Слепец! Волхва из далеких земель разглядел, а того, что рядом не увидел. Не захотел увидеть. В чужих думках роется, как глупая курица в капустной грядке, а в ее мысли и заглянуть не хочет. Хотя и заглядывать не надо. Все на виду. Ни одна не спряталась, не затаилась.
Мысли в голове одна другой гаже. Сердце в груди испуганной птицей бьется. То наружу рвется, то замирает вдруг. Притихла, не сводя с него, бесчувственного глаз, а слезы все равно льются.
А вот повернусь и хвостиком побегу за ним. И пусть хоть палкой, хоть поленом гонит. Что в доме отчем ей, когда его рядом не будет?
-Нельзя, княжна. Я людям слово дал.
Услышал то, слышать не должен. А что услышать бы надо, мимо сердца пропустил.
-И гоже ли от дома бегать? А как же княгиня – матушка? И куда ты пойдешь, коли я сам не знаю своего пути? И долог ли тот будет.
-Долог, долог тот путь, Радо! Без конца и края тот путь, если я рядом буду.
Можно в глаза не смотреть, можно губ не размыкать, ни одно слово не затеряется в темном лесу.
Осторожно спустился в темный овраг и пробежал через ручей.
Догадка сама пала в голову.
-Здесь останови.
Над темным оврагом старая, потемневшая от времени, ольха. Вершину, как голову, над оврагом склонила.
-Не здесь. – Возразил он. – Ночью в овраге все черное оживает и наверх лезет.
Но она уже выскользнула из его рук и подбежала к ольхе.
Коснулась рукой, безвольно повисших, ветвей. Старость не радость, даже старые, иссохшие в пыль сережки, нет сил сбросить.
-Мать – ольха, приюти, укрой на короткое время. – Запинаясь в непривычных словах, зашептала она, глотая слезы. – Прости, что без гостинца пришла.
Упала перед ним на колени и обняла дерево руками и прижалась щекой к твердой, морщинистой коре.
-Не оттолкни девку глупую. Иная жертва, богаче, ждет тебя. Какой еще и не видывала. Сыночек будет, Ольхом его нареку, как отца его назвали, хоть и носит он ныне другое имя. А дочка будет, Ольхой , Ольгой пусть зовут.
И провела рукой по траве, как это делал Радогор.
То ли показалось ей, то ли в самом деле, но только вздохнула ольха со старческим надрывом, заскрипела, ворочая корнями и глазам княжны открылся лаз… Закрыла глаза, чтобы потемок не испугаться, и ящеркой прыгнула в него.
Тесно. Радогору с его ростом не стоять. Так и не стоять его привела. А ей впору. Зато сухо и чисто. Словно голиком кто прошелся.
Выбралась наружу и под его изумленным взглядом принялась рвать траву. Но не рядом с деревом, а отойдя подальше в сторону, чтобы нескромный глаз не углядел ее укрытия.
-Ночью пойдем, коли торопишься меня с рук сбыть. – Отворачивая глаза в сторону, чтобы не встречаться с его взглядом,бросила она. А ну как прочтет ее грешные мысли. И нырнула в лаз с охапкой травы.
Пожал плечами и расстелил холстину. Достал мясо и порубил его на куски помельче.
Княжна вернулась с очередной охапкой пахучей травы и выхватила из его руки нож. Скрутила прядь волос жгутом и одним движением отсекла ее. Так же молча вернула ему нож, завязала прядь узлом на нижней ветке и прошептала так, чтобы не донеслось до Радогора.
-Возьми хоть это, мать – ольха. Тебе свидетельницей быть…
И только после этого устроилась на холстине, подвернув ноги под себя. Ела торопясь, не чувствуя вкуса и запаха мяса, целиком занятая своими мыслями. А съев, послушно запила из поднесенной баклаги. И только после этого тихо и не глядя в его лицо, прошептала.
-К ручью схожу. Потом пропахла.
И с испугом вскинула на него нестерпимо синие глаза.
-А что оттуда лезет, Радогор?
-Покричишь, если увидишь кого, я услышу… - Успокоил он ее, пытаясь поймать взглядом ее глаза.
Суета княжна начала вызывать у него подозрения. А того подозрительней было, что думок ее торопливых угадать не мог. Так, словно их и вовсе не было.
