Нет, ужас вызывали причины ее возвращения. Что до самой Хозяйки Ассасинов, у него припасены суровые слова, так ее и эдак!
"Ты убила всех других, женщина. Всех, кроме меня и Дерудан. Да, остались только трое. Только трое.
Чтобы остановить возвращение Тирана. Если сумеем.
Ох, Воркана, этой ночью ты повалила слишком много камней".
Не попросить ли о помощи Аномандера Рейка? Боги подлые, именно это ему почти открыто предложили, если он правильно понимает Каргу - а он уверен, что понимает, хотя бы в этом вопросе. Если он решится принять такую помощь, следует ли рассказать Дерудан и Воркане? Но как он сможет умолчать?
Он был уверен: это им не понравится. Особенно Воркане. Их хрупкий союз (увы, он неизбежно окажется хрупким) может умереть в момент рождения.
"Ох, Барук, будь откровенным, будь честным с ними. Спроси их. Просто спроси".
Но как только он увидел, как стена пошла пятнами, словно бы тая, как из нее медленно и осторожно шагнула фигура, понял: не сможет. Не должен.
"Осталось трое. Недостаточно, чтобы остановить возвращающегося Тирана. Даже с помощью Рейка.
Что означает: один из нас может решить, что выгоднее предать. Заручиться его доверием. Он возвращается. Так ублажим его. Поторгуемся, чтобы остаться в живых - так будет точнее.
Кто-то из нас может предать остальных. Возможно, Дерудан. Возможно, вот эта.
Боги, может, я сам?!"
* * *
Он встал в тридцати шагах. Глаза пристально взирали из-под капюшона на плохо освещенные ступени "Гостиницы Феникса". На старые ступени, на потрепанную вывеску, до сих пор косо висящую над входом. Он выждал сто ударов сердца, наблюдая, как люди входят и выходят - ни одного знакомого, словно за время отсутствия все старые приятели пропали, растворились, и только чужаки сидят там, где когда-то сидел он сам. Хватаются за кружки, которые держал он. Улыбаются спешащим служанкам, бросают фамильярные приветствия.
Резак вообразил, как входит внутрь, вообразил негодование на своем лице при виде доброго десятка захватчиков, оккупантов памяти - каждый толпится вокруг него, пытается вытолкнуть наружу. Туда, в новую жизнь, проходящую вовсе не в "Фениксе" и даже не в Даруджистане.
Вернуться невозможно. Он сознавал это все время, хотя бы чисто интеллектуально; но лишь теперь, стоя здесь, он удостоился полного понимания - и был сокрушен тяжестью эмоций. Разве не верно, что человек в его голове тоже совсем не тот, кем был несколько лет назад? Можно ли думать иначе, пройдя через все, что он прошел, что увидел, что перечувствовал?
Сердце колотилось в груди. Каждый гулкий удар, понял он вдруг, затихает и больше не возвращается. Даже постоянство сердцебиения - иллюзия, фокус подобия. Утешайся тем, что машина сердца неизменна, что каждое сокращение, каждое завихрение идентично, что человек может скакать назад и вперед в уме своем и все, что он помнит, не меняется. Фиксировано… как сама уверенность.
Грубые камни сырых стен. Оттенок желтого света, сочащегося сквозь неровные стекла. Даже шум голосов, крики, стук оловянных и глиняных сосудов, смех из открытых дверей. Все казалось Резаку горьким как желчь.
Остался ли там кто-то, кого он сможет узнать? Лица стали чуть старше, плечи чуточку осунулись, глаза окружены морщинистыми картами увядания. Загорятся ли они, когда заметят его? Узнают ли вообще? Но, даже если они будут хлопать друг друга по плечам и спинам, не увидит ли он в их глазах оценивающее выражение, не станут ли голоса слишком вежливыми… не начнет ли с каждым мгновением натянутой встречи увеличиваться расстояние между прежними знакомцами?
Едва различимый стук башмаков в двух шагах сзади. Он развернулся, низко приседая; кинжалы уже блестели в руках. Левый клинок смотрит вниз, рука приподнимается в защитную позицию… правая летит вперед, блокируя…
… чужак отпрянул, удивленно вздохнув. Нож - тьялак выскочил из-под плаща, столкнувшись с его кинжалом…
Резак повернул руку, парируя выпад, глубоко оцарапав скрытую перчаткой ладонь нападавшего, и одновременно присел еще ниже, проводя кинжалом в левой руке по голени чуть ниже коленной чашечки.
