При звуке своего имени она прекратила борьбу, и он убрал руку, зажимавшую ее рот.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут?
- Я не хочу причинять тебе никакого вреда, - сказал он. Его голос был мягким, а дыхание пахло апельсинами. На мгновение она ощутила извращенное желание, но немедленно подавила его в себе. Этот человек пытался убить ее, а его теперешние слова - лишь попытка успокоить ее, чтобы попытаться сделать это снова.
- Убирайся, ублюдок!
- Я должен сказать тебе...
Он не подался назад; не успел он и договорить. Она заметила какое-то движение у него за спиной, и он, обратив внимание на ее взгляд, обернулся навстречу мощному удару. Он пошатнулся, но не упал, с балетной легкостью перейдя в нападение и с лихвой отомстив нападавшему. Она увидела, что это был не Фредди. Это был не кто иной, как Миляга. От удара убийцы он стукнулся о стену с такой силой, что книги посыпались с полок, но, прежде чем убийца успел схватить его за горло, он нанес удар ему в живот, который, судя по всему, задел его за живое, так как нападение прекратилось и атакующий отпустил Милягу, впервые остановив взгляд на его лице.
Выражение боли исчезло с лица убийцы, уступив место чему-то совершенно иному: отчасти это был ужас, отчасти благоговение, но в основном это было чувство, названия которому она подобрать не могла. Ловя ртом воздух, Миляга едва ли обратил на это внимание. Он оттолкнулся от стены, чтобы возобновить нападение, но убийца действовал быстро. Он выбежал в дверь до того, как Миляга успел остановить его. Миляга помедлил одно мгновение, чтобы спросить у Юдит, в порядке ли она, и, получив утвердительный ответ, ринулся в погоню.
На улице вновь пошел снег, и его белая пелена сгустилась между Милягой и Паем. Несмотря на полученные удары, убийца бежал очень быстро, но Миляга решил во что бы то ни стало не дать ублюдку ускользнуть. Он бежал за Паем по Парк Авеню, а потом на запад по 80-й улице, скользя по месиву из мокрого снега. Дважды преследуемый оглядывался на него, и Миляге показалось, что во второй раз он даже замедлил бег, словно намереваясь остановиться и попытаться заключить перемирие, но потом, очевидно, передумал и снова пустился наутек. Вдоль по Мэдисон он мчался в направлении Центрального парка. Миляга знал, что, если он достигнет этого убежища, догнать его не удастся. Приложив все свои усилия, он почти догнал его. Однако, попытавшись схватить убийцу, Миляга потерял равновесие. Он упал плашмя, размахивая руками, и так сильно ударился о мостовую, что на несколько секунд потерял сознание. Когда он открыл глаза, ощущая во рту терпкий вкус крови, он ожидал увидеть, как силуэт убийцы растворяется в сумраке парка, но загадочный мистер Пай стоял у края тротуара и смотрел на него. Он не двинулся с места и после того, как Миляга встал на ноги, а на лице его было написано скорбное сочувствие по поводу неудачного падения его преследователя. Прежде чем погоня успела возобновиться, он заговорил, и голос его был таким же мягким и нежным, как опускавшийся с небес снег.
- Не беги за мной, - сказал он.
- Ты... сукин сын... оставишь ее в покое, - задыхаясь, выдавал Миляга, прекрасно отдавая себе отчет, что в его нынешнем состоянии он едва ли сможет провести свое повеление в жизнь.
Но убийца не стал спорить.
- Хорошо, - сказал он. - Но, пожалуйста, я умоляю тебя... забудь, что ты меня видел.
Произнося эти слова, он начал пятиться, и на мгновение еще не пришедшему в себя Миляге показалось, что сейчас он растворится в небытии, словно бесплотный дух.
- Кто ты? - услышал он свой голос, словно откуда-то со стороны.
- Пай-о-па, - ответил человек, и его голос как нельзя лучше подходил для мягкого, приглушенного звучания этого имени.
- Да, но кто же ты?
- Никто и ничто, - донесся до него второй ответ, после которого человек отступил еще на один шаг.
