Марджана побывала везде. И делала все, как была уверена Сайида. Делала то, что и не мечтала делать ни одна женщина, и даже кое-что из того, чего не мог бы вообразить ни один мужчина. Когда Сайида была маленькой, он верила каждому слову каждой истории как чистейшей правде. Когда она стала постарше, то решила выбросить из головы эти сказки и бредни. Но теперь она снова верила им. Марджана была Марджаной. Ей не нужно было раскидывать сети лжи.
Марджана принесла с собой подарок: какой-то очень странный плод, снаружи покрытый коричневыми волосками, а внутри зеленый, блестящий и кисло-сладкий. Он был принесен из страны, еще более странной, чем он сам, и более далекой, нежели могла представить себе Сайида.
- Это так же далеко, как звезды? - спросила она.
- Не настолько далеко, - ответила Марджана, - и не так далеко, как мне порой приходилось путешествовать. Существуют миры внутри этого мира, далеко за морями. И люди… Она покачала Хасана на колене, глаза ее загорелись от воспоминаний. - Люди цвета земли, поклоняющиеся солнцу. Чернокожие люди, обитающие в пустыне, где погиб бы самый выносливый бедуин. Они живут там нагими, облаченные лишь в свою гордость, и весь мир для них составляет тень, в которой можно поспать днем. Они не испугались меня. Они встретили меня с почтением, как духа воздуха.
Сайида проглотила последний кусочек плода. Она резала его ножом Марджаны, новым и прекрасный лезвием. Потом она повертела его в пальцах:
- Еще один нож, сработанный отцом?
- Маймуном.
Сайида подняла брови:
- Я надеюсь, что это было сделано не ради меня.
- Его изделия хороши, - ответила Марджана, - что бы он обо мне ни думал.
- Ему неизвестна правда.
- Ты не веришь ему?
- Отец не счел необходимым говорить ему. Как же могу я?
- Твой отец не счел необходимым говорить и тебе.
- Ему это было не нужно, - промолвила Сайида. - Он все еще полагает, что лучше бы мне этого не знать никогда. Но он был достаточно мудр, позволив Маймуну пребывать в покое неведения. Уж слишком Маймун настойчив, пытаясь защитить меня от всех невзгод в этом мире.
- Даже от деторождения?
Их глаза встретились, во взглядах обеих было понимание. Сайида вздохнула, пожав плечами:
- Он дал мне Хасана, не так ли? И это великое сокровище. Даже когда у него режутся зубки.
Марджана посмотрела на ребенка, дремлющего у нее на руках.
- Этим утром я убила христианина, - сказала она.
Сайида застыла. Она не думала ни о Хасане, ни даже о Маймуне. Ее взгляд был устремлен на Марджану.
- Это было так просто, - произнесла Марджана. - Один удар, прямо в сердце. Его жена даже не проснулась. Это был добрый клинок, выкованный твоим отцом.
- Я надеюсь, ты скажешь это ему.
Марджана снова стала укачивать Хасана. Она выглядела скорее юной девушкой, нежели женщиной. Но затем она подняла голову, и лицо ее не было человеческим.
Сайида вздрогнула. Временами было трудно помнить, кем была Марджана. Не женщиной. Даже не человеком. Она очень хорошо изображала человека; но порою эта маска внезапно слетала, уничтоженная одним словом, жестом или вспышкой света в этих огромных кошачьих глазах. "Ифрита, - произнесла Сайида почти вслух. - Дух огня."
За движениями Марджаны трудно было уследить, она двигалась быстрее, нежели любой смертный. Она очень осторожно положила Хасана на руки его матери, и застыла так неподвижно, как не смог бы никто из людей. Она села на пятки, словно служанка, но она не более чем играла роль прислуги. Так же, как играла роль женщины.
- В убийство я не играю, - сказала она.
Сайида не выдержала:
- Я не хочу, чтобы ты это делала! - Она тут же прикусила язык.
- Знаешь, - произнесла Марджана, - я никому больше не могу сказать то, что говорю тебе. Никому за всю свою жизнь. Никто больше и не знает, что я такое на самом деле. Почему это, как ты думаешь? Может быть, я впадаю в старческое слабоумие?