Пытаясь избежать такой атаки, чужак должен был упасть прямо в объятия Резака, поэтому он поспешил скользнуть влево, нанося удары обоими кинжалами в бедро и бок незнакомца. Как ни странно, тяжелый тьялак отражал каждый выпад - а в другой руке незнакомца появился второй кривой нож, подставленный так, чтобы отразить возможное нападение сзади. Резаку пришлось резко изогнуться, чтобы не налететь на этот нож; качаясь на одной ноге, он метнул левый кинжал прямо в скрытое тенями лицо противника…
Полетели искры: чужак - невероятно! - успел отбить клинок.
Уже вытащивший новый нож Резак изобразил, что готов к нападению - но вместо этого отскочил и встал в оборонительную позицию. Незнакомец ринулся в атаку, выписывая тяжелыми ножами затейливый узор.
"Эти клинки… Это же…"
- Погоди! - закричал Резак. - Погоди! Раллик? Раллик!
Тьялаки опустились. Кровь капала из пореза на левой ладони. Из-под капюшона блестели темные глаза.
- Раллик… это я. Рез… Крокус! Крокус Свежачок!
- Я подумал было, - пророкотал Раллик, - но тут же изменил мнение. Но теперь это явно ты. Старше - боги, я действительно давно не был дома.
- Я порезал тебе руку… жаль…
- А мне жаль еще сильнее. Крокус, так ты теперь в Гильдии? Кто тебя учил? Точно не Себа Крафар. Я вообще стиля не узнаю…
- Что? Нет, я не в Гильдии. Все не так, Раллик. Я был… погоди, ты сказал, что был не здесь? Уезжал из Даруджистана? Куда? Долго? Не с той ли ночи у имения Коля? Но…
- Да, - оборвал его Раллик, - ты прав.
- Боги родные, как же хорошо тебя увидеть, Раллик Ном. То есть знай я, что это ты, сразу… не нужно подкрадываться к людям вот так. Я мог бы тебя убить!
Ассасин стоял и смотрел на него.
Внезапно задрожав, Резак спрятал ножи и начал озираться, отыскивая брошенный. - Два этих свинореза - кто еще мог бы работать ими? Нужно было сообразить, едва увидел первый… Мне так жаль, Раллик. Инстинкты взяли верх. Они просто… сработали.
- Значит, мои советы тебе не нужны.
Эти мрачные, сердитые слова прозвучали годы назад, и Резаку не потребовалось спрашивать: "Какие советы?" Он помнил все слишком хорошо. - Лучше бы я прислушивался, - сказал он, на время прекратив искать кинжал. - Правда, Раллик. Я ушел с малазанами, понимаешь? Апсалар, Скрипач, Калам, четверо нас - мы уплыли на Семиградье. И там все… изменилось.
- Когда ты вернулся, Крокус?
- Сегодня ночью. - Он уныло поглядел в сторону входа "Гостиницы Феникса". - Я так и не вошел внутрь. Ну… все изменилось - да, эти слова прямо гонятся за мной. Думаю, надо было ожидать именно… Где, ради Худа, может быть проклятый кинжал?
Раллик прислонился к стене. - Тот, что ты нацелил мне в горло?
- Я… мне…
- Да-да, тебе жаль. Ну, на земле ты его не найдешь. Попробуй в моем левом плече.
* * *
- Ох, кровяная гуща! Даружистан и сто тысяч его сердец, каждое из коих стучит единственно ради одного благополучного и весьма доброжелательного обитателя "Гостиницы Феникса", сидящего здесь, за самым большим из столов - хотя, конечно же, Миза могла бы уделить внимание подкосившейся ножке - нет, не моей, хотя это было бы поистине чудно и далековыходяще за пределы обычного сервиса вышеупомянутого заведения… и… о чем это говорил Крюпп? О да, с явного упадка духа падкой до утех компании начинается сия ночь! Скажите прозорливому Крюппу, названные друзья, почему сияние лиц омрачено отведением глаз? Разве Крюпп не обещал благоизобилие? Бремяизбавление? Паникоотвращение? Кошели, раздутые от сверкающих пузырей? Выпьем - о, нижайшие извинения, мы закажем еще, очень скоро - мое на редкость постоянное обещание, так не пора бы провозгласить тост, тот или этот?
- У нас новости, - проговорил Скорч и, казалось, удивился собственным словам. - Если бы ты закрыл пасть, то услышал бы их.
