И, кажется, теперь я чувствую себя спокойно.
…
"Добрый день! Вы позвонили Киму Уайту. Сейчас меня нет дома. Если у вас что-то срочное для меня, оставьте голосовое сообщение…"
Снова не выдержав напряжения, я от отчаянья бросаю трубку. Снова пытаюсь заставить себя перестать звонить ему и слушать заезженную запись на автоответчике. Снова пытаюсь убедить себя, что все это бесполезно. Звонить, теребить едва зажившие раны. Снова не оставляю ему сообщение, потому что у меня нет к нему ничего срочного.
Да и как бы это выглядело?
"Привет, Ким. Это Кесси. Ты не подумай, со мной все в порядке. Знаешь, эти люди, они не такие уж и плохие, как ты думал. Джо, он вполне нормальный, когда не бывает занозой в заднице. А еще я жутко скучаю, Ким".
Это звучит глупо даже в моей голове. Это еще если не упоминать про дом, полный девушек легкого поведения, постоянные убийства на благо отечества и то, что этот самый Джо умудрился совратить не только всех проституток, но и мой несчастный мозг. Ах, да. Еще нужно не забыть про то, что у меня теперь есть десятилетняя подопечная. Киму, во всяком случае, это понравится. Он всегда говорил, что я безответственная.
Я накручиваю телефонный провод на палец до предела, а затем отпускаю, и провод приятно хлещет по пальцам. Легкая боль. Я бы сказала, отрезвляющая.
Телефон стоит около зеркала, и от этого зеркала пахнет отчаянием и развратом. Я не знаю, какой черт управлял моим разумом, когда Лея предложила мне отвезти это зеркало в мою новую квартиру. От стеклянной поверхности пахнет дешевыми духами и смешавшейся в один единый аромат некачественной декоративной косметики. И левым глазом я бездумно слежу за краем своего отражения, собирающим на указательный палец телефонный провод.
Эта девушка, я определенно с ней знакома, но никак не могу вспомнить, где я могла видеть ее раньше. Где могла наблюдать эти мутные синие глаза, рыжеватые тусклые волосы и обтянутые бледной кожей острые скулы. Каким-то шестым чувством я понимаю, что с этой Кесси нужно вести себя осторожно и лишний раз не выводить ее из себя. Понимаю, но все равно не удерживаюсь от того, чтобы состроить своему отражению забавную гримасу.
Словно вспомнив что-то очень важное, я свободной рукой тянусь к заднему карману низко сидящих джинсов и достаю оттуда дешевую алую помаду, которую полгода назад подарила мне Лея. Лейбл на флакончике стерся, но сама помада по-прежнему выглядит сносно. Ведомая каким-то странным инстинктом, я открываю помаду и начинаю медленно, с чувством вырисовывать на своих бледных щеках алые неровные круги. Чувствую, как что-то жирное намертво врезается мне в кожу.
Я не задаю себе вопроса, зачем я это делаю. Зачем я вообще что-либо делаю.
Это как интуиция: тебя спрашивают "почему?", а ты лишь пожимаешь плечами и отвечаешь - "Я просто это делаю".
Я похожа на клоуна. На клоуна с нарисованной фальшивой, даже страшной ухмылкой. У меня в запасе куча трюков, "сто один способ удивить этот мир". В заплаканных глазах стоит мутная пелена, а под глазами - въевшиеся черные круги от недосыпания.
Я думаю, что все это просто временное помешательство. Круги, помада на щеках, постоянные бессмысленные звонки - все это временное. Думаю, что все это не повторится завтра. Но слишком поздно осознаю: в этом вся я, вся моя сущность.
Быть, чувствовать, слышать.
И в случае если я захочу как-то поменять себя, мне остается только наведаться в крематорий и выбрать себе новое тело. Сказать: "Вот, заверните мне, пожалуйста, эту длинноногую брюнетку, которая не чувствует, не может чувствовать".
В моей голове постоянно крутится одна и та же мелодия.
Мелодия, которую мы вместе с ним сочинили.
…
- Позволь мне, - уже не предлагает, а рычит он, перехватывая в воздухе мою руку. Гребанный джентльмен, как всегда.
- Иди ты, Джо! - пытаюсь кричать я, но из-за дождя не слышно. Для таких упрямых, как Джо, не слышно.
Я пытаюсь увернуться, но он с упорством горного барана хватает меня за запястье и сжимает до тех пор, пока я не перестаю сопротивляться. Зубы сжаты, тела напряжены - мы просто играем в игру, кто круче, Кесс или Джо. И, конечно же, Джо выигрывает. Впрочем, как и всегда.
- У тебя рука до мяса изодрана, - настаивает он, пытаясь меня загипнотизировать. На этот раз его штучки не проходят: вообще-то, у меня теперь свой цирк.