- Ты же не старая.
- Я не выгляжу старой. - Марджана уткнулась лицом в ладони, словно пытаясь найти приметы возраста, следы лет, не коснувшихся ее. Сайида не знала, сколько Марджане лет. Но эту заказчицу отец Сайиды получил в наследство, так же, как свое древнее и славное имя, как ремесло, прославившее это имя, как дом, где он родился. Ее клинки всегда выходили из одной кузни. Ее имя и обличье менялись с каждым появлением, но кузнецы всегда знали правду о ней. Сайида была уверена, что никто из них ни минуты не думал о ней, как о женщине. Она была демоном в женском облике, служанкой Ангела Смерти, Рабыней Аламута.
- Теперь - Масиафа, - сказала Марджана. - Аламут уже не тот, каким был. - Она засмеялась тихим горьким смехом. - Когда мой мнимый повелитель объявил о воскресении Погибшего Имама - в лице своей недостойной и крайне неуравновешенной персоны - и провозгласил Золотой Век, я покинула его. В его новом мире не было места для Рабыни Аламута. Но ловкач Синан выкроил себе королевство в Сирии. Он мог найти хорошее применение бессмертной убийце, которую нельзя увидеть, которую нельзя поймать, на счету которой несметное количество душ, во имя Веры отправленных ею к Иблису. - Она отняла ладони от лица. - Странно. На них не видно крови. Может быть, именно поэтому ты позволяешь мне касаться твоего сына?
- Ты не причинишь ему вреда.
Марджана выхватила Хасана из рук матери. Сайида не успела даже крепче обнять его, прежде чем поняла, что ее руки пусты. От рывка Хасан проснулся, недовольно сморщил лицо, но увидел Марджану и радостно взвизгнул. Она зарылась лицом в его пеленки.
Когда она подняла голову, ее щеки были лишь чуть-чуть влажными. Она выглядела скорее сердитой. Хасан нахмурился и шлепнул ее по подбородку, до которого едва смог дотянуться. Марджана пристально посмотрела на него. Он отважился улыбнуться. Она до крови закусила губы.
- Я обожаю детей, - обратилась она к нему, - я воздвигла замки из их костей. Мой повелитель назвал меня самым смертоносным оружием в мире. Он приказывает мне моим именем и Именем Аллаха, и Соломоновой Печатью, и клятвой, которую я дала, когда была молодой и безумной. Но если я не повинуюсь, он не осмелится покарать меня. Он полагает, что желает меня. Он и не подозревает, как сильно боится меня. Он тот, кого боятся все люди: мудрый Синан, Шейх аль-Джабал, Горный Старец. А ты, о невинность, считаешь меня очаровательной.
- Ты очаровательна, - ответила Сайида.
Марджана издала ужасное рычание. Хасан фыркнул от удовольствия, схватил ее за волосы и немедленно потащил кончик косы себе в рот. Марджана и не пыталась помешать ему.
- Я могла бы причинить ему вред, - сказала она. - И не сомневайся. Но сделала бы я это или нет… на этом власть Синана надо мной кончается. Он понимает это. Он приказал мне убить человека, о котором ты, возможно, слышала. Этот человек называет себя Салах аль-Дин.
- Саладин? - Сайида гордилась, что знает франкское произношение этого имени. - Он теперь наш султан. Когда-то отец сделал для него меч, еще когда тот был просто курдом Юсуфом, сыном Айюба. Ты ведь еще не убила его, правда? Он ведет войну где-то недалеко отсюда. Отец, Маймун и остальные постоянно работают, изготовляя оружие для эмиров.
- Воистину, он может завоевать все вокруг, - ответила Марджана. - Может стать султаном Египта и Сирии. Я не убила его. И не убью. Я покончила с убийствами.
- И все же ты убила христианина.
Лицо Марджаны омрачилось.
- Я дала клятву. Моя глупость и безрассудство Синана. Отныне и впредь он не сможет приказывать мне. В конце концов, - сказала она, - тот человек не был мусульманином. И даже солнцепоклонником.
- Я - солнцепоклонница, - сказала Сайида.
