Дингер так и не решил, ехать ли ему в Прагу, чтобы проследить за дальнейшей судьбой Конрада, или немедленно вернуться в Норденфельд и рассказать барону Герхарду о том, что произошло с его наследником. Дом пана Мирослава, конечно, хорошо охранялся, а дурак Герхард, вместо награды, мог повесить верного слугу. Мудрее всего было бы вовсе забыть об обоих Норденфельдах и отправиться в Саксонию, а оттуда на север, к морю.
Допив пиво, Дингер облокотился на стол и задремал. Ему причудилось, будто корчмарь подошёл и, наклонившись над ним, шепнул ему в самое ухо:
- Уходи, старик, тебя тут кое-кто ищет.
Дингер поднял тяжёлую от усталости и хмеля голову, потёр виски, глянул в окно и застыл в изумлении. Уходящей в лес дороги больше не было. Вместо неё под луной серебрилась гладь озера, окаймлённого густым кустарником и низкорослыми деревьями. Неподалёку от берега покоился на воде изящный двухмачтовый корабль.
- Уходи, - настойчиво повторил корчмарь. - Видишь, дороги на Прагу нет. Иди в Норденфельд или куда угодно, только быстрее.
- Что это? - осипшим голосом спросил Дингер, тупо глядя на корабль. - Откуда он взялся здесь?!
- Откуда бы ни взялся, он пришёл за тобой, - корчмарь усмехнулся. Рожа у него была, словно пеплом присыпана.
Не тратя больше времени на расспросы, старик полез в карман за деньгами - расплатиться за ужин, но корчмарь остановил его.
- Нет, денег я с тебя не возьму. Нечистые они, краденные. Иди, иди отсюда, пока не поздно.
Дингер выбежал на крыльцо. Двора не было. Озеро поглотило его и наступало, полумесяцем охватывая корчму. Лёгкие волны уже лизали нижнюю ступень, стараясь дотянуться до следующей.
- Чёрт! - пробормотал Дингер.
Тёмная непрозрачная вода, покрытая тонкой сетью ряби, была у крыльца не глубже, чем в обычной луже, но он боялся ступить в неё. Ему казалось, что под трепещущей поверхностью скрывается жадная бездна.
У левой стены пока оставалась узкая полоска суши. Спрыгнув с крыльца, Дингер пробежал по ней, свернул за угол и оказался на широком незатопленном участке. Задняя стена дома и двор позади неё находились выше фасада. За высоким забором чернел безмолвный лес. Ни в стойлах, ни в сараях, расположенных вдоль ограды, не ощущалось присутствия живых существ. Исчезли даже ночные бабочки и мошкара, притихли сверчки.
Оглянувшись на озеро, Дингер увидел, что корабль медленно, беззвучно, с убранными парусами движется прямо на корчму. Завороженный этим странным зрелищем австриец не услышал лёгких шагов у себя за спиной. Цепкие руки с когтистыми пальцами схватили его за плечи и волосы, стиснули горло, запястья и лодыжки. Будто опутанный прочной сетью, он не мог шелохнуться. Грубая ладонь зажала ему рот. Другая накрыла глаза. Его оторвали от земли и понесли куда-то. Он извивался, силясь вырваться.
Его отпустили так же внезапно, бросив на палубу судна, которое непостижимым образом очутилось на середине озера. Бежать было некуда.
Что-то чёрное, мохнатое бесшумно пронеслось мимо Дингера. Он ощутил прикосновение колючей шерсти, словно его мазнули по щеке щёткой. Резко обернувшись, он встретился взглядом с незаметно подошедшим к нему светловолосым человеком в коричневом жюстокоре с золотым галуном. Если это был не владелец корабля, то, по крайней мере, кто-то из старших офицеров. Дингер озадаченно смотрел на него. Человек казался знакомым.
- Приветствую тебя, мой любимый слуга, - с иронией произнёс он. - Вижу, ты не узнаёшь меня.
