Причиной их расставания оказались, конечно, те самые планы, которые Сара стала в себе вынашивать. Август каким-то образом заметил их, прочитал или магическим способом уловил и тогда с неохотой от нее отстал. Но не совсем, не полностью, не до конца, это было и сейчас заметно. На этом-то Сара и надумала сыграть.
Хотя, если точнее, задумала все Джарсин, она-то знала об этом романе, об этом все знали и даже, кажется, ставки делали, кто из них двоих кого первым погубит, как тогда говорили почему-то, "съест". Но они расстались мирно, не доставив удовольствия облеченным магией зрителям.
Сара верила, что и сейчас она, если подумать, тоже неплоха или даже еще лучше… Сейчас она в расцвете своих женских сил и чар. И он, этот вот самый инженер, или изобретатель, или философ со своими настроениями, кажется, все еще способен любить. Единственный из всех архимагов. Жаль, она в свое время не использовала этот его дар по-настоящему.
Зато, может быть, сейчас использует? Сара смутилась, действительно смутилась, как девчонка. Почему-то ей пришло в голову, что, если бы она не задумала тогда коварный перехват силы Августа и его владений, может быть, сейчас она была бы более сильной магичкой и иные возможности, недоступные ей ныне, в ее сегодняшнем состоянии, открылись бы перед ней полностью?
Август воспользовался паузой, подошел к доске, снова стал водить по ней выпиленным из мела кубиком, что-то стирал, что-то надписывал в сторонке, должно быть, чтобы не забыть. Потом спросил:
- Так чего же тебе нужно, Сара? Ты не объяснила, зачем пришла ко мне.
- Я попрошу у тебя одну службу. Серьезную и трудную. Я проиграла Джарсин Подчинение. И теперь хочу, чтобы ты исполнил для нее кое-что, а за это я переведу Подчинение на тебя. Буду твоей должницей. - Она запнулась, даже ей самой ее предложение показалось каким-то детским, не слишком убедительным. Пришлось начинать снова. - Если сделаешь то, что нужно, я произнесу клятву, и ты получишь меня.
- Хитро, нужно будет заглянуть в кодекс - можно ли так делать. Ну то есть законно ли это?
- Я проверяла, так можно. Все будет законно.
- А что нужно сделать? - Все-таки он никогда не был силен в политике. Другой бы заговорил о выгодах, которые можно выторговать, а этот? И вдруг Август спросил: - Вот еще что, как получилось, что ты попала в кабалу к Наблюдательнице?
- Я хотела получить возможность экспансии Южного континента.
- Ух ты, ставки-то были, оказывается, немаленькие. Но, знаешь, Южный континент… Там свои маги и свои порой значительные силы.
- Они не слишком велики, если бы мне не мешал никто из наших, я бы справилась. К тому же мне могла посодействовать Джарсин.
Август вернулся за столик, налил еще пива. Уселся. Он думал, но уже не о своих силовых струнах.
- Что-то она расщедрилась. Торгует тем, чего сама не имеет.
- Она обещала не мешать, а как заставить ее мне помочь, хотя бы немного, я бы придумала, если бы она проиграла. - Сара вздохнула. - Но проиграла не она, а я.
- М-да, не повезло тебе. Наверное, как всегда, сама себя же обхитрила.
После этих его слов Сара уставилась на него с подозрением, пробуя понять, знает он что-то определенное или же нет? Вполне могло оказаться, что ему уже успели донести. Нет, невозможно. Ведь все произошло так быстро, что вряд ли нашелся такой архимаг или смертный, кто следил за их с Джарсин спором и все правильно понял и растолковал.
Август смотрел на нее внимательно, как он смотрел, бывало, в прежние годы, когда твердо знал, что она собирается его предать. И уже не улыбался.
- И все же что следует сделать?
- Да, собственно, то, чем ты тут занимаешься, только в том варианте, в каком я тебя спросила. Нужно построить мост для нее, для Джарсин, в указанное место и в указанное время прямо из Верхнего мира.
- Всего один мост? Это и есть возможность выкупить тебя у Джарсин? Все именно так просто, без подвохов, которые вы с ней так любите?
- Она просит этот мост не только в нужную точку, но и к определенному сроку. И оба условия нужно точно выдержать.
- Любопытно, значит, не все так однозначно, как кажется. И не мост тут главная деталь, а что-то еще, верно? - И снова Август спросил довольно неожиданно: - И ты не пытаешься меня одурачить?
И вот тогда Сара бросила в него заряд притяжения, очарования, почти требование любви, участия и ласки. Она знала - у нее много этого добра осталось, потому что она много ненависти выбросила, когда хотела в бою с демоником своему мантикору помочь, а ведь магия почти всегда создает отражения, действует по закону общего равновесия, в том числе и равновесия эмоций.