А Влада скрылась в овраге.
Пугливо оглядываясь на темные кусты, обступившие ручей, топливо разделась и шагнула в воду. Долго и с наслаждением плескалась, вглядываясь в свое отражение и пытаясь найти изъяны в своем теле, которых прежде не замечала по глупости или по малолетству. Вышагнула из ручья, наскоро отжала волосы и, не обтираясь, залезла в рубаху. Даже после того, как Радогор отодрал от нее широкую полосу на повязки для ног, она доходила почти до колен. Закинула портки на плечо и выбралась из оврага.
Радогор все еще сидел подле холстины. Но волосы у него были влажные. Успел и он сбегать к ручью. Не решился одну оставить в черном овраге.
Прошла мимо него с независимым видом, сверкая в лесной полутьме голыми икрами, и скрылась в траве под ольхой, чем вызвала в его душе еще большую тревогу. А спустя немного времени он услышал.
-Радогор…
Голос мягкий, но такой, что не воспротивишься. В княжьем тереме выросла, не в мужицкой избе. И не в жилище на два десятка семей, что были в их городище.
Предчувствуя и вовсе неладное, спустился в лаз.
И закрыл глаза, покраснев до удушья, до спазмов в горле.
Княжна стояла в шаге от него. Нагая и удивительно прекрасная. И волнующая.
Мавка!
Даже в полумраке укрытия, которое открыла ей старая и много повидавшая ольха, увидел, как смутилась и покраснела она. Но не закрылась руками, и не отступила.
-Открой глаза, Радо!
Голос твердый, хотя и подрагивает от волнения.
-Посмотри на меня. Или я худа и кривобока, что на меня и посмотреть нельзя? Стыдно девке перед парнем нагой стоять, а мне не стыдно. Тебя в своих снах видела. Для тебя эту красу припасала. Открой глаза, Радо…
Голос дрогнул и сорвался.
-Или девкой порченой брезгуешь? – Всхлипнула и сжалась в комок, чувствуя, что последние силы, которыми она запасалась в этот день, оставляют ее. – Так не меня, не мое тело терзал ярл на грязной лодии. Колоду неживую, бесчувственную. И нет за то на мне вины.
Говорить уже не могла Глотала слезы и тянулась к нему, привставая на носки.
-Завтра день, Радо. Другого может и не быть. Открой глаза, Радо. Возьми на руки.
Радогор словно онемел. Рад бы глаза открыть, но не открываются. И ноги подкашиваются.
Слез уже не сдержать. Хлынули в два ручья. Не совладала со стыдом. Или с собственной смелостью.
А княжна вжалась в его подкольчужник лицом и руками, не дотягиваясь, пытается обнять его за шею. Тело содрогается в рыданиях. И Радогор, преодолевая неведомый до селе, страх, обнял ее за плечи погладил по нагой спине.
-Что ты делаешь со мной, Лада? – С трудом выдавил он из себя, приоткрыв глаза. – Я же тебе и в глаза посмотреть не посмею.
-Сейчас посмей, Радо мой. А что утром будет, увидим. – Подняла на него глаза, наполненные слезами. – Мне же для тебя жизни не жалко. Лишь бы рядом быть. Возьми меня на руки. Если бы ты знал, как сладко и томно мне в них. Возьми…
-Что ты делаешь со мной, Лада, что делаешь. – Как в забытьи шептал он. И уже нее сопротивляясь ее желанью или собственной страсти, вскинул ее на руки и до боли, до ломоты в зубах, вжался в ее влажные ждущие губы. Задохнулся от счастья, и больше не сдерживаясь, покрывал поцелуями ее лицо, опускаясь губами все ниже и ниже. К пахнущим цветами, грудям. Жарким и желанным.
-Разве они не хороши для тебя, Радо? Или не твоих губ они ждали, нежась на твоей руке? – Горячечно шептала она, прижавшись к его лицу и почти теряя сознание.
Ее тело неожиданно обмякло и, тяжелея, выскользнуло из рук. И боясь уронить ее, он упал на колени. А ее руки уже торопясь, рвали ремни на его подкольчужнике и пряжку на поясном ремне, срывали с него одежду. Губы летали по его телу, а руки бесстыдно мяли и гладили его. Два тела слились воедино. И Влада вскрикнула, застонала, а тело ее содрогнулось от счастья и упоительного восторга.