- Новости! Что ж, Крюпп - сама персонифицированная новость! Подробности, анализ, реакции обычного уличного люда - все за одно моргновение ока и одно пыхтение вздоха. Кто смог бы лучше? Еженедельно мы должны отныне лицезреть новейшее безумие, это колыхание надутых джутовых мешков, пунцовых типчиков, транжирящих пустопорожнюю болтовню. Что ж, они подобны тряпкам тряпичника, подтиркам задоподтирщика или даже кляксам кляксопромокальщика, благословите боги бабскую хитрость - Крюпп восстает против преувеличения их собственного значения! Всякие хлыщи ныне называют себя профессионалами, словно брехливые псы нуждаются в сертификатах, удостоверяющих правомочность рабьих рычаний и повизгиваний! Что стало с общественными приличиями? С приличной общественностью? Почему приличие считается почти антиобщественным - а это достаточно верно, иначе извращенная ирония не становилась бы колючкой поперек глотки! Что, вы не согласны? Крюпп мог бы, будучи излишне уступчивым…
- Мы нашли Торвальда Нома!
Крюпп заморгал, глядя сначала на Леффа, потом на Скорча, потом - вероятно, заметив на лице последнего неверие в собственные слова - снова на Леффа. - Экстраординарно! И вы зверски передали его в лапы безжалостного Гареба - ростовщика?
Скорч тихо зарычал.
- Мы заключили сделку получше. - Лефф облизал губы. - Торвальд платит Гаребу, полностью, то есть, понимаешь ли, он обязан заплатить и нам за любезность. Ясно? Итак, Торвальд платит нам, Гареб платит нам. Двойная оплата!
Крюпп воздел пухлый палец - на котором, как заметил он с неудовольствием, засохло нечто неопознаваемое: - Моментик, прошу. Торвальд вернулся и успел вас перекупить? Тогда почему Крюпп платит сегодня за напитки? Ах, позвольте Крюппу самому ответить на свой же вопрос! Потому, что Торвальд еще не заплатил доверчивым Леффу и Скорчу, да? О, он вымолил одну ночь. Одну ночь! А потом все будет хорошо и даже лучше!
- Как ты догадался?
Крюпп улыбнулся: - Дорогие и глуповатые друзья, если Гареб услышит обо всем - если он узнает, да, что вы держали знаменитого Торальда Нома в крепкой хватке и… ясно, вы сами окажетесь в том списке, что сейчас держите в руках, и вынуждены будете ловить самих себя. Но когда Гареб освежует и четвертует вас, награда за поимку будет уже не нужна! Ах, какие бедствия впереди!
- Торвальд был нашим партнером, - заявил вспотевший от страха Лефф. - Он дал свое слово. Точно. Если обманет… что же, кидать Скорча и Леффа - худшая идея, которая может придти вам в голову. Держи это в голове, Крюпп, если вздумаешь проболтаться Гаребу или еще что.
- Сбереги Беру. Крюпп не стал бы делать подобного, дражайшие темпераментные друзья! Нет, страх Крюппа относится всецело к подметным письмам, кои в изобилии попадаются в руки каждого беспризорника на каждой из улиц. Воистину это чума Даруджистана! Сказанные письма безобразно быстры и дьявольски многословны, и кто знает, что можно будет узнать из множества их вестей? Крюпп беспокоится: что же принесут утренние письма?
- Лучше бы им вообще ничего не нести, - рявкнул Скорч, выглядевший сразу и устрашенным, и разъяренным.
- Ну, благие друзья, - сказал Крюпп, небрежно, но эффектно взмахнув рукой, - пока заканчивать ночной разгул! Назрели жестокие обстоятельства. Крюпп ощущает, сколь неизбежно… э… неизбежны события огромной важности! Привкус в воздухе, шепоток в ветерке, мерцание света фонарей, волнение лужи водянистого эля, стук по ступеням… дребезжащее открывание входной двери - хо! Номы и цветы! Ножи и струящаяся кровь! Лица, пепельные от ужаса! Прочь от стола Крюппа, недавние непобедители бесполезных состязаний! Грядет самое драгоценное из воссоединений!
* * *
Раллик тяжело навалился на Резака, когда они еще только подходили к дверям "Феникса". "Боги! Я убил его - друга - боги, нет…"
Он толкнул дверь и втащил Раллика внутрь.
И увидел за стойкой Мизу. За ней - Ирильту. А там, слева, застыла в середине шага и распахнула глаза…
- Сальти! Раллик ранен - нам нужна комната - и помощь…
Миза тут же выхватила ассасина из рук Резака. - Дыханье Худа! Он порезан на куски!
- Мне так жаль… - начал Резак.
Но подоспела Ирильта, обхватила его лицо пахнущими элем и чесноком руками. Широко разинув рот, она влепила Резаку полный поцелуй (язык заворочался меду губами, словно червяк в норке).
Резак отпрянул - и обнаружил себя в крепких объятиях Сальти - ее руки на удивление сильны после десятилетий с подносами и жбанами пива. Воздух со свистом вышел из легких.