Она сделала это, хотя знала - теперь будет чувствовать к Августу отчаянную привязанность и влечение, с которыми, может быть, и сама долгое время не сумеет справиться. Но это нужно было сделать, так было все же безопаснее, вернее, надежнее, а этой самой надежности Саре не хватало. С выдумщиками и изобретателями можно было действовать только так, наверняка, насовсем, с запасом общего эффекта. А если этого запаса окажется чуть больше, чем следовало, или даже изрядно больше? Ну что же, тогда ей придется и с этим справиться. И она знала, что со временем справится.
Иначе, пожалуй, этот прием ни за что бы не использовала, потому что зачем ей постоянная или просто долговременная привязанность? Это ей будет мешать, сделает даже слабее, а вот слабости в той игре, которую затевала Джарсин и в которой Сара вынуждена была теперь принимать участие, она себе позволить не могла. Ни под каким видом, ни под каким предлогом, ни в коем случае.
А Август дрогнул, он определенно не ожидал такого от Сары. Лицо-то у него оставалось прежним, кажется, не изменилось ни малейшее напряжение ни одного мускула вокруг рта, на лбу, вокруг глаз или под тонкой кожей, заросшей щетиной на скулах. Но общее выражение стало меняться, в нем уже не было какой-то избыточной сосредоточенности, которую Сара сразу же заметила, едва Августа увидела. И еще пропал лихорадочный, упорный блеск в глазах. А больше ничего не изменилось, но теперь перед ней стоял совсем другой Август, другое существо, неожиданно для себя вспомнивший о любви и, пожалуй, даже о страсти. Поразительное для архимага явление.
- Ты этого не делай, Сара, не стоит, - чуть хрипловато проговорил он. - Это на меня теперь не подействует, ты же знаешь.
Все она знала, и куда лучше, чем он сам. Он, конечно, мог говорить что угодно, он мог сопротивляться, протестовать внутренне или на словах - это не имело значения. Потому что он сдавался, как армия, в силу странных, не совсем даже понятных ей самой причин, вдруг складывает оружие и подчиняется противнику. Сара это отлично видела.
- Слушай, я же прошу тебя. Не нужно. - Теперь его голос был уже похож на дребезжание разбитого колокольчика, на треск хвороста под ногами в сухом лесу. - Это же нечестно!
Вот уж о честности ей заботиться было совсем ни к чему. Она даже сделала что-то с собой и усилила нажим, прибавила сил в свое колдовство, которое теперь, кажется, горело между ними как магическая связь, его даже малообученные смертные увидели, если бы сейчас сюда кто-либо вошел. Впрочем, тогда бы, вполне возможно, Сара этого смертного сожгла бы на месте, потому что это могло ей помешать, а Августа могло отвлечь.
Кажется, именно эта вот неприкрытая жестокость ее мысли уже помешала. Август встряхнулся и сделал несколько шагов назад, будто бы отступал, не сводя с Сары своих глубоких и ясных глаз. И тогда она прочитала его.
Он не боялся ее, даже такой, когда она откровенно навязывала ему свою волю и свое желание. Он снова размышлял, думал, разрази его все погибели мира, начиная от саранчи и голода и заканчивая чумой, войной и отравлением вод! Он думал, соображал. И теперь эти его мысли тоже следовало понять.
Хотя, если честно, это оказалось для Сары не очень сложным. Она была сейчас с ним в таком тесном эмпатическом и эмоциональном контакте, что поняла его едва ли не элементарно. Август был готов согласиться на ее предложение и даже был готов ей помочь, но в первую - и главную - очередь не потому, что она пыталась влюбить его в себя, подчинить себе и соглашалась ему принадлежать душой и телом. Вовсе нет, он соглашался на это по той простой причине, что хотел пуще всего прочего, даже больше, чем заполучить ее, Сару, хотя бы на время, попробовать, что у него с его подручными получится при строительстве того моста, который от него нужно было получить Джарсин Наблюдательнице! И никак иначе!
Сара почувствовала укол раздражения, быстро возникший и еще быстрее набравший силу, превратившийся почти в настоящую ярость. Она ревновала Августа к его труду, к его заботам, к его нацеленности на осознание всего, что тут происходило, и его способности думать даже тогда и там, где думать было вовсе не обязательно, где никто не думал, где нужно было только подчиняться тем остаткам природных свойств, которые даже в них, в архимагах, еще сохранились.
- Все же, - спросил он уже своим, а не изменившимся голосом, - что там за интрига? - И посмотрел на Сару внимательней обычного. Даже более внимательно, чем разглядывал ее в самом начале их встречи.