Глава 12
Как долго все это длилось не смог бы ни сказать не один из них. Очнулись словно из глубокого омута вынырнули. По крайней мере, он. Открыл глаза, а над ним ее лицо. А пронзительно синие глаза заливают его счастьем. Припухшие от его поцелуев, губы, чуть слышно касаются его лица. Руки нежно гладят щеку. И опускаются по телу все ниже, к соску, По телу вновь пробежала сладкая дрожь. Ее грудь коснулась губ. Не выдержав, прижал ее к себе с такой силой, что она невольно охнула и застонала.
-Не торопись, сладкий мой. – Проворковала она в ухо, закрывая в смущении глаза. – Дай с силами собраться. Я и рукой пошевелить не могу.
Ее колено на его ногах. И вот она уже почти лежит на нем.
-А я то думала, почему мои девки – срамницы хихикают по утрам и глаза блудливо в сторону уводят. И краснеют, подлые, от счастья. Теперь же изведала. Всю то ты меня выпил до самого донышка. А легко то как, Радо! Радость моя…
Завозилась, прилаживаясь удобнее к его телу. Колено невольно поднялось выше по его ноге, а рука опустилась ниже. И снова утянул их черный омут, из которого не вынырнуть, не выбраться.
-Мой ты, мой… - Исступленно шепчет она, задыхаясь от, переполнявшего ее счастья. – Следом пойду. Чтобы ни чей подлый глаз тебя не коснулся, чтобы ни чья рука тебя не задела. Как нитка за иголкой потянусь.
Спали или нет, спроси и не скажут.
Радогор открыл глаза. А над головой черный лаз на месяц смотрит. Или ее глаза синим светом светятся. Лежит, вольно раскинувшись. Ночь – подружка на верху. И нет нужды стыдиться стыдной наготоы. А если еще что – то было бы на ней, так и то бы сняла. Лишь бы только смотрел на нее своими серыми глазами без устали и наглядеться не мог.
-Пора, Ладушка. – Прошептал он, касаясь губами щеки. – Не поспеем ко времени.
Его рука медленно и осторожно скользит по телу.
-Пора…
Рука замерла на груди и грудь сама спряталась в его ладони.
-Не уйдем сейчас, так и седьмицу отсюда не выберемся.
-Не выберемся. – Дремотно соглашается она.
И затихла, чувствуя, как его чуткие пальцы, щекоча кожу, перебираются по животу все ниже, волнуя нежный пушок. Подалась руке навстречу. Застонала… Только бы не убрал он своей руки!
-И не выберемся!
Прижалась к его руке, удерживая своей. А губами жадно потянулась к его губам.
-Стыдное делаю, а не стыдно – Шепчет ему в ухо. – Утонула бы в тебе. Если бы ты только знал, что я передумала, сидя на твоих руках. Аж телу было жарко. А сердцу тесно. И самой совестно. А оно думается и думается. А наяву, так еще слаще, как и не придумаешь.
У Радогора глаза слипаются. И не понятно от чего. От усталости, так нет ее. Тогда от чего.
-А ты спи, спи. Только рук не убирай. А держи меня крепче.
Рассвет брезжит, а они все друг другом не насытятся. И лишь изредка вспоминают.
-Пора…
-Пора, Радо!
И еще крепче прижимает его своим телом к цветочному ложу. И не встать, не оторваться ему от этого жаркого тела, как бы не хотел. А и хотел ли?
-Мавка. – Шепчет он исцелованными губами.
-Мавка! – С радостью соглашается она. – А ты не верил, когда говорила тебе, что заманю.
Волосы скатываются по плечам на его лицо. А тело жадно тянется к его рукам, чтобы снова и снова утонуть, раствориться в беспамятстве первой девичьей любви.
За лазом то жалобно скулит, потеряв терпение, Ягодка, то ворчит сердито, страдая от мук голода.
Только что рассвет в их прибежище заглядывал бесстыдно, срамник этакий, а глядь, уж снова ночь опустилась.
Влада села, оперлась на руку и заглянула в его глаза. Груди, отяжелевшие за ночь, в лицо уставились. Так и просятся в руки.
