэлори вскочила на ноги, воздела руки к небу и замогильным голосом завела:
– Дочери Дракона! Воспитанницы планеты, днем и ночью, бодрствуя и во сне, в играх и занятиях, под открытым небом и под крышей Орфеанума, никогда, никогда, никогда, нигде, нигде, нигде, ни при каких обстоятельствах мы не забудем наш долг перед планетой. Жизнь – этот дар планеты, дар людей…
– Замолчи! – я быстро поднялся и схватил ее за плечи. – Замолчи!
– Фе… – хмыкнула Мэлори, – три раза в день – утром, днем, вечером. И лишний раз не только не возбраняется, но даже рекомендуется… Между прочим, очень помогает, просто спасает. Есть же идиотки, которые бродят целыми днями с горящими глазами и твердят эту молитву. Если кто проскакивает, так только они. Ну, редко, редко. Одна на миллион. Чтобы другим не обидно было. И получается из такой спасшейся зануда-истеричка, вроде нашей Памелы – воспиталки. Помело… "Деточки, – передразнила она воспитательницу, – будьте достойны вашего жребия". Я ей однажды врезала: "Что же вы-то, – спрашиваю, – оказались недостойны?"
– А она?
– Разревелась. Убежала из классной комнаты. Ревела в сортире белугой. Меня потом к директору вызывали. Помело за меня заступалась. Лопотала: "Я прошу, умоляю, никаких санкций, никаких! Девочка была совершенно права. Совершенно. Я не должна, я не имею права так часто твердить девочкам эту фразу. Я виновата, что проявила несдержанность…" А я и говорю: "Что вы, что вы, Памела Ксеньевна, напротив, это я перед вами виновата… Я готова просить прощения…Это я была несдержанна и груба. Могу только сказать, что толкнула меня на этот шаг зависть, низкая зависть. Я хотела бы, я мечтала бы быть такой, как вы…" Чувиха тут, как бурак, покраснела и заткнулась.
– Ты – жестокая!
– Неа. Я – веселая. Я – сильная.
– А я – грустный и…слабый!
– Ты? – Мэлори ткнула в меня пальцем. – Ты – слабый? Длинноногий, длиннорукий, ну-ка, догони!
Она бросилась бежать – я кинулся за ней. Она здорово бегала, но ей мешал в беге длинный белый балахон, сковывающий ее движения. Я довольно скоро догнал ее, поднял на руки и понес, прижимая к себе.
– О! – Мэлори ухватила меня за нос. – Слабак! Дохляк! Дохлятина!
– Слушай, – спросил я, а вас что – наказывают?
– А как же, – с гордостью сказала Мэлори, – мы, инкубаторские, такие… Нас нельзя не наказывать.
– И как же вас наказывают?
– Ну как… прогулок лишают, книжки из библиотеки не дают про драки, а только про любовь, в кино не водят, потом это… сладкого лишают.
– Сладкого? – я остановился и воззрился на нее в изумлении.
Она тоже удивилась:
– Ты чего уставился? Ну да, сладкого… пирожного там, шоколада, конфет, компота…
– Ком-пота? – раздельно проговорил я.
– Компота, – подтвердила Мэлори.
Я расхохотался и чуть не уронил Мэлори.
Она обхватила меня за шею и вдруг рассмеялась вместе со мной:
– Ага, компота…
Я поцеловал Мэлори, тихо опустил ее ноги на землю… Мы стояли, обнявшись так, долго-долго…
– Дурак, – оторвалась Мэлори, – задохнуться можно.
– Ну и пусть…
– Подожди, – она отстранилась от моих губ, – погоди… Мы как-то в кантине подрались, стали пирожными швыряться; Жучка на шум прибежала, а ей в лоб заварное – плям! – и в нос – хлысь! Вот смехота была.
– Сладкого лишили?
– А как же! Жучка – баба хорошая, веселая. Говорит: вы пирожными объелись до того, что кремовые обстрелы устраиваете. Будет с вас. Посидите недельку без глюкозы и сахару. Только на пользу.
– Жучка…За что вы ее так?
– За имя – Джульетта.
– Юлия?
– Неа. Джульетта. Джульетта Сидоровна.
