1 – Чего – ни Иван, ни Агафон, ни дед Зимарь так и не поняли, как ни старались.
2 – По мнению Агафона, этот лишек потянул еще километра на три, если не на пять: им, нежити, легко говорить "семь с небольшим" – они это расстояние пешком пробегали, а ему, приходится преодолевать его верхом на спине самой тряской, сварливой и неудобной лошади во всем Белом Свете.
-конец сноски-
Проехав еще километров пять, специалист по волшебным наукам запросил привала. Сделал он это простым, но эффективным способом: так же молча, стиснув зубы, как ехал всё это время, он скатился с переворотом по боку коня прямо под ноги замыкавшим их походное построение умрунам и мешком повис на поводе.
Конь, удивленный маневром седока, вопросительно заржал и, не дождавшись ни ответа, ни дальнейших указаний, остановился.
Отряд тоже.
– С тобой всё в порядке? – тоже не слишком грациозно спешился Иванушка и кинулся к распростершемуся в утрамбованной колее магу.
– Кроме того, что из всего тела я чувствую только одну его часть, и лучше бы я
ее не чувствовал? – приоткрыл глаза чародей и взглядом умирающей собаки заглянул
в обеспокоенное лицо склонившегося над ним друга. – Если не считать такой мелочи, то да, я в отличной форме.
– Но ты же сам понимаешь, что мы должны торопиться…
– Я не жалуюсь, – стоически приподнялся на локте маг и мужественно выдвинул вперед нижнюю челюсть, сильно рискуя обрести нежелательную чувствительность еще и в прикушенном языке. – Кто сказал, что я жалуюсь?
Несмотря на несколько искусственные потуги на героизм и несгибаемость, вид у волшебника был такой, что ему не нужно было утруждать себя словесными жалобами.
– Нет, конечно, ты не жалуешься, – вздохнул царевич, поднялся на ноги, повернулся к умрунам, собравшимся вокруг них, и объявил во всеуслышание: – Объявляю привал на десять…
Взгляд на Агафона.
– …двадцать…
Взгляд на Агафона.
– …тридцать…
Взгляд Агафона, под которым дрогнуло и без того не черствое сердце лукоморца.
– …сорок минут.
Чародей с блаженным стоном выпустил из рук повод, перекатился на другой бок, оказался на травке обочины и, отрешенно улыбнувшись, закрыл глаза, вытянулся во весь рост и замер.
Единственным желанием Иванушки было упасть рядом и заснуть, но его удержало осознание того, что если сейчас он остановится, сядет и прикроет глаза хоть на минутку, то откроются они у него лишь на следующий день.
И не исключено, что к вечеру.
Поэтому, с завистью посмотрев на Агафона и деда Зимаря, задремавшего на своем ложе из бурки и сухой травы на плечах четырех умрунов, царевич изобразил на измученном лице подобие улыбки и, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулся по дороге вперед, обозревать окрестности.
Вся беда тут же, не сговариваясь и не дожидаясь приказа, зашагала за ним вслед.
– А вы куда? – с несколько сонным удивлением обернулся Иван на свой эскорт.
– Мы должны охранять тебя, – торжественно напомнил ему Панкрат.
– Спасибо за заботу, но я никуда не ухожу, а тут мне ничего не угрожает, – улыбнулся царевич. – Поэтому отдыхайте, оставайтесь в лагере. Охраняйте лучше мага и деда – им ваша помощь нужнее.
Умруны обернулись, скользнули оценивающим взглядом по старику, презрительным – по специалисту по волшебным наукам, и снова повернулись к Ивану.
– Им не нужна наша помощь, – упрямо мотнул головой не убежденный командиром Фома.
– А еще у нас приказ, – хитро прищурился нащупавший брешь в рассуждениях Ивана Кондратий.
– Но я просто хочу пройтись, погулять, проветриться, побыть один!.. – взмолился лукоморец.
– Ваш… Иван имеет на это право, – ровно кивнул Терентий. – Ты побудешь один, а мы побудем рядом.
– Но если вы будете рядом, я уже не буду один! – резонно указал на очевидное несоответствие Иванушка.
– А сколько тебя будет? – непонимающе нахмурились умруны.
Иван, потеряв на время дар речи, развел руками и сдался.
Но не без боя.
– Хорошо, – кивнул он гудевшей как улей в рабочий день головой в знак согласия, и заодно отгоняя притаившийся в засаде сон. – Только со мной пойдет… один солдат. Остальные пусть останутся тут.
И поспешно добавил, видя полтора десятка зарождающихся возражений:
– Это тоже приказ.
Умруны переглянулись, и из строя вышел Кондратий, на долю секунды опередив остальных.
– Пойду я, – сухо, но непреклонно произнес он, и все, включая Иванушку, согласились.
