Гарута посмотрел на Озьку, на меня и вдруг решительно спрыгнул с подоконника. Приблизился к болящему, покачал головой - я и моргнуть не успел, как Пепе взял с полки кухонный нож и одним-движением отворил себе кровь на запястье.
- Ну, недоросль, - сказал почти брезгливо, - пей давай. - Ози только головой помотал. Пепина кровь, чуть голубоватая в рассветных зорях, капала на одеяло и с шипением впитывалась в ткань.
- Ты не мекай, а пей. Сколько сможешь. Не переливание же тебе устраивать!
Озипринш охнул, когда Пепе прижал руку к бородатой его физиономии - ужас, а делать нечего! Я с восхищением смотрел на родственника: "Вот это да! Собственной крови ради какого-то дурачка не пожалел!"
Ози, наконец, отпал от живительной руки старшего, облизнулся, затих совсем. Гарута почмокал на разрезе, сплюнул за окно, затянул рану небрежным движением брови.
- Так, младенцы. До вечера выкручивайтесь сами, как сможете, а я займусь поисками. Темпорофагия своего, конечно, просто так не отдаст, но пару лишних деньков мы малому выгадали. Должен быть и обратный ход. Ну, я пошел, а то уже совсем светло, сейчас Карраско смену сдавать будет. Не хватало еще, чтобы он решил, что я по пацанячьим спальням шастаю!
Он выскользнул в амбразуру и был таков.
Я проводил его полет взглядом, вздохнул - эх, талант, что и говорить! - и обернулся к Озиприншу. Приятель мой, бледный, волосатый, в зернах старческих веснушек глядел на меня с тоскою:
- Я же ничего неправильно не сделал, я только не совладал, ну… Взрослым хотел быть, понимаешь, не старым, а взрослым…
В оставшиеся до побудки полчаса я решил, что Ози придется пойти на занятия, хоть бы и в таком несуразном виде. Больным представиться было никак нельзя - в медчасти природу недуга распознают даже и без обследования. Нужна была, соответственно, мирская легенда для внезапной старости, и я придумал все в пять минут. Благо, в Весеннем Театре собирались ставить "Записки сумасшедшего" силами воспитанников. Поэтому всем любопытствующим, от дежурного мистика до самого ректора, а также однокашникам, старшекурсникам и приготовишкам Ози должен был отвечать одно: хочу роль старика-почтмейстера получить. В образ вхожу, грим подыскиваю. Сработало на все сто: на большой перемене сам преподаватель свободных искусств магистр Титан Оглоблишвили пришел взглянуть на ревматически сгорбленного, бородатого, состаренного Ози и, одобрительно погудев под римский нос, что-то записал в своей книжке для заметок.
К сожалению, кровь Пепе Гаруты оказалась не такой крепкой, как я воображал и как считал сам Пепе. Под вечер Ози сильно сдал. У него ныли колени, кружилась голова и слезились глаза. Сердце то бухало молотом, то замирало. Разбитого и упавшего духом, привел я его в нашу келью и уложил в постель, не имея решимости даже мысленно перекинуться с Пепе словечком. Молодость отчаянно боролась в Озькином теле со старостью, и я со страхом наблюдал, как кожа то разглаживается на его руках, то снова сминается пергаментными складками, как по нелепым усам и длинной теперь бороде пробегают волны перца с солью. Линия пегих волос на лбу отодвигалась к затылку со скоростью примерно минутной стрелки - не быстро, но видимо.
Ози не стонал и не жаловался, просто лежал себе пластом в тихом отчаянии. Я тоже изрядно отчаялся, когда Гарута вдруг вышел из темного угла. Он был без крыльев, лоб замарал сажей, под мышкой держал тоненькую инкунабулу в чугунных застежках. Бросив быстрый взгляд на Озипринша, нахмурился, поманил меня пальцем.
- Да… плохо дело. Ладно. Надежда умирает только в Мартирологах, а ты смотри сюда. Средство есть, и я бы раньше пришел, да только оно с подвохом…
Очень серьезен был мой родственник. Он сел на пол, я - рядом. Книга называлась, насколько я смог прочесть причудливую вязь знаков, "О-томори-дзен", но заклинания внутри были начертаны ромницей.
- Обложка от другого, для конспирации. Книжка старая, а нужное - вот, смотри.