– По-моему, смешнее, чем Жучка.
– Конечно, смешнее. Мы ее любим. Она для нас танцы с "отпетыми" выбила.
– Тебе понравилось?
– У… "отпетые" знаешь какие! И танцуют не так, как некоторые… Ноги оттаптывают.
– Настоящие "отпетые"?
– Счас. Курсанты, конечно.
Я сжал Мэлори.
– Вот ты какая – пирожными бросаешься, над воспитательницами смеешься, с курсантами шашни водишь…
– Ох, дурак, пусти, пусти…Ого, вот это раздул ноздри – у тебя сейчас оттуда дым повалит, как у Дракоши…Ого…
Я клонил Мэлори к земле…
***
– Ты веришь, что он все видит?
– Кто?
– Ну, Дракоша, кто же еще?
– Нет… Как он может все видеть? Может, там, где его глаза установлены, видит?
– У нас на всех четырех стенках орфеанума по огроменному глазу. С окно… О! О- такие. И то краснеют, то бледнеют, то зеленеют…Смехота…
– У нас в квартирах установлены. На улицах – редко…
– У "отпетых" вообще глаз нету. Только в палестрах.
– Мне отец объяснял: если ты глаз не видишь, то и Дракон тебя не видит.
– Дурость. А если ты к глазу спиной – затылком повернулся: ты же глаз не видишь, а он-то твой затылок точно видит.
– Ничего не дурость, – рассердился я, – он лица твоего не видит, если уж так хочешь быть точной. Батя у меня не врет и зря не говорит.
– А затылок, спину видит?
– Ну…
_ Это хорошо. Мы знаешь, как иногда развлекаемся? В дортуаре – "Дочери Дракона" отбарабаним, все воспиталки выйдут – ключиком щелк, по коридорчикам топ-топ – а мы на кровати вскочим: "Э!" – она высунула язык, потом вскочила на ноги, повернулась ко мне спиной и нагнувшись задрала юбку, – приятного аппетита, папочка!
– Может, ему нравится?
– Ну да, нравится. Глаз аж багровеет – во как ему это нравится.
– Мне так нравится, – сказал я и обнял ноги Мэлори, потерся о них щекой, – очень.
– Еще бы тебе не нравилось, – Мэлори несильно подергала меня за волосы, – тебя-то папа с мамой, постанывая от удовольствия, сработали, а надо мной художники, скульпторы, компьютеры, роботы, ученые, институты, лаборатории – мозг и мускулы всей планеты трудились.
Я отодвинулся.
– Зачем ты так говоришь?
Мэлори присела на корточки, заглянула мне в лицо:
– Джек, ты чего сегодня такой?
– Какой?
– Нудный… Будешь дундеть – я к тебе больше не приду. Понял?
Я кивнул.
– О, кстати, – она хлопнула меня по плечу, – мне и так-то немного осталось…
– Как? – я бросил Мэлори на землю и вцепился ей в плечи. – Как?
– Пук, – спокойно ответила Мэлори, – Дракоша проголодался. Были смотрины. Конкурс. Я набрала 120 очков. Высший балл… Уникальный случай, между прочим. У Дракоши глаз побелел от восторга, с мраморной стенкой слился. Такое было в истории орфеанумов всей планеты шесть раз. Шесть раз. Я седьмая. Представляешь?
Я отпустил плечи Мэлори. Опустился рядом с ней на землю.
– Представляю. И поздравляю. Ты из-за этого опоздала?
– Ага. Меня девки поздравляли.
– С чем?
– С высшим баллом, с чем! Э, недотепа ты, недотепа…
– Я не понимаю, не понимаю, – я замотал головой, – не могу понять! Они же тебя со смертным приговором поздравляли…
Я осекся и поглядел на Мэлори.
Я боялся, что она снова засмеется.
Или наоборот, напротив – разрыдается.
Мэлори взяла мои руки в свои, чуть склонила голову и, посерьезнев, сказала:
– Да. Ты прав. Это может показаться странным, но я была так счастлива, когда после каждого моего номера мне хлопали, а глаз – тот, что на стене, – бледнел и бледнел… Знаешь, многие даже плакали. Жучка меня расцеловала, потом убежала прочь. Ты не поймешь… После такого и умереть не страшно.