- А тебе какое дело?! - пытаюсь докричаться до него сквозь сумасшедший ливень. Прижимая меня к земле, тяжелые капли со скоростью света барабанят по и без того мокрому асфальту, параллельно пропитывая все мое тело ядовитым запахом. Я уже говорила, что обожаю кислотные дожди?
- Кесси, не дури!
Я в последний раз дергаю окровавленной рукой и закрываю глаза в бездейственных попытках успокоить свои разбушевавшиеся высокомерные замашки. Мне нужно позволить ему хотя бы перевязать мне руку, нужно, но это какая-то слабость для меня - позволить ему это сделать.
На нем черный недлинный плащ на крупных вызывающих пуговицах (так и хочется все их ему поотрывать) и неизменная опасная усмешка. И мне все время кажется, что он смеется надо мной.
- Джо?
- Что? - Он даже не поднимает на меня глаза - просто наспех перевязывает мне руку.
- Джо! - уже громче зову я. В этот момент мне очень важно видеть его глаза, чтобы понять, что я не ошибаюсь.
Он нехотя поднимает голову и ждет, пока я, наконец, соберусь с силами.
Я открываю и закрываю рот, но оттуда так и не вырывается ни звука. Я пытаюсь оправдать себя, что это дождь мешает, но на самом деле я просто не знаю, что сказать.
- Джо, я завязываю со всей этой дребеденью, - на одном дыхании выпаливаю я и жду. Просто жду, что он скажет.
А он. Он как будто бы и не слышал.
- Давай в машину, - бросает он и убирает остатки бинта в карман плаща.
Я знаю, что в такие моменты с ним бесполезно спорить, бесполезно говорить, что я уже не маленькая девочка и что могу сама решить, куда, когда, с кем и в какой машине. Но он такой серьезный, что я просто не решаюсь.
Его джип в нескольких кварталах. Мы никогда не останавливаемся вблизи места "преступления", потому в таком случае нас потом очень быстро вычислят. А я не отнюдь не грежу о пожизненном сроке в одноместной камере.
Здоровой рукой я тащу за собой многострадальческий темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами. В другой же руке жуткая, саднящая боль, как будто кто-то решил показать мне, как это все-таки приятно - воткнуть в себя добрую сотню иголок.
Нью-Йорк, я люблю его за то, что он никогда не лезет тебе в душу. Он просто не спрашивает, кто же тебя так разодрал, обезумевший наркоман или соседская собака. Он не спрашивает, почему я так много плачу по ночам и почему не смотрю под ноги, наступая во все лужи подряд. Хотя сейчас Нью-Йорк - одна сплошная лужа. Наверное, именно за это я люблю этот город.
Нью-Йорк не заставляет тебя играть по своим правилам - он предоставляет тебе выбор, предоставляет возможность определиться, в каком же Нью-Йорке ты хочешь жить: грязном, пропитанном сексом, наркотиками и легкими деньгами с Джексоном, у которого прострелена башка, или в чистом, красивом городе с ухоженными парками, большими широкими улицами с модными рядами и добрыми соседями. Вся прелесть в том, что ты сам решаешь.
Если бы я выросла в Нью-Йорке, я бы, наверное, даже не догадалась бы об этой его особенности, ибо все познается в сравнении. И теперь я даже в чем-то благодарна Киму, за то, что он отправил меня в этот город, а не в какой другой. Я срослась с ним и теперь даже танцую под ритм нью-йоркского дождя, танцую медленно.
И в этом танце едва ли можно разобрать, кто из нас ведущий, а кто - ведомый, кто - огромный мегаполис Нью-Йорк, а кто просто маленькая рыжеволосая лгунья.
Из глаз начинают катиться слезы, но я уже не до конца понимаю, плачу ли я или это плачет Нью-Йорк, оплакивает свою грязную, никчемную жизнь.
Мне хочется послать весь этот мир к черту и просто забиться в своей - уже по-настоящему своей - комнате, никогда больше оттуда не вылезая. Хочется обнять Жи и вот так, глядя на бешеный вальс Нью-Йорка за окном прожить всю оставшуюся жизнь. Мне больше не хочется приключений и, возможно, мне уже даже больше не хочется увидеть Кима, вновь услышать его мерное глубокое дыхание и посмотреть, настолько ли его глаза на самом деле так похожи на мои.
Мне хочется спросить: "Нью-Йорк, что же ты со мной, черт побери, сделал?!"
Хочется больше никогда-никогда не оборачиваться и не смотреть полное какого-то дикого человеческого разочарования лицо Джо.
- Ты можешь больше не заниматься этим, Кесси. Мы справимся и без тебя.
Хочется никогда этого не слышать… Просто хочется умереть.
15. "Мне сказали, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать"
Когда мне было шесть, меня отдали в балетную школу.