Дингер хотел ответить, но умолк на полуслове. В нескольких шагах от него стояла женщина в белом плаще. Мгновение назад её здесь не было. Он узнал Августу Венцеславу. Что-то изменилось в её облике с тех пор, когда она жила в Норденфельде. Да и она ли это была?
Дингер встал. Ноги плохо слушались его. Августа или её сестра-близнец подошла к мужчине. Дингер не сомневался в том, что обречён. Кем бы ни были эти двое, они захватили его не с добрыми намерениями, но они ошиблись, решив, что справиться с ним будет легко. Мужчина не выглядел силачом и был вооружён только шпагой…
Похитители переглянулись.
- Он не понимает, что с ним произошло, - сказала женщина.
Мужчина кивнул.
- Ты всё ещё не узнал меня, Дингер? Как видишь, мы с тобой вернулись к тому, что было суждено нам изначально. Я твой господин, и тебе никогда не удастся это изменить…
Дингер попятился, колени у него подогнулись, он неловко опустился на палубу.
- Возможно, мы оба были бы счастливее, если бы никогда не знали друг друга, - мягко продолжал Конрад. - Я не виню тебя. Ты ненавидел меня за то, что мне посчастливилось родиться в семье твоего хозяина, и вот я лишился всего, что имел. Но живя в чужой стране, я искал возможности вернуть утраченное…
Конрад с усмешкой покосился на свою спутницу. Она опустила глаза. Черты её лица расплылись, подёрнулись сероватой дымкой, сквозь которую проглянуло нечто, похожее на маску с зияющей пустотой вместо глаз и рта. Накинув на голову капюшон плаща, женщина отвернулась.
Дингер вскочил и бросился к борту. До берега было недалеко, но, взглянув в воду, он понял, что не сможет заставить себя нырнуть в неё. Что-то поджидало его там, в глубине. Он ощущал жадное нетерпение озера. Быстро оглядевшись, он увидел единственную шлюпку и устремился к ней. Похитители не пытались ему помешать.
- Не спеши, Дингер, - преследовал его исполненный почти искреннего сочувствия голос Конрада. - Не стоит бежать от тех, кто так хорошо понимает тебя.
В бортах шлюпки зияли сквозные отверстия от пуль. На дне лежало сломанное весло. Дингер внезапно увидел то, что было незаметно с первого взгляда. Добротное, богато украшенное судно хранило следы отчаянной схватки и безнадёжного запустения, словно команда давно покинула его.
- Они ушли, - равнодушно подтвердил Конрад, обнимая свою подругу. - Здесь остались лишь те, кто был мне предан, и она, наша вдохновительница, молящаяся за нас. Присоединяйся к нам, тебе всё равно не остаётся ничего другого.
Жёсткая шерсть коснулась руки Дингера. Он в испуге попятился, но существо уже вцепилось в его запястье. Тёмно-серое, мохнатое, с узкой лисьей мордой, оно радостно скалилось. Дингер оттолкнул его и вскрикнул от боли: острые когти впились в руку. Он изо всех сил пнул тварь. Она отскочила, не издав ни звука, продолжая весело скалиться, и вновь прыгнула к нему. Он ударил её ещё раз и отбросил прочь, но боль была ей нипочём. Словно подброшенная пружиной нечисть взмыла в воздух и обрушилась на Дингера, подмяв его под себя. Борясь с ней, он мельком заметил, что Конрад и безликая дама хладнокровно наблюдают за схваткой.
- Помогите! - прохрипел он, силясь оторвать от себя тварь. Она была уже не одна. Ещё два клыкастых чудовища склонились над ним.
- Мы не можем помочь, - невозмутимо отозвался Конрад. - Их слишком много.
Дингер не смог закричать. Существа сдавили его, не давая ни вздохнуть, ни шевельнуться, всасывая в себя его плоть. Они сожрали его раньше, чем земля поглотила внезапно начавшее просачиваться сквозь неё озеро. Безмолвный неподвижный лес увидел, как неведомая сила развернула корабль, и клокочущий водоворот увлёк его в бездну…
После такого сновидения Дингеру расхотелось ехать в Прагу, но он пересилил суеверный страх. Дом пана Мирослава он нашёл легко, так как в дороге, ещё до своего побега, разузнал о том, куда везут Конрада.