Он пятился и пятился, и с каждым шагом белая пелена снега между ними становилась все гуще и гуще. Миляга последовал за ним, но после падения у него болела каждая косточка, и, не успев проковылять и трех ярдов, он понял, что погоня проиграна. Однако он все-таки заставил себя продолжить преследование. Когда он достиг Пятой Авеню, Пай-о-па был уже на другой стороне. Пролегшая между ними улица была пустынна, но убийца обратился к Миляге так, словно между ними была бушующая река.
- Возвращайся, - сказал он. - Если же ты последуешь за мной, то приготовься...
Как это ни было нелепо, Миляга отвечал ему так, словно между ними действительно текли белые воды.
- Приготовься к чему? - прокричал он.
Человек покачал головой, и даже с другой стороны улицы, сквозь пелену мокрого снега, Миляге было видно, какое отчаяние и смятение отразились на его лице. Он не знал, почему при виде этого выражения все внутри у него сжалось. Ступив ногой в воображаемую реку, он начал пересекать улицу. Выражение на лице убийцы изменилось: отчаяние уступило место недоверию, а недоверие сменилось ужасом, словно Миляга совершал нечто немыслимое, невыносимое. Когда Миляга оказался на середине дороги, мужество оставило Пая. Качание головой перешло в яростный припадок отрицания, и, откинув голову назад, он испустил странный стон. Потом он снова начал пятиться от объекта своего ужаса - Миляги, - словно в надежде раствориться в пустоте. Но если и существовала в мире магия, способная помочь ему в этом (а в этот вечер Миляга вполне был в состоянии в это поверить), то убийца ею не владел. Но его ноги были способны на еще большие чудеса. Как только Миляга достиг другого берега реки, Пай-о-па повернулся и пустился в бегство, перепрыгнув через стену парка и, судя по всему, совершенно не заботясь о том, какая площадка для приземления ожидает его с другой стороны, недоступной взору Миляги.
Продолжать преследование было бессмысленно. От холода разбитые кости Миляги заболели еще сильнее, а в таком состоянии путешествие через два квартала обратно к квартире Юдит неминуемо будет долгим и болезненным. К тому времени, когда это путешествие было окончено, вся его одежда промокла до нитки. Со стучащими зубами, кровоточащим ртом и прилипшими к черепу мокрыми волосами он подошел к подъезду, являя собой зрелище жалкое и непривлекательное. Юдит ждала его в вестибюле вместе с пристыженным швейцаром. Увидев Милягу, она немедленно бросилась ему на помощь. Состоявшийся между ними обмен репликами (Сильно ли он пострадал? - Нет. - Удалось ли убийце сбежать? - Да.) был краток и конструктивен.
- Пойдем наверх, - сказала она. - Тебе необходима кое-какая медицинская помощь.
3
Сегодняшняя встреча Юдит и Миляги была до того переполнена драматическими событиями, что ни с той, ни с другой стороны никаких дополнительных изъявлений чувств не наблюдалось. Юдит ухаживала за Милягой со своим обычным прагматизмом. Он отказался от душа, но вымыл лицо и пострадавшие конечности, осторожно очистив ладони от песка и мелких камушков. Потом он переоделся в сухую одежду, которую она отыскала в шкафу Мерлина, хотя, надо заметить, Миляга оказался выше и худее отсутствующего хозяина. После этого Юдит спросила, не хочет ли он, чтобы его осмотрел доктор. Он поблагодарил ее, но отказался, уверив, что с ним все в порядке. Так оно и было: умывшись и переодевшись во все сухое, он вновь был в форме, несмотря на боль от ушибов.
- Ты позвонила в полицию? - спросил он, стоя на пороге кухни и наблюдая за тем, как она заваривает Дарджилинг.
- Смысла нет, - сказала она. - Они уже знают о существовании этого парня. Может быть, я попрошу Мерлина, чтобы он им позвонил попозже.
- Это уже вторая попытка? - Она кивнула. - Ну, если это тебя может успокоить, я думаю, что она окажется последней.
