Я напоминаю себе Одри Хепберн - такая же прическа, стильное платье. Но я не такая сильная, да и актерского таланта у меня вообще нет.
Мне кажется, что микрофон вот-вот оживет и сколошматит меня живьем.
- Добрый день, дамы и господа. Вы, конечно же, знаете, для чего мы здесь собрались… - с фальшивой улыбкой начинаю я.
Внезапно зал исчезает и передо мной появляется лицо, которого я не забуду, даже если когда-нибудь мне подчистую сотрут всю память. Покрытое оспами и какой-то сумасшедшей ухмылкой, это лицо - самое омерзительное, что я когда-либо видела в своей жизни. Сверля меня насквозь маленькими поросячьими глазками, существо медленно наводит на меня дуло пистолета и спрашивает приторно-сладким голосом:
- Ты веришь в Бога, Кесси?
И отпускает курок.
…
Я просыпаюсь в холодном поту с ощущением, что на этот раз пуля пробила мне голову.
Дышу часто, но восстановление дыхалки почему-то не способствует восстановлению рассудка.
Осторожно сползая с кровати, я пытаюсь на ощупь отыскать туфли, но не выходит, и я, разозленная, полуголая и босиком начинаю спускаться вниз по лестнице.
Темнота - это не страшно, когда ты - всего лишь часть этой самой темноты. Но сердце почему-то бьется слишком часто, точно бомба замедленного действия.
Тик-так… тик-так…
И никогда не знаешь, когда именно она взорвется.
Мне кажется, что Шон сейчас должен быть здесь, потому что он брат Кима, а Ким всегда был рядом. Почти всегда. Но моего нового знакомого нигде нет - я не вижу, но и не слышу его присутствия. Абсолютная изолированная тишина.
С трудом отыскав ручку холодильника, судорожно пытаюсь отвинтить крышку от закупоренной бутыли с молоком. А может, и не с молоком - с пивом. Но мне, в сущности, все равно - в глотке уж больно сухо.
Случайно роняю на пол небольшой предмет и вздрагиваю.
Эти странные знакомые голоса.
"- Добрый день! С вами Нью-Йорк уикенд, и мы подводим итоги этой непростой недели! У нас в гостях председатель комитета по уголовным расследованиям. Здравствуйте, Джо.
- Здравствуйте, Кейт.
- В последнее время Нью-Йорк просто-таки задушила волна неожиданных исчезновений юных девушек. А как вы считаете…"
Нервы дают о себе знать. С третьей космической скоростью я принимаюсь выискивать орущий экран и, обнаружив, бессмысленно начинаю долбить по нему, пока не понимаю, что звук исчез. Похоже, я только что сломала Шону телевизор.
В груди резко начинает колоть, как будто кто-то со всей силы вмазал мне в солнечное сплетение. От пронзившей меня невыносимой боли я складываюсь пополам. В этот момент меня почти нет.
…
Через открытое окно солнце медленно опускается на мою кожу и оставляет на ней невидимые обычному глазу ожоги. Оно прожигает меня до дыр. Я лежу почти голая - чувствую на своем теле только холодные прикосновения тонкой рубашки. Мое тело лежит на полу - отдельно от моего сознания, и я почти себя вижу со стороны. Как будто умерла.
Неторопливо, как-то по-пьяному я поднимаюсь с пола. По всему телу необъяснимая дрожь. Что-то похожее на страх.
За окном солнце нещадно греет, и я не думаю - я знаю, что уже далеко за полдень.
Я медленно крадусь вдоль стен, отчаянно за них хватаясь и используя любую возможность раствориться там, где меня нет и никогда не будет. Я поступаю как настоящая плохая Кесси: специально выбираюсь на видное место, чтобы меня поймали. Потому что мне уже все равно. По-настоящему плевать.