- Я не знаю, на самом деле не знаю. - А вот у нее голос подкачал, он был не вполне ее, а скорее принадлежащий какой-то иной женщине, с иными силами и иными запросами. Или принадлежащий просто… женщине в страсти.
- Это или что-то очень мелкое, неинтересное, бабское… Хотя Джар определенно уже не совсем… Или что-то такое, что стоит гораздо дороже, чем просто Единственное Подчинение тебя…
Сара оставалась в плену своей же магической прелести. Она готова была убить Августа. Но с некоторым даже самодовольством отмечала, что на самом донышке этого своего порыва плескалась любовь к нему, любовь и желание, почти настоящая нежность.
- Но ты ведь выкупишь меня у нее?
Он по-прежнему чувствовал и читал ее так же легко и просто, как мог практически при любом освещении, в любое время суток видеть облака над собой в небе.
А она подошла к нему ближе, еще ближе, так близко, что стал виден свет его глаз, который можно различить, только подойдя вплотную. И этот свет вызвал у нее наравне с остальными ее ощущениями и впечатлениями сейчас взрыв удивления - почему она к нему так долго не приходила и что же могло помешать им оставаться вдвоем хотя бы иногда, а может быть, и чаще даже, может быть, надолго?
- Всего один мост… - проговорил Август, не отводя взгляд, и Сара поняла, что сейчас он ее обнимет. - Ты всегда знала, чем меня взять.
ЧАСТЬ 2
ОРАНЖЕВЫЙ ГОЛОД СВОБОДЫ
1
И ведь знала Нашка Метательница, что снится ей сон, вот знала, а ничего поделать не могла. Слишком уж сон был явственный, объемный, цветной, и она даже звуки слышала. Ненавистные звуки толпы, волнующейся от зрелища совершающихся убийств, когда каждый из зрителей находился в полной безопасности.
Ничего никому из них не грозило. Они определенно были в безопасности, хотя и не вполне. Ведь бывали случаи, когда кто-то из остервенелых, умирающих уже гладиаторов вырывался из каменного мешка арены и начинал рубить всех подряд, кто попадал под руку. Или звери, также в предчувствии своей гибели, невероятным усилием выпрыгивали, выскакивали, пытались найти выход из Колизея, сокрушая и топча все на своем пути. Да, такое бывало. Вот только Нашка знала, что сейчас такого не будет. Почему-то знала заранее, будто бы сон этот она видела уже много раз, а может, и впрямь - видела.
Песок слепил глаза. Это был странный песок, полосы белого и ясно-желтого местного песка перемешивались, будто краски на какой-то огромной палитре. Нашка слышала, что на таких дощечках художники смешивают свои составы, чтобы изобразить кого-нибудь из нобилей, их семейства, их дома, сады, даже столы, щедро выставленные на всеобщее обозрение. И никому не было дела, что столы такие, как правило, только в воображении голодных художников казались красивыми.
Самой-то ей хотелось пить, всего лишь пару глотков, не больше. За воду она сейчас готова была убить, впрочем, ей и придется сейчас убивать - это было ясно, хотя по-прежнему ее сознание было удивительно раздвоено. Она спала и будто бы на самом деле участвовала в той драке, неожиданной, хотя ее и устроили на настоящей арене этого всеми богами проклятого городка, в который Нашка и ее друзья и попали-то совсем случайно, где-то выбрав, должно быть, не ту, что следовало, дорогу на развилке.
По отведенной роли ее определили в метатели сети, чтобы сковать хотя бы на время самого сильного, самого удачливого из противников. Вот только такого не оказалось, все противники были равно выучены, равно подготовлены, и оружие у них оказалось куда лучше, чем можно было ожидать.
Собственно, бой должен был оказаться простым: их шестеро, и шестеро гладиаторов, подготовленных местным ланистой, освобожденным рабом, вольноотпущенником, который некогда и сам был неплохим бойцом, но уже давно утратил настоящую физическую форму, и потому его никто всерьез не воспринял, не стал опасаться, когда он явился с предложением устроить представление…
В этот городок, под названием Крюв, они забрели, как и было сказано, случайно. Городишко считался богатым на здешних, скудных равнинах, примыкающих уже к настоящим пустыням без воды. Их насчитывалось шестеро, выступали они как бродячие борцы, немножко музыканты, жонглеры, немного артисты в простеньких, общеувеселительных представленьицах и, конечно, могли сыграть роль гладиаторов, если мечи были деревянными, а ярость врагов не перехлестывала обычный уровень возбужденной театральной толпы. В общем, драться-то они умели, иначе - как же, попробуй попутешествуй по местным-то дорогам без оружия. Мигом окажешься в канаве с распоротым брюхом, а то и еще хуже - выбьют для смеху глаза, отрубят руки и будут смотреть, как ты подыхаешь от голода, жажды и отчаяния.