Поймала его взгляд и весело, переливчато, рассмеялась.
-Тесно им стало в коже, так и вылетели бы наружу и пали тебе в ладошки.
Раскраснелась от своей дерзкой прямоты и спряталась на его плече.
-Есть хочется так, что хоть от тебя по кусочку откусывай и глотай не пережевывая. – Все с тем же смехом проговорила она. И острыми зубками попробовала прикусить грудь. Но зубки скользнули, как по железу. - У – у – у…
-А кто тебя понесет, если обкусаешь? – Улыбнулся он, поднимаясь. И, наконец – то, почувствовал усталость. Но не ту, от которой плечи ломит и спина ноет. А другую, веселую и ненадоедливую.
-Ты еще и нести можешь? – Удивилась она, не пряча взгляда, разглядывая его сильное, гибкое тело.
Ухватилась двумя руками за его ладонь и настойчиво потянула к себе. Щека коснулась чего – то твердого и упругого. Отстранилась и бездумно провела рукой. И сразу же тело забилось в судорогах. Зарделась и откинулась на спину, увлекая его за собой.
"Ему можно, а мне нет?" - Шало подумала она, глядя в его лицо бессовестными, как ей казалось, глазами.
Но скоро, скорее, чем хотелось бы ей, она уснула, совершенно обессиленная, свернувшись на груди под его рукой и закинув ногу на его живот. Проснулась неожиданно быстро. Только вроде глаза закрыла, а он уже стоит на ногах и зашнуровывает свой подкольчужник. Сквозь ресницы, не помня о своей наготе, следила за ним, чувствуя, как снова бешено колотится ее сердце. Затянулся широким поясным ремнем, повязал волосы ремешком через лоб, перевязь с мечом легла на плечи. Дивный витязь из чужих далеких земель! У наших рубаха из – под доспеха ниже колен, меч в ногах путается. И бородища веником. У Радогора же все ладно. И все к месту.
-Вставай, Ладушка. – Не оборачиваясь, мягко сказал он, почувствовав на себе ее взгляд.
И не утерпев, оглянулся и, не скрывая удовольствия, посмотрел на ее тело.
-Не смотри на меня так, Радо. Совестно.
-И почему бы? – улыбнулся он, туже затягивая перевязь с мечом.
-А вдруг опять не утерплю? – Прошептала она и отвела взгляд в сторону. – Сил нет, до чего изголодалась.
Натянула на себя рубаху и кинулась к ручью. Вернулась с порозовевшим лицом и повеселевшими глазами. А на холстине ее ждала их незатейливая еда. Пока урча и постанывая от удовольствия глотала мясо кусок за куском, он перетягивал ее ступни. И не утерпев, коснулся колена и перебрался к бедру. Перестав есть, она наклонив голову, следила за его рукой, забыв совсем, что так и не успела надеть портки. Но рука неожиданно остановилась, так и не добравшись до тайного.
С трудом сдержала вздох разочарования.
-Пора, Ладушка. – Повторил он снова, - Сидим здесь, а беда навстречу торопится. Бэр наш затемно, устав ждать, ушел.
-Тогда уж лучше здесь ее ждать, чем к ней бежать. – Без всякой надежды невнятно проговорила, дожевывая остатки мяса. И попросила. – Отвернись, Радо, я в портки залезу.
-А вот и не отвернусь – Улыбнулся он, подразнивая ее. – так лезь.
-Уж и без того высмотрел, что было. А нет, так потом досмотришь. Ответила она и стыдливо потупила глаза. – Не завтра придем.
И вытянула руки ему навстречу, подставляя ему себя. И, устроившись на руках, проворковала.
-Ничего не утаю, не скрою. Все, что есть твое будет.
И заскользила губами по щеке.
-Не дразни. Брошу, Лада. – Взмолился он. – Тогда нам и вовсе не дойти. Или сама не видишь, через силу креплюсь?
Зашлась в счастливом смехе, откинулась спиной на руках и заглянула в глаза. А в них хмель бродит. Без вина пьяный. И удовлетворенно кивнула головой.
-Так тебе и надо. А мне, думаешь, легко было?
Не сказала. Только подумала, надеясь, что и так услышит.
А он уже торопился от ольхи, неся свою невесомую ношу. А Влада, глядя в сторону их убежища, не переставая шептала.