- Ты женщина, и потому обделена и верой, и разумом. - Легкомыслие слов Марджаны было подобно игре клинка в битве. - Я же менее, чем женщина: я ифрита, из тех детей Иблиса, кто принял Истинную Веру. Три рода сущих стоят превыше меня: мужчины, женщины, и мужи моего племени. Я рабыня рабов рабов Аллаха. Или так говорится, - продолжала Марджана. - Я знаю, что подобных мне больше нет в мире. Афариты избегают встреч со мною. Я сильнее и быстрее любого из людей; я владею магией, превосходящей понимание людей. Я начинаю полагать, что я не являюсь ничьей рабыней. Кроме, разумеется, Аллаха.
- Бог велик, - промолвила Сайида, склонив голову в знак почтения к святому Имени. - Если ты так устала убивать, то почему ты продолжаешь этим заниматься? Покинь Масиаф. Оставь ассасинам ножи и запугивания. Ты выполняла их приказы несчетные годы. Разве этого недостаточно?
- Быть может, - ответила Марджана. - Быть может, нет. Предположим, я позабуду свою клятву; предположим, я сбегу. И куда мне идти?
- Куда угодно. Перед тобой целый мир, и ты можешь быть свободна. И даже ужасные ассасины не найдут тебя - тебя, которая была самой ужасной из них. почему бы тебе не остаться здесь? - спросила Сайида. - Отец не скажет ничего. Маймун будет думать, что у нас гостит родственница. Хасан будет счастлив. А я, - сказала она, - смогу получить хоть немного покоя в то время, когда у него режутся зубки.
Марджана улыбнулась и покачала головой:
- Тигрица не может скрываться среди газелей, как бы она ни любила их. А что касается того, чтобы оставить Синана… это будет очень долго. Или недостаточно долго. Я отнюдь не покорный кинжал в его руке; я не заберу больше ни единой мусульманской души. Но существует достаточно франков, от которых нужно очистить мир. В особенности одна семейка, к которой я уже приступила. Отступники, дети той, что предала Веру. Они насмеялись над нашей Миссией. Я должна увидеть, как они заплатят за это.
- Я не уверена, что мне нравятся твои слова.
Марджана вновь посадила Хасана на колени Сайиды и нежно поцеловала ее в лоб, подарив ей долгий безмолвный взгляд.
- Честность, - сказала ифрита. - Вот что это такое. Смогу ли вновь переступить твой порог?
- Ты уходишь?
Марджана кивнула.
- Возвращайся поскорее, - попросила Сайида. - И когда ты пресытишься кровью христиан, помни, что есть место, куда ты можешь вернуться. Если тебе это понадобится. Мы… я всегда думала, что у меня могла бы быть еще одна сестра.
- Хороша сестра! - хмыкнула Марджана. - Я вернусь. Даю тебе слово.
- Иди с Богом, - сказала Сайида. Но как всегда, Марджана уже не услышала напутствия, ибо была не здесь. Она исчезла, словно пламя свечи. Так же быстро, так же бесшумно, и так же бесследно.
3
В Аква Белла было две башни. Одна, более новая и куда более массивная, была выстроена в простом стиле - квадратная и основательная. С ее стен был виден Иерусалим. Вторая башня была более старой и стройной, как минарет. Она защищала угол стены, и помимо этого не служила никакой иной цели. На ее нижнем уровне было стойло для вола, крутившего масличный пресс, а теперь и для одной-двух лошадей, на которых прибыли те, кто желал присутствовать на похоронах Герейнта. Верхние этажи были предоставлены в полное распоряжение сквозняку и паукам. Детям замка запрещено было туда лазить, поскольку лестница была ненадежна.
Они, конечно, находили пути, невзирая на все замки и преграды. Но пауки и пыль вскоре надоедали им, а ступени были просто крошащимися камнями, и лазить по ним было довольно легко, если быть осторожными. В башне когда-то обитали совы, они летали и ухали, наводя восхитительный страх, но последняя из них улетела давным-давно и больше не возвращалась. Дети нашли себе другие развлечения и оставили древнюю башню в покое.