- Почему ты так считаешь?
- Потому что он выглядел так, словно готов был броситься под машину.
- Не думаю, что это причинило бы ему особый вред, - заметила она и рассказала о происшествии в Виллидже, закончив описанием чудесного исцеления.
- Он должен был погибнуть, - сказала она. - Его лицо было разбито... даже то, что он встал на ноги, уже было чудом. Сахар, молоко?
- Пожалуй, плесни чуточку скотча. Мерлин пьет?
- Да, но он не такой знаток, как ты.
Миляга рассмеялся.
- Так вот как ты меня рекомендуешь? Миляга-алкоголик?
- Нет. Честно говоря, я тебя вообще никак не рекомендовала, - сказала она в некотором смущении. - Конечно, я наверняка упоминала о тебе мимоходом в разговорах с Мерлином, но ты... как бы это сказать... ты - моя греховная тайна.
Этот отзвук разговора на Холме Змеев заставил его вспомнить о человеке, чье поручение он здесь выполнял.
- Ты говорила с Эстабруком?
- С какой это стати?
- Он пытался связаться с тобой.
- Я не желаю с ним разговаривать. - Она опустила его чашку на столик, отыскала бутылку скотча и поставила ее рядом. - Угощайся.
- А ты не хочешь глоток?
- Только чай, виски не хочу. У меня в голове и так черт знает что творится. - Она вернулась к окну, чтобы взять свою чашку. - Я столько всего не понимаю, - сказала она. - Для начала откуда ты здесь взялся?
- Я не хотел бы, чтобы мои слова звучали напыщенно, но мне действительно кажется, что перед этим разговором тебе лучше присесть.
- Да объясни ты мне, что происходит, - сказала она, и в голосе ее зазвучали обвиняющие нотки. - Как долго ты следил за мной?
- Всего лишь несколько часов.
- А мне показалось, что я видела, как ты следил за мной пару дней назад.
- Это был не я. До сегодняшнего утра я был в Лондоне.
Это известие ее озадачило.
- Так что ты знаешь об этом человеке, который хотел меня убить?
- Он сказал, что его зовут Пай-о-па.
- Плевать я хотела на то, как его зовут, - сказала она, окончательно отбросив напускную сдержанность. - Кто он? Почему он хотел мне зла?
- Потому, что его наняли.
- Что?
- Его нанял Эстабрук.
Нервная дрожь прошла по ее телу, и она расплескала чай.
- Чтобы убить меня? - сказала она. - Он нанял человека, чтобы убить меня? Я тебе не верю. Это безумие.
- Он сходит с ума по тебе, Юдит. Он сделал это, потому что не хотел, чтобы ты принадлежала кому-то другому.
Она поднесла чашку ко рту, сжимая ее обеими руками, и костяшки ее пальцев были такими белыми, что удивительно, как это фарфор не треснул в ее руках, словно яичная скорлупа. Она сделала глоток; лицо ее помрачнело.
- Я тебе не верю, - снова повторила она, но на этот раз еще более решительно.
- Он пытался связаться с тобой, чтобы предупредить тебя. Он нанял этого человека, а потом передумал.
- А откуда ты-то это знаешь? - Вновь обвинительные нотки послышались в ее голосе.
- Он послал меня, чтобы предотвратить беду.
- И тебя тоже нанял, да?
Не так-то приятно было услышать это из ее уст, но он ответил правду: да, он действительно был всего лишь очередным наемником. Выходило так, словно Эстабрук пустил по следу Юдит двух собак, одна из которых несла ей смерть, а другая - жизнь, и предоставил судьбе решать, какая из собак схватит ее первой.
- Пожалуй, я тоже выпью, - сказала она и двинулась к столу за бутылкой.
Он встал, чтобы налить ей виски, но малейшего его движения было достаточно, чтобы она замерла, и он понял, что она боится его. Он протянул ей бутылку, но она не взяла ее.
- По-моему, тебе надо уйти, - сказала она. - Скоро вернется Мерлин, и я не хочу, чтобы ты был здесь...