Пройдя пару-тройку сотен метров, Иван смутно – как, впрочем, все, происходящее
вокруг него – понял, что избранный им метод оставаться в состоянии бодрствования нуждается в серьезной доработке.
Предпочтительно в лежачем положении.
Если послушные ноги неохотно, но двигались, поочередно оказываясь одна впереди другой, как и хотел их хозяин, то безответственные и бессовестные глаза закрывались на ходу сами собой, а ему коварно демонстрировали цветной
широкоформатный трехмерный сон о том, что всё в порядке, что идет он по заросшей
травой старой колее, а рядом шуршат желтеющей листвой подпирающие небо деревья и терпко пахнет сыростью и грибами…
Тряхнув головой, Иванушка на мгновение выныривал в реальность, успевал заметить под ногами дорогу и убедиться, что всё действительно в порядке, но усталость и
бессонные ночи мгновенно брали свое, походя прихватывая и чужое, и царевич снова, мягко покачиваясь на волне сна, погружался в сладкое забвение…
В очередной раз он досрочно вырвался на поверхность сна оттого, что его кто-то окликнул.
– Кто?.. Что?.. – недоуменно заозирался он по сторонам мутным взглядом и увидел рядом с собой умруна. – А-а-а!!!.. А-а-а… Это ты… Ты меня звал?..
– Так точно, – кивнул Кондратий.
– Пора возвращаться? – вспомнил об отпущенном им на отдых Агафону сроке лукоморец.
– Нет еще, – отрицательно качнул головой умрун. – Но, разрешите доложить, Иван, мне не нравится эта тропинка.
– Тропинка?.. Какая еще… – Иван растеряно оглянулся, и только теперь до него дошло, что словно по действию неведомого волшебства дорога у него из-под ног действительно пропала, а вместо нее им с Кондратием втихаря подсунули некогда широкую, а сейчас основательно затянутую упругой кучерявой травкой тропу.
– Ой… – сконфузился лукоморец. – Кажется, мы слегка заблудились…
– Нет, не заблудились. Дорога там, – умрун махнул рукой себе за спину.
– Ну, тогда ладно… – облегченно перевел дух Иванушка и снова нахмурился: – А почему она тебе не нравится? По-моему, тропинка как тро…
И тут умрун бросился на него.
Он ударил Ивана в грудь руками с такой силой, что у того вышибло дыхание едва не вместе с душой, и он отлетел кувырком в придорожную поросль метров на пять, сминая и калеча ветки кустарника и ломкие стебли сухой травы.
Сказать, что после такого полета сон как руками сняло, значит не сказать ничего.
Не давая воли враз взвившимся отчаянным мыслям – одна другой хуже – царевич,
едва почувствовав под собой твердую землю, попытался вскочить на ноги, обнаружил, что земля всё-таки в другом направлении, перевернулся на сто восемьдесят градусов, предпринял еще одну попытку – теперь успешную, выхватил меч и, не
дожидаясь, пока противник нанесет еще один удар, вслепую взмахнул им перед собой
– раз, другой, третий…
Меч со свистом рассекал воздух.
Иван яростно мотнул головой, мазнул рукой по глазам, сметая и размазывая лесную грязь и пыль, и замер.
В нескольких метрах от него, там, где по его представлениям, вполне могла оказаться так внезапно покинутая им тропинка, под огромным, кривым, раскачивающимся во все стороны как от урагана, каркасом шатра кипело сражение.
Иван, не тратя времени на раздумья, откуда на пустынной лесной тропе появилось это архитектурное излишество, бросился туда, но не успел сделать и несколько шагов, как вдруг один из шестов опасно накренившегося нелепого каркаса вырвался из земли, спружинил и ударил его по правой руке.
Меч вырвался из его сжатых пальцев, молнией промелькнул перед глазами, срезал трехлетнее деревце у его головы и глухо шлепнулся где-то за спиной.
Царевич охнул и схватился за ушибленную – точнее, отшибленную – руку. Если бы она оказалась сломанной, он вряд ли бы удивился.
Да что же там происходит?!..
Он едва увернулся от повторного маха не на шутку развоевавшегося шеста, поднырнул под нависшую ветку, которая загораживала от него театр военных действий, и на мгновение остолбенел.
Прямо перед ним на злополучной тропинке, уже едва шевелясь под полупрозрачным белым саваном, лежало нечто, по форме похожее на человеческое тело.
А над ним навис и трудился, не покладая ног, самый громадный паук, какой только мог привидеться самому воспаленному сознанию в самом жутком кошмарном сне.
Темно-красный, почти черный, в редких ярко-зеленых не то пятнах, не то проплешинах голенастый арахнид размером с корову лихорадочно перебирал двумя передними конечностями обматывая то, что минуту назад было солдатом из его отряда, толстой, матово блестящей, упругой на вид паутиной.