Почему кто-то из главных семейств этого города в своем когда-то, может быть, и неплохом, а ныне обветшавшем цирке удумал затеять гладиаторские игры местных бойцов с их труппой, с пришлыми актерами, Нашка толком не знала. По слухам, эта идея показалась интересной самому главе рода Крювов, тех, в честь кого и город получил свое название. Да, в общем, это было и неважно, а существенным было то, что этому вот местному магнату показалось, что будет неплохо, если свое купеческое богатство он попробует уравнять со стародавним благородным достоинством, с правом и возможностью такие игрища устраивать.
Может, ему захотелось, чтобы его богатство и общую удачу признали другие какие-то дома и старые богатые семейства, что позволило бы выгадать новые торговые территории или уступки от других партнеров-торгашей, а может быть, кому-то показалось, что местные власти слишком уж попирают всех вокруг и было бы неплохо примирить простонародье с имперским чиновничеством и богатеющим торговым сословием… И они нашли такой способ, вполне разумный и традиционный, как показалось им вначале.
Предводитель их бродячей труппы Маршон тоже подумал, что лишнее представление, пусть и в не очень привычном виде, будет удачей для них для всех. Решил, бедолага, что здесь, в провинции, не может быть слишком уж трудной задачей всего-то отколошматить и обездвижить или даже изранить каких-то местных дурачков, называющих себя гладиаторами, до потери их способности к сопротивлению. Так он всем и сказал, радостно ухмыляясь в предвкушении приличного вознаграждения.
Вот только удачей это казалось только до того момента, как они вышли на арену. Тогда-то и выяснилось, что кто-то из местных чинуш либо из богатейчиков задумал не что иное, как убийство. Потому что и гладиаторы местные были вооружены для смертельного поединка, и действовали они с намерением убивать.
Вот Маршон первый и поплатился за свою ошибку. В своем сне Нашка окинула арену одним взглядом и увидела его. Он погиб плохо, ему проткнули горло в глубину, так чтобы при удаче достать до сердца, чтобы он умер сразу, истекая большим потоком крови. Все же местные его серьезно опасались, он на самом деле казался сильным и умелым и при не слишком тяжком ранении мог бы доставить гладиаторам много неприятностей… Поэтому, кажется, его и убили наверняка, чтобы не было потом осложнений.
Потом погибли остальные - Лафут, Визгарь. Натурку, славную женщину, подругу Маршона, убили гнусно. Убивали долго, изображая изнасилование всем скопом сразу, отчего публика сначала загудела, но затем стало понятно, что в основном собравшимся мужланам это даже нравится.
Жур, который когда-то был отменным бойцом на арене, разменял себя на троих нападающих, славно разменял. Двоих убил на редкость ловко, отсекая им руки у кисти, а третьего ранил куда-то в пах, но не составляло труда догадаться, что тот тоже скоро истечет кровью и умрет на потеху всей местной гнилой публики.
А Нашка, как ни моталась по арене, как ни пробовала помочь своим, так и не сумела никого завязать сеткой. На какой-то миг одного из них, кто показался ей предводителем врагов, она действительно опутала, но не смогла добить коротким кривым своим кинжальчиком, того уже прикрыли сразу двое, затянутые в толстые кожаные доспехи, малоподвижные, но практически непробиваемые с их короткими, похожими на восточные, нагинатами и очень верной, точеной техникой боя.
Так она осталась одна против троих. И что самое веселое или невеселое - как посмотреть - они достаточно умело, почти по-волчьи широкой цепью оттеснили ее в самый угол арены. Конечно, совсем углом в этой части арены стены не сходились, но тут была зауженная часть овала, потому что арена в общем плане представляла собой несимметричную, чуть изогнутую в узком месте каплю, и это тоже было сделано с подлым умыслом, не иначе. Нашка, ругаясь про себя на строителей, которые выстроили некогда этот цирк, поняла, что ей придется или сражаться так, как она еще никогда прежде не билась, или тоже умереть, подобно своим товарищам, на этой желто-белой арене, залитой их кровью.
Думала она, по собственному мнению, довольно долго. Но для зрителей и ее врагов это размышление, вероятно, оказалось быстрым, почти молниеносным. Штука была в том, что сама Нашка была способна и двигаться, и соображать, и придумывать разные фокусы гораздо скорее, чем все прочие, кого она встречала в своей жизни. Она была быстричкой, краснокожей нуной с южных далеких островов Империи, где когда-то родилась в прибрежной деревушке. Сейчас своих родителей и соплеменников она называла не иначе как дикарями, подобно всем, кто жил в Империи и величал так ее породу, ее народ.