Сказали: "Кесси, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать".
И я слышала, и я чувствовала, и я училась жить на танцевальном паркете. Думала, что в жизни не может ничего быть прекраснее, нежели твоя собственная музыка в твоей голове и пара крепких ног, способных выделывать грациозные па.
Это непередаваемое чувство, когда резко меняется темп, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Этот ритм руководит твоей жизнью, твоим телом, он управляет твоим разумом. В этот момент ты думаешь, что ты - неотъемлемая часть музыки, а она - маленький кусочек твоей души. Ты умираешь и воскресаешь под Штрауса, Бетховена и Баха.
Но музыка кончается, а ты все равно еще представляешь себя принцессой зазеркалья и думаешь, что твоя жизнь - это что-то такое же простое и легкое, как и одна из симфоний. Забываешь, что, чтобы танцевать, одних ног не достаточно.
…
Я еще никогда прежде не видела Нью-Йорк в начале мая. Не видела одухотворенных влюбленных в весну юных девушек, своих городских ровесниц, наряжающихся во все цвета радуги и подставляющих просыпающемуся солнцу свои бледные после долгой зимы личики. Я не видела, как на бульварах начинают продавать первые цветы и что все покупают себе хотя бы по маленькой розочке, только бы вдохнуть нарастающий запах весны.
- Эта весна особенная - купите цветок, мадам, для себя и для своей очаровательной дочки!
И я не могу не оставить этому милому человеку в черно-белой шляпе - совсем как у фокусника! - двухдолларовую купюру. Поймав на себе взгляд цветочного торговца, Жи смущенно смеется и опускает глаза, делая вид, что рассматривает носки собственных туфель.
- Ты ему явно понравилась, - заговорщически шепчу я, потянув девочку в сторону оживленного перекрестка.
Жи в ответ только с мнимой обидой пихает меня в бок, продолжая при этом задорно смеяться, и я тут же отвечаю ей тем же, не замечая наливающихся злобой раздраженных нашим хорошим настроением лиц прохожих.
В такой солнечный день в центральном парке, как и следовало ожидать, и яблоку негде упасть. Но мне почему-то упорно кажется, что здесь никого нет. В какой-то момент в разномастной толпе я замечаю испещренное отвратительными шрамами лицо. И мне кажется, что на меня снова направлено пистолетное дуло.
Мне хочется крикнуть: "Люди! Вы, что, не видите?! Почему вы не видите?.. Почему не чувствуете?.. Почему… почему…"
Человек смотрит на меня внимательно, с какой-то кривой усмешкой. Смотрит. Изучает. Потому что видеть - его единственная привилегия.
Одними губами он спрашивает меня. Я могу различить каждое слово.
"Кесси, ты веришь в Бога?"
И исчезает.
…
Я в сотый раз (наверное, даже больше, чем в сотый) пересчитываю оставшиеся деньги. Слишком мало, чтобы купить два билета в цирк, но я же обещала Жи, поэтому во что бы то ни стало должна выполнить обещание.
В прихожей темно, но я все равно нервно оглядываюсь, прежде чем засунуть деньги обратно за зеркало. Мания преследования - да, это определенно про меня. Наверное, это побочный эффект чересчур развитой интуиции, а может, это просто - интуиция.
Звонят в дверь, вздрагиваю, оборачиваюсь, жду.
Но дверь не открывается сама - не может открыться. А я просто боюсь. Какой нормальный человек будет звонить тебе в дверь в три часа утра?
Я льну к тяжелой, с тысячью и одним замком, двери и просто слушаю, пытаюсь что-либо услышать.
- Кесси, я знаю, что ты там, - шипит раздраженный голос по ту сторону двери. По ту сторону жизни. Это шипение тихое, больше похожее на шепот, но я все равно различаю. Каждый звук, каждое слово.
Замок щелкает, и я вижу его перекошенное лицо и часто вздымающуюся грудь. Возможно, он бежал. За ним был хвост, вот он и бежал.
Я пропускаю его мимо себя и снова запираю дверь: не хочу, чтобы следом прокралась еще чья-нибудь тень. Потому что тени - они материальны.
- Джо? - неуверенно спрашиваю я, не зная, что я могу в таком случае еще сказать.
У него на лице все та же ухмылка - злая, опасная, как бы говорящая: "Не подходи, Кесси, стой там, где стоишь". Но я плюю на свое шестое чувство и просто делаю шаг вперед.
- А ты ожидала увидеть пасхального кролика? - пытается пошутить он. Не получается. Потому что улыбка застывает на его губах, как желе к рождеству.
Я изучаю его, как будто вижу в первый раз. Его широкое лицо, двух-трехдневная щетина и опасно прищуренные глаза. Как у затаившегося в кустах хищника. В этот раз я более смелая: смотрю, изучаю. А он просто стоит и ждет.