Входная дверь закрыта всего лишь на защелку, и я удивляюсь, как Шон мог оказаться таким идиотом: оставляя дома сумасшедшую одну, нужно, по крайней мере, запирать окна и двери на все замки. Вот Ким бы меня точно наручниками к батарее приковал, чтобы никуда "случайно" не вышла.
На улице холодно - вот только солнце горячее, и пахнет жухлой листвой.
Спускаюсь по небольшой лестнице и теряюсь. Одна в большом Нью-Йорке, без Кима, совсем одна. Сердце колотится, как мотор гоночной машины, и я судорожно сглатываю, пытаясь побороть собственный страх.
В голове звучит музыка, и мне снова становится легче. А в организме острая нехватка кофеина, в карманах - ни цента, а в глазах по-прежнему пусто. Все также ничего не вижу.
Холод возвращает меня к жизни, и я вовремя вспоминаю, что я почти голая.
Приходится вернуться.
…
- Что это?
В руках у меня крохотная шероховатая таблетка, такая неопасная и такая подозрительная одновременно. Но я вовремя одергиваю себя: брат Кима не стал бы пичкать меня всякой дрянью.
- Успокоительное, - разъясняет мой новый знакомый таким раздраженным голосом, будто вынужден объяснять мне такие простые вещи, как основы молекулярной физики. - Мне казалось, тебе сегодня плохо спалось.
Я не знаю, откуда он знает. Понятия не имею. Но это каким-то образом заставляет меня довериться ему. Я глотаю таблетку, и она тут же застревает в горле, противно затрудняя дыхание. Вновь и вновь я сглатываю, пока моих рук, наконец, не касается что-то холодное.
- На, выпей воды, - по-отечески наставляет Шон, и в этот момент я думаю, насколько он похож на Кима: ему тоже нравится надо мной покровительствовать.
Я делаю большой глоток, и крохотная противная таблетка невозмутимо проскакивает дальше по пищеводу. Но во рту по-прежнему чувствуется какая-то необъяснимая горечь. Как будто вместо какого-нибудь сэндвича мне в глотку запихнули пригоршню пятицентовиков.
- Тебе ничего не нужно? - интересуется он, но я растерянно начинаю мотать головой.
С какой стати эти двое так трясутся вокруг меня? С какой стати Ким жертвовал своей несомненно драгоценной задницей ради меня? Я не верю в такие вещи. Не верю в благотворительность, в бесплатные рождественские наборы, которые раньше нам так любезно выдавало начальство, не верю в сыр в мышеловке.
Но, возможно, я всего лишь мышь, очень, очень голодная мышь.
- Нет, спасибо, - туманным голосом отвечаю я, тем самым ясно давая понять, что больше не желаю с ним разговаривать.
Хотя давать таким как Шон тонкие намеки - как об стену горох.
- Знаешь, Кесс, ты странная. Братец говорил, что ты та еще стерва: себя в обиду не дашь, защищать тоже не позволишь, да еще и в морду за это вмажешь, - хмыкает Шон.
- Ким так и говорил? - вскидываю бровь.
- Так и говорил, - подтверждает парень и ждет, пока я объясню ему, кто же из нас - я или Ким - ненормальный.
- Наверное, он говорил про другую Кесси. Ты перепутал свое место в самолете, - язвительно замечаю я и, схватив свою чашку с кофе, резко удаляюсь вдоль уже знакомых стен. Не вижу, но чувствую.
Кофе в моей руке плещется, обдавая меня крохотными колкими порциями кипятка.
Сжимаю губы, чтобы не вскрикнуть и не показаться слабой.
Оказавшись в комнате - в "своей комнате" - я быстрым движением опускаю чашку на прикроватную тумбочку - наугад, авось попаду, - и, уже чувствуя подступившие к горлу рыдания, бесчувственным мешком валюсь на кровать. Мне как никогда обидно.
Он и вправду так обо мне думает? Думает, Кесси - редкостная сволочь, смертельной петлей затягивающаяся у него на шее? Я для него как балласт - тяжкий груз, который сбрасывается при первой надобности.