- Будет жить, - провозгласила Миза, склонявшаяся над Ралликом, которого успела положить на пол за баром. - Только кровищу остановить надо. На вид, проваляется два или три дня. - Она выпрямилась и бросила на стойку окровавленный кинжал. Собиралась толпа, все разглядывали иноземное оружие.
- Малазанин! - прошипел кто-то.
Вырвавшись из рук Сальти, Резак растолкал толпу. - Дайте место! Не трогайте нож! Он мой.
- Твой? - спросила Ирильта. - И что это должно значить, Крокус?
- Он подобрался сзади - тихо вы! - словно убийца. Я думал, что надо защищаться - ошибся - ты уверена, Миза, что все будет хорошо?
- Раньше ты был жалким воришкой! - сказал какой-то смутно знакомый мужчина, раздираемый между недоверием и желанием осудить.
- Крокус, так назвала его Ирильта, - добавил кто-то сзади. - Сделал что-то в ночь спуска Луны, как помнится. Повалил колонну или что? Скорч, ты - то помнишь?
- Я взял за правило помнить только самое нужное, Лефф. Хотя иногда и ненужное липнет. По любому, он был карманником, одним из пареньков Крюппа.
- Ну, он уже не тот, - почти прорычал Скорч. - Он теперь ассасин Гильдии!
- Нет, неправда! - крикнул Резак и вдруг ощутил, будто годы скатились с него.
Рассерженный на себя, он с горящим лицом обратился к Мизе: - А где все остальные? То есть я…
Миза подняла руку - на которой виднелись следы крови Раллика - и ответила: - Он ждет, Крокус. За привычным столом - иди же! Эй, - крикнула она толпе, - дайте ему путь! Идите обратно за столы!
Вот так, подумалось Резаку, он всё испортил. Свое Великое Возвращение. Всё вообще… Он подобрал по пути нож, стараясь не встречаться глазами с Мизой. Сейчас, когда люди расступились, он смог увидеть…
Там, за привычным столиком, круглый коротышка с грязными волосами и сияющей улыбкой херувима. Сальные, обтрепанные манжеты, пятнистый и выцветший алый жилет. На столе меж двух кружек поблескивает влажный кувшин…
- О-го-го, знакомый вор. Карманник. Налетчик на девичьи спальни. "Не я ли в тайный будуар…" Дурачок лупоглазый. О, Крюпп видит тебя. Если кто не сумел измениться, так это ты.
Резак сам не заметил, как оказался у столика, шлепнулся на стул и протянул руку за кружкой. - Я отказался от старого имени, Крюпп. Теперь я Резак. Лучше мне подходит, как по-твоему? "Тогда почему мне хочется плакать?" Особенно после того, что я сейчас сделал с Ралликом.
Брови Крюппа взлетели: - Крюпп сочувствует, и ох как сильно. Жизнь хромает, спотыкаясь - хотя в исключения внесен никто иной как сам Крюпп, ради которого жизнь танцует. Необычайное дело, как эта истина раздражает столь сильно столь многих; неужели самого существования человека достаточно для рождения враждебной злости? Кажется, достаточно, о да, вполне очевидно. Дорогой друг, всегда находится некто, для коего твое моргание становится оскорблением, а улыбка вызовом. Для коего шутка - повод для подозрений, а смех смахивает на завуалированную насмешку. Резак, ты веришь, что мы во всем подобны?
- Подобны? Во всем?
- Смехотворное утверждение, мы ведь оба согласны? И все же… - он поднял не вполне чистый палец, - разве не верно, что от года к году мы способны изменяться так сильно, что наши насущные "я" несравнимы с "я" прошлыми. Если закон подобия не правит даже нашими личными жизнями, как можно надеяться, что он будет править повсеместно?
- Крюпп, к чему все…
- Много лет назад, Резак, тогда именовавшийся Крокусом, мы не завели бы дискуссию, подобную вот этой. Да? Крюпп видит все, видит ясно. Он видит горе, но и мудрость. Боль и незакрытые раны. Некую долю отчаяния, все еще вращающуюся подобно монете - как же упадет она? Вопрос еще не решен, грядущее еще не определено. Итак, вернулся старый друг, давайте же выпьем, тем отдав грядущие мгновения дружелюбному молчанию. - Тут Крюпп схватил кружку и высоко поднял над головой.
Резак улыбнулся и сделал так же.
- Монета вращается!
Резак побелел. - Боги, Крюпп!
- Пей, друг! Пей до дна неведомого и неизмеримого грядущего!
Он так и сделал.