- Ты изменился, - неопределенно шепчу я, делая еще один шаг. В прихожей темно - здесь до сих пор не повесили лампочку - поэтому я пытаюсь разглядеть его в темноте. Пытаюсь понять, что в нем не так.
- Всего неделю не виделись, - пожимает плечами он, но как-то: резко, нервно, как будто не знает, что ему еще сделать.
Люди пожимают друг другу руки, а мы с Джо пожимаем плечами. Вполне равноценная замена.
Я поднимаю руку к его лицу, осторожно, медленно, аккуратно, точно спрашивая разрешения. Но моя рука замирает где-то в дюйме от его кожи. Не понимаю, что меня держит: его опасная ухмылка или что-то другое, постороннее. В этот момент я начинаю различать в темноте ноты знакомого мотива. Той мелодии, что мы с Кимом придумали. Сначала она тихая, едва задевающая мое чувствительное сознание. Затем она становится все громче, и я слышу ее все четче.
Закрываю глаза и понимаю: это Джо поет. Напевает.
Я чувствую, как его руки, тяжелые, теплые, ощутимые ложатся мне на плечи, и он притягивает меня к себе. Сквозь его сбившееся дыхание я слышу, как бьется его сердце, временами пропуская удары. Три через два.
И мне хочется, чтобы этот момент продолжался бесконечно, хочется в кои-то веки научиться останавливать время.
Я не говорю ни слова - просто стою, прижавшись к его теплому телу, и слушаю, как Джо тихо напевает знакомый мотив. Мотив, под который я часто танцую в своих мыслях.
Он все еще там, где-то рядом, но я забываю об этом. Забываю даже о том, что я уже не та Кесси, что когда-то считала себя сильной. В этот момент я просто слабая. Просто Кесси, которая больше не желает лгать.
- Ты что-то хотел? - с трудом выдавливаю я, пытаясь вернуться к реальности. Но не получается - все из-за проклятой мелодии в голове.
Он хмыкает. Громко, звучно, опасно. Как будто вновь предупреждает: "Лучше тебе не знать, Кесси, лучше тебе не знать". Но я и спрашиваю, не ожидая ответа, не имея желания слышать этот ответ.
- Да, я хотел, - шепчет он. С намеком, двусмысленно. И я даже рада тому, что узнаю в нем прежнего Джо. Джо, который всегда круче Кесси. Джо, который всегда сверху.
Он хватает меня за подбородок, и я открываю глаза. Он что-то ищет в моих глазах, но, наверное, находит только плотную застлавшую их пелену.
Музыка обрывается в тот момент, когда его губы касаются моих.
…
- Кесси, автобус приехал, - доносится откуда-то издалека, но я не могу разобрать слов, отличить их одно от другого.
Я стою около дороги, на самой обочине и вглядываюсь в тротуар на противоположной стороне. Я смотрю упорно, бессмысленно. Я смотрю и не вижу. Но почему-то среди всего скопившегося тумана я могу различить холодное пистолетное дуло из черного оскверненного метала. Я стою и не пытаюсь шевелиться, не пытаюсь сопротивляться. Пытаюсь определить, как далеко от меня до человека с покрытого язвами лицом. Пытаюсь отыскать его глаза, но под смятой шляпой не видно. Как будто он прячет их, как будто боится…
- Кесси! - вновь слышу я и чувствую, как кто-то очень настойчивый дергает меня за рукав жакета. Затем слышу очень тихое, - …пожалуйста…
Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность. На другой стороне - никого вызывающего какие-либо сомнения. Никакого человека в помятой серой шляпе и длинном сером плаще. Никакой хитрой ухмылки, искренней, широкой, злорадной, растянувшейся на все лицо.
Перевожу свой взгляд на маленькую девочку с черными жиденькими волосами, заплетенными в две косички. Сначала не могу узнать эти большие карие глаза, а затем мой взгляд цепляется за что-то большое, яркое и дурно-пахнущее прямо перед моим носом.
- Ах, да, Жи, конечно, автобус, - пытаюсь улыбнуться, но улыбка получается натянутой, ненастоящей. По части искренности мне еще стоит поучиться у этого человека из моей головы. Я неумело обнимаю девочку, и ее худенькое личико озаряется чем-то наподобие ответной нежности. Но в этот раз я не уверена - в этот раз мне просто кажется. - Давай уже, иди, - подталкиваю я Жи в сторону пыхтящего чудовища.
Она смотрит на меня с некоторым неодобрением, помноженным на хорошее настроение, и в два прыжка оказывается в большом автобусе.
Водитель, миловидный старикашка с длинной спутанной бородой, салютует мне, нажимая на кнопку, ответственную за закрывание дверей, и я тоже пытаюсь ему улыбнуться. Но он, наверное, уже не видит.