Я прочел при свете Пепиной сферы:
Маньяна да восстанет свет,
Вне сочетания планет,
Чтоб злые годы сокрушить
И кожу аквой напоить
Го райв цветущего лица
И силы в мембра молодца,
Возьми три сикля киндзадзы,
И тех, чьи подесы борзы:
Три раза по шесть и один
Тебя избавят от седин,
Куатро гран хвостов трески
Тебя избавят от тоски.
Всему ж довлеет верхний чин,
Возьми одиножды один
Не солнцем дареный огонь
И кружку пива оболонь.
- Ну ничего себе рецептик… На каком же это языке?
- Да на всех сразу: на спьянише, на гэльге… Есть ромнинские слова, но это все мелочи. Я и состав подобрал, смотри:
Пепе вытряхнул из-за пазухи мешочек.
- Вот три сикля киндзадзы, - он отложил в сторону пакетик со щепотью мелких черных семян. - Это борзоподы, в столовке поймал, девятнадцать штук, - еще один пакетик, из плотной бумаги, шевелящийся. - Тресковые хвосты, четыре грана… ну и вонь! Несолнечный огонь - это значит, что все надо смешать и облучить любым искусственным светом, это пустяки. А вот с последней строкою сплошные потемки.
- Что так?
- Ну, во-первых, пиво.
- То есть?
Вместо ответа Пепе легонько стукнул меня по лбу. И я осознал. Ведь наши, когда одурманиться хотят, всегда к обычному спирту прибегают - а кто сотворить не может, тот уж постарается в лабораториуме стащить, хоть это и опасно… А все потому, что учебное заведение с духовидческим уклоном. Какой у водки дух - так, синее пламечко! В пиве же, как известно, обитает сам Баликорн Могучий - рожа, что ведро, усы рыжие в пене, глаза шальные, веселые… Говорят, издавна его у нас привечали, но потом, когда проректором в колледже стал один из Трех Королей, уж он припомнил Баликорну их вечную вражду. Мол, чтоб этого буяна и на понюх в моем заведении не было!
С тех пор спиртом и пробавляемся.
А пиво пальцем не сотворишь, оно жизни требует.
- Вот первая тебе загадка, - сказал Гарута, поднимаясь и раскладывая составные части рецепта на столе, - сиди и думай, где пива раздобыть.
- Пепе, ты меня не пугай, я и так боюсь.
- Но, даже если мы пиво и достанем - в чем я, признаться, сомневаюсь - что с ним делать?
- Как - что? Ты же сам сказал - все смешать и осветить. Активировать светом.
- А потом?
- Выпить.
- Наивный ты, Ворон! Если бы все так просто было, то всякий… дурак мог бы омолодиться. Ты читать умеешь?
- Что?
- В последней строке: "И кружку пива оболонь!"
Я посмотрел еще раз в книгу. И правда: оболонь. Странное слово, неужели глагол… Оболонь… Опрокинь… Оболвань… Нет, это мы и так уже…
- Может, опечатка?
- Это рукопись.
- Ну, описка.
- Дитя, дитя… Это кастамирское заклятие, а они мастера были всякие такие загадки загадывать.
- Так это ж сколько времени на разгадку уйдет!
- Да вся жизнь может, - угрюмо отвечал Пепе. - Его, - кивок в сторону Озипринша, - так уж точно. Ты думай, думай, голова. Вспоминай.
- Что ж я вспомню, тут знать надо… А ты? Ты старше, умнее…
- Я уже всех опросил, кого мог. На всех факультетах. Никто не знает, оно и понятно…
- Может, все-таки описка? Обаллонь, например?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, скажем, поместить в баллон какой-нибудь…
- И в какой же? Баллонов всяких много. Говорю тебе, это что-то простое. Как тот заговор для беременных: три слова, но никто не помнит, каких…
- Или… - я напряг все умственные способности, но дара языков у меня никогда особого не было, - или, может быть, обо лонь, об лоно, то есть - на живот, что ли, вылить?
- Скажи еще - клизму!
Тут подал голос Озипринш - тонкий, дребезжащий стариковский голосок.