Тибо нужно было побыть одному. Он изо всех сил старался быть мужчиной, дабы не порочить память Герейнта, но день и ночь этих стараний измучили его. Замок был полон людей, прибывших выразить свои сочувствия и, вне сомнения, поглазеть на новоиспеченную богатую вдову. Их голоса резали слух Тибо, их сочувственные взгляды вызывали у него желание наброситься на них с кулаками. Знали ли они о том, что такое горе? Что они вообще знали, кроме жадности, лжи и вульгарного любопытства?
До него доносились их слова, когда они думали, что он не слышит:
- Все сложилось очень удачно для этого юнца. Ему не понравилось бы делиться наследством с потомством своего отчима, какие бы теплые к нему он ни изображал.
Вспомнив это, Тибо остановился посреди темной опасной лестницы и ударил кулаком по стене. Лучше ему от этого не стало. Он всхлипывал без слез. Его отец умер, когда он был слишком мал, чтобы помнить его. Герейнт был скорее старшим братом, нежели отцом: сперва в Иерусалиме, где юный рыцарь, приехавший с Запада, находил время, чтобы отвечать маленькому пуллани на множество вопросов, и позже в Аква Белла, когда рыцарь стал мужем леди Маргарет. Люди всегда рассуждали так, словно Тибо не хотел видеть свою мать счастливой. Словно бы он мог чувствовать к Герейнту что-то еще, кромке любви. К Герейнту, который, казалось, всегда смеялся или пел, который относился к детям супруги, как к своим собственным, который даже в гневе был сдержан и справедлив.
В горле Тибо теснились рыдания. Он прошел последние несколько пролетов, пытаясь ни о чем не думать
Наверху кто-то был.
Какой-то момент сознание Тибо действительно было пусто. Потом его заполонил гнев. Это было его место. Ни один мужчина в мире не имел права быть здесь, и только одна женщина могла бы прийти… Но она была в Акре, замужем за бароном, и быть может еще даже не знала, что Герейнт умер.
Затем Тибо разглядел незваного пришельца, и гнев его угас. Казалось, тот и не заметил появления Тибо. Он опирался на парапет, прижавшись щекой к камню, и глаза его были устремлены не на запад, к Иерусалиму, как мог предположить Тибо, а на север. Солнце палило его, но не могло обжечь эту невероятно белую кожу. На таком солнцепеке другой бы уже обгорел до красноты. Он же выглядел столь же несокрушимым, как мрамор, и столь же неподвижным.
Сердце Тибо билось учащенно. Здесь, на излюбленном месте Тибо, сидел герой легенд. И выглядел он не намного старше Тибо. Но зато намного выше. Доля франкской крови в Тибо никак не проявлялась внешне, и выглядел он как настоящий юный сарацин.
Для Герейнта это не имело значения. "Ты не победишь в схватке за счет веса или длины рук, - говаривал он во время обучения бою, - но у тебя есть ловкость, быстрота и хорошая посадка на лошади. Ты возьмешь свое."
Принц был схож с Герейнтом, как мраморная статуя схожа с человеком. Такой же высокий рост. Такой же ястребиный нос. Те же самые черные волосы, густые и волнистые. Даже такой же длинный заостренный подбородок. Но Герейнт был некрасив, а красота принца была такова, что замирало сердце.
Когда он был среди людей, он не казался таким чужим. Он притворялся человеком. Возможно, он наводил чары, видимость человеческой внешности. Здесь, в одиночестве, он был самим собой, и не был человеком.
Затем он пошевелился, черты его затуманились. Резкость их сгладилась. Нечеловеческая красота стала вполне обычной. Сияние, пребывавшее на нем, стало просто солнечным светом, по-прежнему бессильным опалить бледную кожу.
Тибо вытянулся в струнку, протискиваясь через узкий проход. Айдан сидел на его всегдашнем месте, оставив Тибо место Джоанны в амбразуре, выходящей на восточную дорогу. Он сел на каменный подоконник. По дороге ехали всадники. "Еще одни стервятники торопятся на пиршество", - подумал мальчик.
- Тамплиеры, - сказал Айдан, - и с ними госпитальер. Ну разве не чудо?