Дерзко продефилировав под самыми окнами, Дингер заметил своего маленького хозяина. Что ж, очевидно, Конрад не сердился на беглого слугу, иначе не стал бы махать ему, а поднял бы шум.
Дингер снял комнату на постоялом дворе, оставил Султана в конюшне и отправился бродить по городу. Опасаться было нечего: в Праге его никто не знал, а Светелко со своими людьми ещё не прибыл.
Заскучав над исчёрканным листом бумаги, Конрад решил осмотреть дом. Помня, как к этой идее отнеслись в Хелльштайне, он не стал звать Клауса. Заблудиться он не боялся. Пражский дом пана Мирослава отличался строгой планировкой и большим количеством запоминающихся деталей интерьера, которые служили прекрасными ориентирами.
Покои Конрада замыкали длинную роскошную анфиладу и имели только один выход в маленький зал, откуда начиналась широкая мраморная лестница, ведущая в нижние этажи. Большинство дверей анфилады было прикрыто, и прежде чем раздвинуть очередную пару отделанных бронзой створ, чтобы попасть в следующее помещение, мальчик всякий раз подолгу прислушивался. Наконец, ближе к середине анфилады, он услышал голоса и спрятался за огромной, в два человеческих роста вазой, стоящей в углу. За приоткрытыми дверями служанки мыли окна и обсуждали приезд гостей, смеясь над экзотической внешностью Феррары и его слуг. Конраду было неприятно слушать эту болтовню, но он не мог выдать своего присутствия. Убедившись, что женщины заняты и не замечают его, он поспешил обратно, вернулся к лестнице и спустился на второй этаж, где располагались парадные комнаты, столовая и бальные залы.
В просторной полупустой комнате, расположенной под его покоями, он испугался до дурноты: что-то большое, тёмное билось и царапалось снаружи в высокое окно. Он едва сдержал крик и тут же устыдился своей пугливости. Окно затеняла крона огромной липы, растущей прямо под стеной дома и обнимающей ветвями его угол. Ветер раскачивал её, и листья, словно ладони, шарили по стеклу.
Конрад взобрался на подоконник и убедился в том, что дерево достаточно густое. По его ветвям можно было довольно легко спуститься вниз, в маленький сад, примыкающий к задней стене дома. В саду росли самшиты, обрезанные в форме шаров. Между ними возвышалось несколько скульптур. На красиво остриженных газонах пестрели цветы. Аллеи были посыпаны белым песком.
От улицы сад отделяла фигурная решётка высотой в человеческий рост. Конрад подумал, что при необходимости смог бы перелезть через неё. Но бежать ему было некуда. Маленький мальчик в броском наряде, без денег и охраны, не прошёл бы и нескольких шагов по незнакомому городу. И стоило ли уходить от заботливого, гостеприимного пана Мирослава?
Конрад будто наяву увидел его холодные глаза, услышал резкий, исполненный злобы голос: "Кто зачинщик бунта?" и отчаянным усилием прогнал наваждение. Лучше не вспоминать о том, как встретил их с Феррарой Мирослав. Разумеется, он беспокоился за них…
Не решаясь продолжить самовольную прогулку по дому, Конрад возвратился в свои покои. У дверей его ждал встревоженный Клаус.
- Как вы неосторожны, ваша светлость, - с упрёком сказал он. - Я уже собирался идти вас искать. Здесь так легко заблудиться!
- Я не уходил далеко. - Спохватившись, что оправдывается перед слугой, Конрад заговорил более высокомерным тоном. - Я привык гулять там, где мне хочется. Надеюсь, что в этом доме мне нечего бояться.
Клаус заверил его, что гостям пана Мирослава, конечно же, ничто не угрожает, но умолчал о единственной опасности - умереть от скуки.