Я уже чувствую, как по щекам нещадно катятся слезы, а в горле вновь становится сухо и гадко, как будто я одним махом проглотила горсть этих самых "успокоительных" и не сделала следом ни глотка воды.
Мне хочется рвать и метать, хочется достать Кима из-под земли и от обиды надрать ему задницу. Хочется плюнуть ему прямо в лицо, высокомерно, надменно. Хочется быть такой, какой он меня себе и представляет. Хочется быть гадкой, злобной сучкой, вечно сующей нос в чужие дела.
Начинает раскалываться голова, и у меня такое ощущение, что успокоительное Шона на меня имеет ровно обратный эффект, нежели наверняка написано на упаковке.
И все же пора признать. Я законченная истеричка, которая окончательно съехала с катушек, к тому же страдающая манией преследования.
В этот день я больше не звоню Киму домой, даже чтобы послушать его голос на автоответчике. Упорно делаю вид, будто его и вовсе не существует. Это как если бы он умер.
Это как если бы вместе с ним умерла и часть меня.
…
Шон возвращается вечером, но помимо его дыхания в прихожей слышен омерзительный женский смех. Такой звонкий, заигрывающий.
Я не ревную - мне плевать на Шона, - но уже само существование этой незнакомки доводит меня до белой горячки.
Я думаю, что они останутся там, внизу, будут заниматься, чем хотят: будут трахаться, пить мартини и обсуждать непутевую Шонову квартирантку. Но шаги почему-то все ближе к "моей комнате", и мне это не нравится.
Как в дешевых фильмах ужасов: я слышу, как медленно, со скрипом поворачивается ручка двери, и некоторое мгновение в воздухе стоит тишина. Затем Шон осторожно откашливается, джентльмен до мозга костей, и делает осторожный шаг, переступая невидимую границу моего мира. Его спутница следует за ним. У нее звонкие каблучки - я слышу.
- Кесс, к тебе можно? - как ни в чем не бывало спрашивает Шон. Как будто мы с ним сто лет знакомы и старые соратники по мыслям и рюмкам. Если ему интересно, я вообще не пью. Меня тошнит от алкогольного запаха.
- Ты уже вошел, - раздраженно отвечаю я, между тем, прекрасно понимая, что не могу командовать им в его же доме. В этот момент я действительно похожа на стерву.
- Кесс, это Дженнифер. Джен - это Кесс.
Чувствую, как эта самая "Дженнифер" по-хозяйски садится рядом со мной на кровать.
- У тебя замечательное имя, - щедро сдобрив свой голос ядом, обращаюсь я к девушке.
- Да что ты, - она отвечает растерянно, явно смутившись. Мне хочется смеяться в полный голос, смеяться злорадно и торжествующе. Какие же они все придурки!
Я вспоминаю недавнюю афишу и добавляю:
- Прямо как в фильме "Тело Дженнифер", ты ведь смотрела? - Затем делаю небольшую театральную паузу. Я уже знаю, что и Шон, и эта Дженнифер уже успели раскусить мои ядовитые настроения. - А вот я не смотрела. И никогда не посмотрю. А ты, Дженнифер? Или тебя лучше звать Джен?
Я прекрасно чувствую неприкрытую растерянность девушки, пораженную моим открытым сквернословием. Наверное, она быстро взяла себя в руки, потому что мне кажется, что теперь она мило улыбается. Дженнифер осторожно берет мою ладонь и сминает ее между своих.
Фу, нежности телячьи, меня сейчас стошнит, ей-богу!
- Кесси, тебе не стоит меня опасаться. Я твой друг. - "Она что, разговаривает с душевно больной?" - молнией проносится у меня в голове. - Ты ведь друг Кима, а друг Кима - мой друг.