- Ребята… А я какать хочу… Помогите встать…
Пепе не шелохнулся. С мрачным видом он теребил ус и постукивал пальцами по столу. Должно быть, соображал, где бы раздобыть заветного пива. Я помог Озиприншу сползти с койки. Он был легкий, как перышко, и весь дрожал. Я вывел его в коридор. Туалет был занят. Перед дверцей переминался щуплый юнец, именем Эльдар, по прозвищу Сиротка. Его недавно допустили к занятиям. Это в самом деле был одинокий бедолага, рассказывали, будто он и вовсе нездешний. Весь мир его будто бы сгинул, а он один остался. Вот кто-то из магистров его и приютил. Я, например, никаких нездешностей за Сироткой не заметил - парнишка, как все мы. Разве что… да нет, показалось, наверное… голова этим занята, вот и почудилось…
- Привет, Гай. Привет, Ози, что это ты?
- В театр пробиться хочет, - отвечал я, подавляя в сердце тоску. - Развивает убедительность.
- Здорово.
- Ой, не могу, - шепотом простонал Озипринш.
- Терпи.
- Там Мондо засел, - грустно сказал Сиротка. - Я уже минут пять тут приплясываю.
- Озька, терпи. Тут еще Сиротка перед нами.
Ози тихонько заплакал, уткнувшись мне в плечо. У Сиротки болезненное выражение в нежно-карих глазах на миг сменилось печальным восхищением.
- Какой ты, Озипринш, удивительный! Я бы так не смог!
Тут Мондо Кукин, не к ночи будь помянут, перестал вдруг журчать и шоркать в сортире и шариком выкатился оттуда, не обратив на нас никакого внимания. Сиротка мгновенно шмыгнул внутрь. Я придерживал бедного Ози, чуя сквозь рубаху его костлявый позвоночник. "Вот глупец… взрослым ему быть… а ведь помрет, если пива не достанем…" - И так мне вдруг самому глотнуть захотелось, даже помимо Озиприншевой беды - и ведь, как назло, пахнет ржаной горбушкой и горечью!
А это Сиротка вылетает из сортира пташечкой: сам, как ячменный колосок, мелкие светлые кудряшки будто пенятся, рожа сияет - отлил, небось, и весь мир готов теперь возлюбить.
Тут я его и схватил за шкирку.
- А что это, Сирота, от тебя как будто пивом пахнет?
Он сразу увял.
- И ты туда же! Отпусти!
- Не отпущу.
- Ну пусти, Ворон, ну что ты!
- Мне пиво нужно. До зарезу. А ты тут благоухаешь внаглую… Делись, давай!
- Ябеда! Сволочь! - Сиротка и так и этак бился, но у меня хватка железная. - Всем пива надо! А где я его возьму! Спрямили наше Раздолье-то, нафиг, вот такие же, как вы, чародейством спрямили, а пивом от меня всегда пахнет, потому что я из всей семьи только и остался! - Тут он, как положено Сиротке, горько разрыдался, и сквозь слезы прошептал: - Ты бы лучше за Озиприншем смотрел… ему уже никуда не нужно…
Я их обоих приволок в нашу келью. Ози только прополоскал слегка, чтоб не смердел, а сам вполуха слушал, как Сиротка объясняется с Пепе. "…Потому что я один из всей семьи…" - "Из какой семьи?" - "Сервессеры мы, Раздольненские, а я Эльдар Второй и… и последний" - "Ну и что?" - "Так мы же все по пиву… от дедов и прадедов… и Пильзнера, и Лагера убили, и Портера… и дядя Стаут смертью храбрых… и тетя Брага… и Квасик, племянник, сгинул… выжил я один…"
- Ворон! Ты что там, присох?
- Сейчас! Ози, ну ты хоть сам-то шевелись немного…
Ози в ответ лишь кряхтел. Совсем он стал никудышний, на вид лет восемьдесят можно дать. Руки холодные трясутся, ноги подгибаются, губы синие, глаза - как у рыбы… Я его внес, уложил, прикрыл одеялом. Будто есть Озипринш - и будто нету, только дышит тяжело…
Заплаканного Сиротку Пепе поил водою и хлопал по спине.
- Видишь, братец Ворон… Пиво есть, и даже рядом… Слушай, наследник, а полкружечки сотворить? Для благого дела?
Эльдар Второй помотал головою.