Он понимал причину ее нервозности, но почувствовал себя обиженным этой переменой тона. Пока он ковылял назад под мокрым снегом, крохотная часть его души надеялась на то, что ее благодарность выразится в объятии или хотя бы в нескольких словах, которыми она даст ему понять, что он ей небезразличен. Но преступление Эстабрука запятнало и его. Он не был ее спасителем, он был агентом ее врага.
- Если ты так хочешь, - сказал он.
- Именно так я и хочу.
- Последняя просьба. Если ты сообщишь полиции об Эстабруке, то, пожалуйста, не упоминай обо мне.
- Почему? Ты что, опять работаешь с Клейном?
- Давай не будем вдаваться в этот вопрос. Просто представь себе, что ты меня не видела.
Она пожала плечами.
- Ну что ж, я вполне могу исполнить твою просьбу.
- Спасибо, - сказал он. - Куда ты положила мою одежду?
- Она еще не просохла. Почему бы тебе не остаться в этой?
- Не стоит, - сказал он, не в силах удержаться от крошечного укола. - Черт его знает, что Мартин подумает.
Она не удостоила его ответом, и он ушел переодеваться. Одежда его висела на горячей батарее в ванной комнате. Она стала немного теплее, но углубляясь в ее мокрые глубины, он чуть было не отказался от своего упрямства и не остался в одежде ее любовника. Чуть было, но не совсем. Переодевшись, он вернулся в гостиную и увидел, что она снова стоит у окна, словно ожидая возвращения убийцы.
- Как ты сказал его звали? - спросила она.
- Что-то вроде Пай-о-па.
- Это на каком языке? На арабском?
- Не знаю.
- Так что же, ты сказал ему, что Эстабрук передумал? Ты сказал ему, чтобы он оставил меня в покое?
- У меня не оказалось такой возможности, - сказал он довольно неуверенно.
- Стало быть, он может вернуться и сделать еще одну попытку?
- Как я уже сказал, это кажется мне маловероятным.
- Он уже попытался сделать это дважды. Может быть, он ходит там на улице и думает: "в третий раз мне повезет". В нем есть что-то... противоестественное, Миляга. Как он мог так быстро оправиться после столкновения?
- Может быть, его не так уж сильно и стукнуло.
Это ее не убедило.
- С таким именем... мне кажется, его несложно будет выследить.
- Я не знаю. По-моему, такие люди, как он... они почти невидимы.
- Мерлин знает, как надо действовать.
- Тем лучше для него.
Она глубоко вздохнула. - И все-таки я должна тебя поблагодарить, - сказала она, и в голосе ее звучало настолько мало благодарности, насколько это было возможно.
- Не стоит труда, - ответил он. - Я просто наемник. Я делал это исключительно ради денег.
Из темного подъезда дома на 79-й улице Пай-о-па видел, как Джон Фьюри Захария вышел из дома Юдит, поднял воротник куртки, чтобы укрыть от ветра свою голую шею, и оглядел улицу в поисках такси. Уже много лет прошло с тех пор, как глаза убийцы в последний раз испытывали удовольствие, которое доставлял им вид Миляги. За эти годы мир так изменился. Но этот человек не выглядел изменившимся. Он оставался тем же самым, избавленный от необходимости меняться благодаря своей собственной забывчивости. Он всегда был новостью для себя самого и, следовательно, не обладал возрастом. Пай завидовал ему. Для Миляги время было паром, вместе с которым уносится боль и память о себе. Для Пая оно было мешком, в который каждый день, каждый час падал новый камень, давивший смертельной тяжестью на его хребет, который в любую секунду мог треснуть. И ни разу до наступления сегодняшнего вечера не смел он лелеять в себе надежду на освобождение. Но вот перед его глазами по Парк Авеню шел человек, который обладал силой залечивать любые трещины. Даже раненый дух Пая сумел бы он исцелить. А точнее говоря, в особенности его раненый дух. Чтобы ни свело их вместе - случай или тайные происки Незримого, - их воссоединение несомненно было исполнено скрытого смысла.