Мне кажется, что сейчас по закону жанра она сейчас скажет фразу, которая ножом вопьется мне прямо… Нет, не в сердце. В почки.
Но эту фразу говорит не "Джен" - полный искреннего добродушия Шон:
- Дженнифер - невеста Кима. Он ведь, конечно, рассказывал тебе о ней?
…
То, что нас не убивает, делает нас сильнее.
Наверное, эту фразу придумал какой-то ангелок, мило болтающий ножками со своего облачка и ничегошеньки не смыслящий в человеческой жизни. Наверное, он представлял себе жизнь как бесконечную череду затягивающих, точно водоворот, событий.
Но он ошибся.
Мне кажется, что я уже не на земле, а где-то между небом и Нью-Йорком. Мне кажется, что лучшее, что со мной может произойти в этой жизни - это скорая смерть. Мне кажется, что Ким - всего лишь самый страшный кошмар в моей жизни. Обычный сон среднестатистического обитателя этой чертовой планеты.
И все же мне кажется, что мы с разных планет. Я, Шон, эта Дженнифер. Я, эти сны, урод, выстреливший в меня пять лет назад. Мы по разные стороны баррикад.
До того самого судьбоносного в моей жизни звонка остается девяносто девять секунд или девяносто девять слов. Какая разница - все равно дьявольское число.
До того момента, как я решусь на самый отчаянный поступок в своей жизни, остается лишь мгновение.
Звонит телефон. Истерично, надрывисто, кровожадно требуя, чтобы я ответила. Я не знаю, что этот звонок очень важен - я просто чувствую. Как чувствовала, как Ким улыбается. Как поняла, что они с Шоном браться. Как осознала, что мне чертовски надоело жить.
Но тот ангел наверху все-таки ошибся.
То, что нас не убивает, сводит нас с ума.
7. "Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах"
Дрожащей рукой я застегиваю темно-синий жакет (единственная стоящая вещь, которую Ким умудрился засунуть мне в рюкзак). Руки не слушаются, и у меня постоянное ощущение, что сейчас от пиджачка поотлетают все пуговицы.
За окном величественно и надменно каркают вороны - их крики эхом отдаются у меня в голове.
Когда я умру, на моих похоронах будут танцевать птицы. У них есть крылья, а крылья означают свободу. Мне так не хватает хотя крохотной доли этой самой свободы.
Как хочется выбираться "на прогулку" не тайно (в тайне от Шона, конечно), а с гордо поднятой головой…
Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах…
…
Он ждет меня на углу дома. У меня в голове стойкое ощущение, что все каким-то мистическим образом в моей жизни начинает повторяться.
Отличие только в том, что я знаю - меня ждет не Ким. А еще я даже понятия не имею, кто именно там меня поджидает.
Я неспешно на ощупь пробираюсь вдоль кирпичной стены дома - она шершавая, грязная (я чувствую, как на моих ладонях остается черная несмываемая пакость). И, наконец, нащупав острый угол, улавливаю в воздухе запах свежей выпечки.
"Мало ли сколько в Нью-Йорке булочных", - пытаюсь успокоить себя я.
Но не получается. Не выходит. И у меня подкашиваются коленки, как у Кесси-подростка на первом свидании. Но мне уже давно не пятнадцать.
Он учтиво берет меня за руку - его рука такая странно знакомая. Я пытаюсь улыбаться, пытаюсь не показывать, насколько мне на самом деле страшно.
Протянутая мне ладонь на удивление скользкая, точно ее окунули в какой-то маслянистый раствор. Моя рука выскальзывает, но он вновь хватает ее и зажимает в своей.
Мне кажется, что во всем происходящем есть что-то критически неправильное. В голове зажигается тревожная лампочка, когда я понимаю, почему эта ладонь кажется мне такой знакомой.
- Кесс, почему ты не дома? - покровительствующе спрашивает Шон, как будто он, черт возьми, мой отец.
- А почему у тебя руки в крови? - в свою очередь интересуюсь я.