Ответить столь же небрежным, почти ленивым тоном не составило труда для Тибо:
- Это необычно. Воинствующие Ордена на этой неделе должны бы вести переговоры.
- Они прибыли почтить нашего родича.
Тибо был почти потрясен. Нашего. Он так сказал! Но нет, это скорее всего просто оборот речи. Ведь он же принц королевской крови!
Айдан смотрел на всадников. Тибо впервые стоял так близко к нему. Достаточно близко, чтобы рассмотреть вены, просвечивающие синевой сквозь опалово-белую кожу; достаточно близко, чтобы увидеть, как сузились от солнца его зрачки. Не так, как у людей.
Тибо даже не испугался. Он и Джоанна были взращены на сказках о чудесах. Это было реальностью, вот и все.
Наваждение слегка отступило. На плечо Тибо легла крепкая теплая ладонь.
- Да, - сказал Айдан, - я из плоти и крови. А ты ожидал узреть живой огонь?
Тибо не любил, когда над ним смеялись.
- Я ожидал увидеть особу высокого звания и достоинства.
Айдан рассмеялся:
- Достоинство? Титул? У меня? О нет! Титул принадлежит моему брату-королю. Достоинство - синоду епископов, каждый из которых пыжится перед другими, как только может. Я же с колыбели был непоседой.
- Вы хотите… - Тибо не сразу решился высказать то, о чем подумал. - Вы хотите казаться… необычным. Но… менее необычным, чем вы есть на самом деле. Каким-то образом это так.
Серые глаза округлились от удивления, как у обычного человека. Но за этим выражением пряталась невозмутимость.
- О, быть легендой! Поверь, юноша, я отнюдь не бесплотный дух. Даже если всего наполовину человек.
Тибо покачал головой. Он не знал, откуда приходят ему на язык слова, но промолчать уже не мог:
- Вам приходится скрывать и прятать свою необычность, чтобы уберечься от опасностей. Но вы скрываете и это, вы одеваетесь в золото и алое, вы совершаете поступки, выходящие за рамки, и все боятся вас, но этот страх нужен. Он не дает им думать и догадываться. Догадываться о том, кто же вы такой на самом деле.
- Поведай же, о мудрец, кто я такой?
И снова насмешка. Вечная беда Тибо - слишком мал для своих лет, и голос еще ломается, и щеки все еще гладкие, как у девчонки. Он покосился на принца, но ответил довольно холодно:
- Я полагаю, что вы, должно быть, ифрит. Не из джиннов, нет, те - духи земли, а вы состоите из воздуха и огня.
- Сотрясение воздуха, - сказал Айдан, прислоняясь спиной к парапету и усмехаясь. - Я скажу тебе, кто я такой. Я сын короля и брат короля королевства на западе мира. Родись я на полчаса раньше, и я был бы королем. Каждое утро на рассвете я благодарю Бога за то, что этого не случилось. Мой отец был из славного старинного рода смертных владык, восходящего к самому Амброзию. Моя мать была… тем, кем она была. Она воспитала моего брата королем. Она вырастила меня тем, кем я хотел стать. Нам обоим было предназначено жить в мире нашего отца. Она говорила, что выбора у нас нет. Несмотря на то, что мы знали, что мы бессмертны, как она, а наша сестра смертна, как наш отец.
В словах его не было горечи, гнева или страха. Он рассказывал старую историю, и скорбь уже минула.
- Вы не спрашивали ее, почему? - вопросил Тибо.
- Она не ответила бы нам. Она была очень старой, хотя выглядела, как молодая девушка. Она была одинока несчетные годы. Я думаю, что она была слегка безумна. Она полюбила нашего отца, не считаясь с доводами разума. Полюбила так, что отказалась стать его женой, зачала и родила нас вдали от него, от его народа и его Церкви, которая ненавидит наше племя. Но когда всем стало ясно, что у него, коронованного короля, нет ни жены, ни наследников, ни даже незаконных детей, ее самоотречение исчерпало себя. Она пришла к его двору и принесла с собой нас, двоих годовалых младенцев, две его копии. "Они принадлежат тебе, - сказала она, - как и я. Если ты захочешь принять нас."
- И он сказал, что примет, - подхватил Тибо, захваченный рассказом.