-Спасибо тебе, мать – ольха. Все, что сказала тебе, все исполню. Сын – Ольх. Дочь будет – Ольхой, Ольгой назову.
Радогор же уже не шел, бежал, легко, и почти не касаясь земли. И лицо, видела княжна, с каждым шагом каменеет. А глаза наливались зимней стужей.
-Притомишься, Радо. – Прошептала она ему на ухо, проклиная, на чем свет стоит себя и свое бесстыдное тело. – Пусти меня, ногами пойду.
Его тревога передалась и ей.
Но он промолчал, словно не слыша ее слов. Побелевшие губы выплевывали непонятные слова, а пальцы под ее телом сплетались в узлы. И лоб его начал быстро покрываться испариной, которая тут же белела и скатывалась льдинками по лицу на ее грудь и плечи.
-Пересидели! – Услышала она его голос.
Не останавливаясь и не разжимая рук, вытянул шею, свел брови к переносице и изо рта вырвался грозный рев матерого бэра.
"И сам лицом стал похож на того бэра". – Подумала она, и от непонятного страха вжалась в его плечо.
Новый рык раскатился над лесом.
Почти сразу же услышала ответный рев. Затем еще один, и еще…
А Радогор не бежал, летел, как стрела, выпущенная из его рогового лука.
-Сожми оберег в руке, княжна. Только крепче сожми, чтобы не выронить, не выпустить.
Из леса, догоняя их, вынесся Ягодка. И не Ягодка. Не узнать его. Свирепый могучий бэр с оскаленной мордой, готовый к смертельной схватке. А со всех сторон их окружали еще десятки бэрьих глаз.
Не останавливаясь, Радогор перебросил ее на спину бэра. И что – то проворчал по бэрьи, коротко, но властно. И скрылся между деревьев. Ягодка был уязвлен, но спорить уже было не с кем. Послушно остановился, скосил на не сердитый взгляд, потоптался на месте и боком, косолопя, свернул в сторону. Его приятели, откликнувшиеся на зов Радогора, потянулись за ним, держась поодаль.
-Кто ты, враг мой?
От напряжения глаза Радогора затянула багровая пелена. А сквозь пелену, ему показалось, что видит то же лицо, или оскаленную морду свирепого зверя, что и ночью между угольев и пепла костра. Те же закрученные бычьи рога, те же горящие красные глаза и кабаньи клыки. А дальше уж совсем дико. Могучее человеческое тело с неохватной грудью. Длинные когтистые лапы на зверином туловище. И крылья. Несется по воздух навстречу ему. Отталкиваясь от облаков могучими лапами и молотя крыльями.
-Я тот, чей меч ты носишь не по праву.
-По праву силы в честном бою взял этот меч старый волхв Вран. А от него перешел ко мне. Назови свое имя, чтобы знать с кем в бою доведется столкнуться.
Глаза в красном мареве земли не видят.
-Что имя? Звук пустой… Сказал, и ветром унесло. И знал ли я его сам, рожденный в древнем огне? Дело помнится, а имя?
Взмах гигантских крыльев перенес чудовище через реку. Оттолкнулся без задержки и он уже над лесом.
-Когда –то, когда я владел этим мечом, люди внимали моим словам, как богу. Неисчислимым тьмами приносили они себя в жертву на алтарях, которые посвящали мне. Стонала земля, когда гнали они стада, чтобы вымолить мою милость. Но завладели мечом мои недруги и исчезло мое имя из людской памяти.
Намолчался, говорит без умолку. Спешит, торопится, слова глотает. Уж не речь людская, рев звериный.
-И расколет меч снова этот мир и перемешает все народы, и тогда вспомнят мое имя. И содрогнутся в ужасе миры…
Веселый дядя, нечего сказать!
Не зря прятал дедко Вран меч под дубовой домовиной. И тот поединщик с умыслом расплатился с ним мечом. Знать угадали его тайную силу. А он, в который уж раз пожалел, поторопился явить его свету, чтобы этот рогатый увидел. А уродина каких поискать.
Услышал. И обиделся. А чтобы он такого сказал?
-Я не всегда таким был. Таким меня сделала людская молва.
Обида прямо таки клокочет у зверя в груди и жаром выплескивается на лес, на землю.