…
Полная разочарования, я резко открываю холодильник. Но уже не в поисках чего-нибудь - конкретно в поисках пива.
Глаза щиплет, и мне вновь хочется плакать. Не знаю, почему. Вроде бы я, наоборот, салюты должна пускать от того, что Шон меня типа "спас".
- Ты убил… - запинаюсь, - … это?
Шон кряхтит - не могу понять, от смеха или от раздражения. Чувствую, как он отталкивает меня от холодильника и вырывает из рук чудом добытую бутылку.
- Этого, - мне кажется, или он действительно меня передразнивает? - больше нет. Можешь не беспокоиться.
- А как же остальные? - Конечно, у меня мысли только о собственной шкуре, как у последней трусихи. - Он ведь не был всей шайкой?
- Вот скажи мне, Кесс. - Шон на секунду замирает - возможно, подбирает слова. - Скажи, какого хрена ты а: стала разговаривать с этим по телефону; и б: у тебя, что, в заднице тайное шило, что тебя угораздило совершенно "случайно" очутиться на месте вашей с этим красавчиком "встречи"?
Я понимаю, что у меня нет оснований злиться на Шона, но все равно злюсь. Скорее, даже не на него, а на Кима, которого, как всегда не оказывается рядом, на Кима, который за все время нашего знакомства так и не сказал: "Знаешь, Кесси, у меня вообще-то есть невеста, с которой, мы вроде как помолвлены, так что можешь выбросить всю эту муть, о которой ты думаешь 24 часа в сутки, из головы". Но он молчал. Все это время молчал.
Хренов ублюдок.
- Отдай мне бутылку, - шиплю я и протягиваю руку в воздух, даже не ожидая, что Шон послушается.
- Мне казалось, ты не пьешь.
- Тебе показалось.
И он отдает мне бутылку. С сомнением, с недоверием - я чувствую. А еще чувствую, что он весь вечер будет за мной присматривать, чтобы, когда я надерусь в хлам, любезно уложить меня в кровать.
На второй этаж подниматься слишком далеко, и я направляюсь к парадной двери. Думаю, Шон на меня наорет. Мысленно я уже готовлю свои колкие ответы на его прямые вопросы. Жду, пока он схватит меня за руку, как в хорошем кино.
Но он не хватает. Спорю на что угодно - Шон сейчас стоит, облокотившись об стену, и, сложив руки под грудью, молча наблюдает за мной. Бьюсь об заклад, что это именно так.
Дверь за мной захлопывается сама, и мне кажется, что навсегда. На ступеньках сидеть холодно, а воздух такой разреженный и свежий, что понимаю - сейчас, по крайней мере, раннее утро.
Но меня мало волнует перспектива простудиться. Я сажусь, зажимаю в руках предварительно открытую бутылку пива (как будто греюсь об нее, но она даже еще холоднее, чем ступени, на которых я сижу) и слушаю. Просто слушаю.
Где позади меня воют собаки. Протяжно, жалобно. Точно пытаются посочувствовать мне, типа сказать: "Подумаешь, Кесси. Вот фигня. С тобой ведь еще и не такое бывало, ведь правда?" И правда, как я могла забыть?
Но только такая неудачница как я может самовольно отправиться на встречу с совершенно незнакомым ей злобным и кровожадным маньяком и вот так вот сесть в лужу.
"Даже сдохнуть нормально не дадут", - ворчливо думаю я и делаю большой глоток горькой жидкости из холодной бутылки.
Мне категорически не нравится, но я уперто продолжаю пить, пытаясь этим что-то доказать себе, доказать Киму. Он меня сейчас не видит, но для меня это имеет небольшое значение: всегда можно представить, что он рядом.
Такое ощущение, что омерзительное пойло уже течет мимо рта - просто по подбородку, стремительно капая на мой ну просто замечательный синий жакет с мысленно оторванными пуговицами.