- Он меня… он газом окурил… теперь только запах остался, а духа нет. Иначе бы магистру Калибану меня взять не разрешили. Но я выучусь! - глаза Сиротки сверкнули новыми слезами. - Я их спрямление-то распрямлю! За всю родню отомщу! Но пиво… ребята, если вам вправду надо… я даже и не знаю. Вот, если бы уважаемый Пепе помог…
- Складку распрямить, конечно, можно. На короткое время… если сил хватит. Но вот уверен ли ты, дитя, что пиво там осталось?
- А то! Ведь они без пива дня не проживут… то есть, теперь уже он один, гад проклятый…
- Кто такой?
Сиротка глубоко вздохнул.
- История эта долгая и печальная…
Пепе, прислушавшись к тяжким вздохам Озипринша, нахмурился и оборвал наследника Сервессеров:
- Короче. Самую суть давай. Время дорого.
Я показал Сиротке кулак и тоже прошептал:
- Короче!
- Ну, и что… ну, и короче, - Сиротка, подстреленный на взлете, мучился и не знал, куда себя девать. - Жили-были… это… царь Уммор Дудам, царица Нуихария, все чинноблагородно, только детей нет. Потом приходит какой-то старый гриб из тридевятого царства, приносит ей - пива! И говорит, мол, вот чудесное снадобье, выпьешь и понесешь. Ну, и понесло. Троих родила, с промежутком в пять минут, не успела кружку до дна допить… Вот выросли братья большие-пребольшие, сами из себя красавцы писаные…
Я ткнул Эльдара под ребра. Сиротка охнул и пошел комкать дальше:
- Три, значит, брата… Профорг, Комсорг и Физорг их звали… а узнавали по одежке, по царским печатям да по золотому перу за ухом… И влекло их ко всяким непотребствам, потому как пиво родовое в них бродило… пока, наконец, не получили они от проклятого колдуна откровение, что им надлежит отправиться в тридевятое царство к источнику их сути… А тридевятым от их поганой Дудамии в сторону восходящего солнца как раз наше Раздолье оказалось…
- А ведь я одного Физорга знаю, - тихо сказал Гарута. - И, представьте себе, ребятишечки, тоже золотое перо вечно за ухом торчит, хороший такой "паркер". Физорг, между прочим, беи Дудам…
- Так это он! - вскричал Сиротка, стискивая кулаки.
- Остынь, не достанешь. Он в пятом круге преподает, какие-то технологии коловращения, что ли…
- А ты как же?
- А он за одной моей сильфой вздумал ухаживать… теоретик надутый!
- Подрался, - с ужасом прошептал Сиротка.
- Еще, чего, - фыркнул Пепе. - Я диплом получить хочу, зря, что ли, штаны просиживаю? Ошуку на него напустил, большое дело…
- А какое у нас пиво было! - горько, хоть и полушепотом, вскричал Сиротка. - Этот Физорг у них, даром что младший, просто зверь. Профорга наши быстро извели, подстроили так, чтобы воды мягкой напился, он и обмер… Комсорга дольше обезвреживали, специальный быстротвердеющий пивной камень для него пришлось изобрести, замуровали его, демона… Ну, а с Физоргом так и не совладали. Хитер, злобен, в одиночку сражался, всех сгубил! И вот я здесь… а пиво наше… все у него теперь, до капельки!
- Да уж… такой добровольно не отдаст, - пробормотал Пепе, щуря глаза на нечто дальнее.
- Конечно, не отдаст, - согласился Сиротка. - Ты бы кровь свою отдал добровольно?
- А я и отдал, - совершенно спокойно сказал Пепе. - Вот этому дурачку.
Озипринш хрипло застонал и зачмокал в подушку.
- Пепе, - встрял я, - может, повторить надо?
Гарута покачал головой.
- Не думаю. Пользы особой нет, сам видишь. У твоего дружка, я думаю, вампирические склонности… Высмоктал не меньше кварты, на полгода меня состарил, так что исключено. Тут другой выход намечается, без излишеств.
- Какой? - хором спросили мы с Сироткой.
- Очевидный. Сильфа Брю.
- А не пожалеешь?
- Я уже так с вами влип, - а все из-за тебя, Ворон! - ну, и потом - свои же люди, сочтемся, а Брю сейчас в перстне сидит без дела.
И с тем вышел из кельи. В прихожей раздался несильный хлопок, прозвучал приятный аккорд, и послышались тихие голоса и возня. "Ну, Брю, Брю, дело есть…" - "Всегда дела…" - "Светом клянусь, после…" - "Про-отивный!" - "Брю, тише, тише…"
Минут через пять Пепе вернулся, несколько встрепанный. Сел опять на подоконник.