Вечер был длинный и унылый. Ни Мирослав, ни Феррара не появлялись, а с Клаусом общаться было не интересно. В тоскливом одиночестве Конрад смотрел в окно. Небо над Влтавой и Старым Городом постепенно приобрело золотистый оттенок, затем выцвело почти добела и стало наливаться свинцово-синей тьмой. Он молился о том, чтобы снова приехал Дингер, но улица была пуста.
Клаус зажёг свечи. Слуги принесли ужин: всё-таки какое никакое, но развлечение. О Мирославе Конрад не спрашивал, боясь услышать, что тот опять куда-нибудь уехал. В действительности хозяин был дома и в это время решал судьбу своего младшего гостя. Конрад посчитал бы себя униженным, если бы узнал, о чём говорил пан Мирослав с Феррарой, но ему не суждено было присутствовать при их беседе. Неприятным откровением для него стало недоверие Мирослава, которому Клаус сообщил о его одинокой прогулке. Хозяин дома приказал запереть на ночь двери в покоях Конрада.
- Если я понадоблюсь вашей светлости, - сказал Клаус, - вы можете позвать меня. Я буду неподалёку.
Глава 12
Наследник пана Мирослава
Мирослав сидел в библиотеке. Ряды книг в кожаных, бархатных, сафьяновых переплётах, теснённых золотом, украшенных причудливыми виньетками, вздымались до потолка, свидетельствуя о богатстве и образованности своего хозяина. Чего стоит учёность, от которой нет пользы? Ни университетское образование, ни оккультные науки не сделали его счастливее. Если бы в своё время он не натворил глупостей, ему не пришлось бы теперь ломать голову над тем, как обмануть судьбу.
Отец Мирослава пан Густав был суров, упрям и старомоден. В юности он много путешествовал. Возвратившись домой после десяти лет странствий, он заявил родителям и друзьям, что, хотя свет Божий велик и полон чудес, самым лучшим уголком на земле, бесспорно, является Моравия. Он поселился в своём имении и безвыездно прожил там до самой смерти. Политические и религиозные распри не интересовали его. Он терпеть не мог иезуитов, был убеждённым кальвинистом, но не поддержал восстания против императора, считая, что всякая власть от Бога и бунт против неё - святотатство. Многие его знакомые погибли, были казнены или навсегда покинули родину. Это еще больше утвердило его во мнении, что мятеж навлёк на чехов гнев Божий. Пан Густав глубоко презирал новую аристократию, получившую конфискованные земли и замки участников восстания, но считал ниже своего достоинства подчёркивать разницу между собой и этими "выскочками". Она была слишком очевидна.
Своего единственного сына Мирослава он воспитывал в строгости, дал ему хорошее образование и нашёл невесту из старинного чешского рода. К несчастью, пан Густав вбил себе в голову, что юный наследник должен повидать мир, и отправил его учиться в Амстердам.
В начале пятидесятых годов император, обеспокоенный тем, что количество еретиков-протестантов в чешских землях не уменьшается, решил раз и навсегда положить конец религиозному свободомыслию в своих владениях, и католическая вера стала насаждаться самыми жестокими методами. Тогда-то и уехал в Голландию вместе с семьёй давний друг Густава пан Вилем Шлик, родственники которого в своё время поддержали восстание и воевали на стороне Протестантской унии.
Скучая по родине, Вилем вёл переписку с Густавом и, конечно, не отказался принять его сына.
Красота северных широт не манила Мирослава. Будь у него выбор, он предпочёл бы скучному и холодному Амстердаму Рим или Флоренцию, но пан Густав и слышать не желал об этом. В протестантской Голландии было спокойнее и безопаснее, чем в странах, где хозяйничали иезуиты.