За несколько минут до этого, испугавшись значительности происходящего, Пай попытался отпугнуть Милягу и, не сумев этого сделать, спасся бегством. Теперь этот страх казался ему глупым. Чего бояться? Перемены? Он был бы только рад ей. Разоблачения? И ему он был бы рад. Смерти? Какое дело убийце до смерти? Если она придет, то ничто ее не остановит. Нет никаких причин отворачиваться от представившейся возможности. Он поежился. Было холодно в подъезде, да и само столетие было холодным. В особенности, для такой, как у него, души, любившей сезон таянья, когда пробуждение жизненных сил и солнечный свет все делают возможным. До сегодняшнего дня он думал, что навсегда отказался от надежды на то, что почки снова распустятся. Ему пришлось совершить слишком много преступлений в этом безрадостном мире. Он разбил слишком много сердец. Судя по всему, это относилось к ним обоим. Но что, если они были обязаны искать эту неуловимую весну ради блага тех, кого они сделали сиротами и обрекли на страдания? Что, если надежда - это их долг? Тогда его попытки противиться их почти состоявшемуся воссоединению, его бегство были лишь еще одним преступлением, которое тяжким бременем ляжет на его совесть. Неужели эти годы одиночества превратили его в труса? Никогда.
Утерев выступившие на глаза слезы, он сошел со ступенек и последовал за исчезающей фигурой, осмелившись вновь поверить в то, что скоро может наступить новая весна, за которой последует лето примирения.
Глава 8
Когда Миляга вернулся в отель, его первым желанием было позвонить Юдит. Разумеется, она сделала все, чтобы продемонстрировать ему свое неприязненное отношение, и здравый смысл велел ему забыть об этой маленькой драме, но этим вечером он стал свидетелем слишком многих тайн, чтобы можно было просто пожать плечами и гордо удалиться. Хотя улицы этого города были вполне реальны, а стоявшие на них дома обладали номерами и названиями, хотя даже ночью авеню были освещены достаточно ярко для того, чтобы исключить всякую неопределенность и двусмысленность, он по-прежнему чувствовал себя так, словно находился на границе какой-то неизвестной страны, и ему угрожала опасность перейти ее, даже не заметив этого. И если он пересечет эту границу, то не последует ли за ним Юдит? И как бы ни пыталась она изгнать его из своей жизни, в нем все равно жило смутное подозрение, что их судьбы связаны между собой.
Никакого логического объяснения этому чувству он подобрать не мог. Оно было тайной, а тайны не были его специальностью. Они были предметом послеобеденного разговора, когда, разомлев от бренди и света свечей, люди признавались в склонностях, о которых они ни за что бы не упомянули часом раньше. Во время таких разговоров ему приходилось слышать, как рационалисты исповедовались в своем пристрастии к бульварной астрологии, а завзятые атеисты заявляли о своих путешествиях на небеса. Слышал он и сказки о психических двойниках и предсмертных пророчествах. Все это было довольно занимательно, но этот случай был совершенно особым. На этот раз загадочные события происходили с ним самим, и это пугало его.
В конце концов он поддался тревожному чувству, нашел номер Мерлина и позвонил ему домой. Любовничек поднял трубку. Голос его звучал возбужденно, и возбуждение это стало еще сильнее, после того как Миляга назвал себя.
- Я понятия не имею, в чем состоит цель вашей проклятой игры... - начал он.
- Это не игра, - сказал ему Миляга.
- Только держитесь подальше от этой квартиры...
- У меня нет ни малейшего намерения...
- Потому что, если я увижу вас, я клянусь...
- Могу я поговорить с Юдит?
- ... Юдит не может...
- Я слушаю, - сказала Юдит.
- Юдит, повесь трубку! Не будешь же ты разговаривать с этим подонком!
- Успокойся, Мерлин.
- Слышишь, что она говорит, Мервин. Успокойся.
Мерлин бросил трубку.
- Ревнует, а? - сказал Миляга.
- Он думает, что все это твоих рук дело.
- А ты рассказала ему об Эстабруке?
- Нет еще.