- Ну, будем ждать.
- А она…
- Если у Физорга пиво есть, она достанет. Главное, чтобы сама не соблазнилась между делом. И чтобы не опоздала.
Наступила тишина. Чтобы успокоить душу, я то считал удары сердца, то наводил самому себе пустяковые малые галлюцинации: экзамен по профилистике, портрет магистра Якенса в кружевных подштанниках, учебный бой падре Карраско с отцом Антонием Хрисокомовым. Но сердце билось трепетно, экзамен сдавался на двойку с плюсом, отец Антоний уступал иезуиту, и все в том же духе. От Сиротки пахло уже не хлебом, а дрожжами - он тоже нервничал. Я слышал, как он то и дело бормотал: "Выучусь… стану могучим и сильным… за Портера, за Лагера… за всех!" Пепе с подоконника перебрался к постели Озипринша - кровью больше не поил, но взял потерпевшего от Темпорофагии за руку и так сидел, ни слова не говоря. Время от времени рассеянно свертывал самокрутку, и тогда запах чернослива плавал в комнате, перебивая дрожжевую волну.
Я не знал, на что мы надеемся: "Даже если сильфа Брю и добудет пива - что потом? Плохи наши дела - умрет Ози, начнут разбираться - и много ли мне утешения, что вместе со мной пострадает мой родственник, да еще этот - бедолага-наследник… Эх, Ози, Ози…"
Тоненький звук вывел меня из тоскливых блужданий. Как будто кто-то смеялся во всех углах нашей кельи сразу. Веселые блики заскакали по столу, по останкам миелозавруса, вспыхнули в стекленеющем глазу Озипринша.
- Брю?
Сильфа снова захихикала.
- Пиво принесла?
Что-то зашипело, зажурчало. Сиротка толкнул меня в бок, поднявшись на четвереньках в совершенно собачьей стойке. Откуда-то из подпотолочной тьмы пролилась и ударила в пол невидимая в потемках струя.
- Кружку! - страшным голосом вскричал Гарута. - Она пьяная, сейчас все разольет!
Я кинулся к столу, схватил, что под руку попалось, - и вовремя. Струя иссякла через несколько секунд, но у меня в руках была полная умывальная миска чудесной жидкости. Сиротка Эльдар ахнул и повалился лицом в пролитое на пол. Сильфа еще раз прыснула смехом, бренькнуло стекло, что-то еще звякнуло об пол. Пепе коротко ругнулся и затеплил сферу на малой мощности.
- Ставь сюда. Кружка будет?
Я кивнул - говорить не мог от возбуждения. Гарута снял все перстни, браслет и золотую цепь Мерлинского стипендиата, трижды поплевал на ангела-хранителя и приступил к делу. Я молчал и вякнуть боялся насчет загадочного действия. Скоро рассвет. Нужно хотя бы попытаться…
- Треска где?
- Что?
- Я спрашиваю, треска где, яйцо ты ненасиженное… а, вот… Ну, так. Свет?
- Какой?
- Несолнечный, дубина, фонарик есть?
- А у тебя?
Гарута оскалился так, что я отшатнулся и стал шарить в тумбочке. Фонарик не попадался добрых двадцать секунд, и я чувствовал, что мне не миновать проклятия.
- На… орешь тут…
- Я не ору… Помощник чародея из тебя никакой.
Он уже смешал все, поводил над кучкой, облучая несолнечным светом. Перетертые борзоподы, киндзадза и тресковые хвосты воняли гадостно, и я даже пожалел Озипринша, что бы ни предстояло ему сделать с этой смесью в комбинации с пивом. Пепе вылил пиво в кружку… и задумался. Я со страхом следил за ним: "Сомневается!" Пепе вот-вот мог отказаться - шансы-то невиданно низкие, а с кастамирскими заклятиями шутки плохи. Это я знал понаслышке, а сейчас мог и лично убедиться.
Все же Пепе решился на риск. Я расслышал, как он повторяет негромко слова заклинания. Профиль его был мрачен. Недобрые предчувствия читал я в линии рта и бровей. "И кружку пива…"
- Оболонь!
Пепе едва не выронил снадобье на одеяло.
- Что?