Поступив в Амстердамский университет, Мирослав скоро перестал жалеть о том, что уехал так далеко от дома. В этом городе он нашёл всё, чего желал. В умных и весёлых знакомых и красивых подружках не было недостатка. Известная веротерпимость голландцев сделала их страну настоящей землёй обетованной для беженцев из разных стран. Сын Вилема Шлика Вацлав изучал медицину и ювелирное дело под руководством некоего венецианца.
- Феррара чертовски богат, - хвастался Вацлав Мирославу. - Денег у него столько, что он мог бы купить целую провинцию. А всё потому, что он нашёл секрет изготовления золота. Надеюсь, что со временем он откроет его мне.
Мирослав заинтересовался. Тайные науки давно привлекали его. Вацлав представил его венецианцу.
Альберто Феррара был добродушным весельчаком и не пренебрегал земными радостями, несмотря на увлечение магией, о котором он говорил легко и свободно, как о самой естественной вещи. Он не скрывал, что разбогател благодаря своим опытам. Мирослава удивляла такая откровенность. В Голландию Феррара прибыл по торговым делам и остался в Амстердаме, "очарованный этим замечательным городом". Однако у Мирослава создалось впечатление, что венецианец не в ладах с католической церковью и потому не спешит возвращаться домой.
Другим источником богатства Феррары была торговля. Ему принадлежал корабль, совершавший регулярные рейсы в Левант.
В просторном, роскошно обставленном доме Шлика Феррара чувствовал себя очень уютно и больше походил на хозяина, чем на гостя. Вальяжно развалившись в широком кресле, инкрустированном позолоченной резьбой, он рассказывал о своих путешествиях. Заметив, что Мирослав ещё не успел достаточно освоить голландский язык, чтобы вести на нём непринуждённую беседу, венецианец перешёл на верхненемецкий.
Жизнь Феррары изобиловала событиями. Он был превосходным рассказчиком и большим циником, но, как ни странно, слияние этих качеств делало его ещё более интересным собеседником. Что-то изменилось в сознании Мирослава после знакомства с ним. Словно стёрлась грань, разделяющая привычные понятия добра и зла.
Гостеприимное семейство Шликов жило на широкую ногу. В их доме собирались чешские эмигранты. Балы, пышные застолья и развлечения напоминали светскую жизнь в Праге и Брно. Вышколенные слуги, приехавшие в Голландию со своими господами, чешская речь и музыка, обстановка дома, словно перенесённого взмахом волшебной палочки с берегов Влтавы на берега Амстел, вызывали у гостей ностальгию. Молодёжь, знавшая Чехию только по рассказам родителей да из книг, привезённых ими, вздыхала о далёкой прекрасной стране, куда нет возврата бедным изгнанникам. Мирослав оказался в центре внимания. Ему завидовали напоказ. Однако тосковать о стране синих озёр и зачарованных лесов эмигранты предпочитали в свободной от иезуитов Голландии.
В этом обществе, на вид благопристойном и солидном, процветали разврат и безбожие. Неудивительно, что Феррара нашёл здесь своих почитателей. Мирослав стал одним из его самых прилежных учеников. Ему не хотелось возвращаться на родину, в старый мрачный замок, где заправлял его суровый отец. Из Чешских земель доходили слухи об унижениях, которым император подвергал своих подданных-протестантов. Вацлав считал, что Мирославу перед отъездом следует заручиться поддержкой могущественного духа, который будет охранять его не только в дороге, но и дома.
Неожиданно пришло письмо от пана Густава. Отец сообщал о своей болезни и приказывал Мирославу немедленно возвращаться домой.
- По-моему, ты скоро станешь богачом, - заметил Вацлав, узнав об этом.
Последнюю неделю перед отъездом Мирослава друзья провели весело и много пили. Обоим везло в карточной игре. По совету Вацлава, Мирослав заказал модному живописцу свой портрет.
- Повесишь его в библиотеке, когда станешь хозяином замка, и будешь вспоминать о Голландии и наших приключениях, - сказал Вацлав. Сам он одевался в траур, прощаясь со своей свободой: родители, обеспокоенные его распутством, решили женить его, и день свадьбы был уже назначен.