– Где уж мне, – буркнул я, – что ты хоть там делала?
– А все! Читала, пела, танцевала, отрывок из пьесы разыграла…
– Сама с собой?
Мэлори преобразилась, она отпустила мои руки; голову и стан стала держать еще прямее – какой-то неуловимый ток прошел по всему ее существу. Передо мной стояла уже не Мэлори… Вернее, Мэлори, но другая, не знаемая мной до сих пор…
– Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? – произнесла она. – Что более поверят польской деве, чем русскому царевичу? Но знай! – она остановилась и продолжала: – Что ни король, ни папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я предлог раздоров и войны!.. И тебя, мятежница, поверь, молчать заставят! Прощай!
– Здорово, – сказал я.
Мэлори улыбнулась, поморщилась и помахала рукой, дескать, слушай, что дальше будет:
– Постой, царевич, – она вытянула руку вперед, лениво, медленно, – наконец, – Мэлори чуть качнула ладонью, – я слышу речь не мальчика, но мужа, с тобою, князь, она меня мирит, невольный твой порыв я забываю…
Мэлори замолчала, положила мне руки на плечи:
– Нравится?
– Кто это? – спросил я.
– Очень древний поэт из чужой галактики. Пушкин…
– Аа, – припомнил я, – точно… у них не было драконов!
– Да нет, – качнула головой Мэлори, – не совсем… Драконы у них были, но какие-то дегенеративные, выродившиеся. Их перебили еще до войны…
– Счастливые, – сказал я.
– Ну, – Мэлори оглянулась, будто ее кто позвал, а потом сказала: – У них свои проблемы… Они, к примеру, разноязыкие.
– Это как? – не понял я.
– Да очень просто, – Мэлори пожала плечами, – не то, что на планетах разные языки – это само собой, а на каждой планете не один язык, а несколько…
– Как же они живут? – пробормотал я.
– Плохо живут… У нас Дракон – и вся забота. А у них каждый для каждого – дракон. Воюют, не понимают друг друга…
– Я тебя тоже не понимаю…
Я смотрел на Мэлори – и не мог взять в толк, не мог поверить в то, что ее не будет, через неделю не будет…
– Слушай, – сказал я, – а может, он там…ну… понимаешь? Может, вы там просто живете? Пляшете, танцуете, развлекаете?
– А он сено ест? – Мэлори махнула рукой. – Нет, Джек, и не надейся. Нам ведь фильм показывали про старичка Дракошу. Никому больше такого фильма на целой планете не показывают. Только нам и "отпетым".
– И… и что там?
Мэлори сгорбилась, закрыла лицо руками.
– Добился своего, – услышал я ее сдавленный голос, – весь день… Добился…
– Мэлори, – я тронул ее за плечо, – прости меня, прости…
Она отняла ладони от лица, встряхнулась и спокойно сказала:
– Это ты меня прости, Джек. Я знаю – инкубаторским запрещено навязывать свои проблемы другим. А я навязываю. Это – правильное запрещение, Джек, верный запрет. Если бы не Дракон, нас бы не было.
Я сжал кулаки:
– Мэлори, – предложил я, – давай убежим?
Мэлори смотрела на меня с изумлением.
– Ты что? А школа? Ты представляешь, скольких он сожрет, если ему не достанется та, которую он хотел? Тут одними инкубаторскими не обойдется. Такая катастрофа всепланетная будет – уу- только держись.
– Так были случаи? – заинтересовался я.
Мэлори кивнула:
– Были. За всю историю школ трижды убегали кандидатки. Двоих поймали, одна явилась сама, но во всех случаях дра-дра не угоманивался даже тогда, когда ему приводили беглянок. Жрал, и жрал, и жрал. Мел все и всех подряд в течение нескольких недель.
– Я его убью, – сказал я.
– Кого? – не поняла Мэлори и снова оглянулась.
– Дракона, – сказал я.
Мэлори прыснула от смеха:
– Ой, я в "отпетые" пойду. Пусть меня научат.
– Я убью дракона, – повторил я.