Шестью остальными ногами, похожими на изломанные спицы гигантского зонтика, и которые Иван принял раньше за подпорки чудовищно нелепого шатра, он деловито упирался в землю.
Умрун под переливающимся серебристым слоем смирительного кокона слабо шевельнулся и затих, и сердце Иванушки пропустило удар: успел паук укусить свою жертву и парализовать ее, или это нити паутины были настолько прочны, что даже гвардеец Костея не мог их разорвать?..
– Беги… Иван… спасайся!.. – донеслось сдавлено изнутри паутинной оболочки, и лукоморец словно очнулся.
Меч!!!
Где меч?!..
Счет пошел на секунды.
Иванушка рванулся обратно в лес, по своим следам.
Вот срезанное будто ножом деревце…
Помятая трава…
Разбитый вдребезги куст…
Сломанные ветки…
Он метнулся направо, налево, вперед – да где же он?!..
– Беги… беги… – донеслось до него на грани слышимости.
Вот!!!
Меч лежал на кривом, кишащем рассерженными хозяевами, муравейнике, но царевичу было не до праведного гнева обиженных насекомых.
Он схватил оружие левой рукой – про правую как минимум на неделю можно было с чистой совестью забыть – и бросился назад.
Кондратий, опутанный тошнотворно поблескивающей липкой даже на вид паутиной, лежал поперек тропы и не двигался, а арахнид склонил над ним свою багровую
голову с тяжелыми воронеными челюстями, словно примеривался, с чего лучше начать обед.
– Ах ты… – Иван осекся, не в силах подобрать оскорбление, отражающее его душевное состояние, но в нем не было необходимости.
Враг заметил его и без этого.
Кривые шесты-ноги медленно задвигались, словно в па причудливого танца, и паук повернулся к нему передом, к лесу задом.
Восемь черных, злобно блестящих шариков-глаз1 вперились в него, будто оценивая с точки зрения кулинарной привлекательности, возможных органолептических характеристик, калорийности и содержания белков и углеводов.
Челюсти, похожие на огромные мощные клещи, задумчиво смыкались и размыкались, словно паук пожевывал губами, решая жизненно-важную для него проблему.
-начало сноски-
1 – "По одному на каждую ногу?" – задал сам себе к месту и ко времени вопрос Иван – юный натуралист и тут же забыл.
2 – Впрочем, так оно и было.
-конец сноски-
Иванушка смахнул волосы со лба, недобро прищурился и без дальнейших предисловий ринулся в атаку.
Но не дремал и паук.
Оценка была дана, во-первых, быстро, во-вторых, положительная, и исполинская тварь решилась на упреждающий удар.
Она кинулась на второе блюдо так, словно не ела полгода, и жвала встретились с мечом на полпути.
Если бы у пауков были голосовые связки, этот бы сейчас с удовольствием взревел: черный клинок просвистел у самой его морды и одним махом лишил его половины жевательного аппарата.
Ошалевшая от неожиданности и боли тварь покачнулась, и царевич, пробежав по инерции несколько шагов вперед, оказался под самым брюхом врага.
– Ага!!!.. – злорадно выкрикнул лукоморец и подпрыгнул, целя вонзить свое оружие в литое круглое пузо паука, но тот, наученный горьким опытом, поспешно выпрямил ноги.
Иван подпрыгнул.
Потом подпрыгнул еще раз, еще и еще…
С таким же успехом он мог стараться допрыгнуть до потолка в зале пиров в родном дворце в Лукоморске.
– Ах, ты!.. – Иван метнул по сторонам кровожадный взгляд и бросился к толстым жердеобразным ногам противника, но тот снова оказался быстрее.
Он шустро отскочил, словно к лапам его были привязаны пружины, кинулся в одну
сторону, в другую, и заметался, закружился, затанцевал вокруг Иванушки, казалось, без труда уворачиваясь от его неуклюжих выпадов с неудобной левой. Тот очертя голову бросался за ним, норовя рубануть то по голове, то по лапам, то по животу
– смотря что казалось ближе – но каждый раз промахивался или оказывался в намеченной точке на долю секунды позже, чем ее покидал паук.
Казалось, эта игра в салочки могла продолжаться бесконечно, распаляя одну сторону и доводя до белого каления другую, но вдруг нога царевича зацепилась за что-то, и он упал.
Он тут же попытался было вскочить, но к ужасу своему почувствовал, что не может оторваться от земли.
Рискуя заработать вывих органа зрения, не спуская одного глаза с врага,
выжидательно замершего на тропе над неподвижным телом Кондрата, он скосил второй глаз на землю, и самые худшие опасения стали явью.
Он лежал на толстых, упругих серебристых шнурах, беспорядочно переплетшихся на траве, словно клубок пряжи, размотанный очень энергичным котенком.
Лукоморец ударил по ним мечом, но их было слишком много: разрубив одну нить, клинок тут же запутывался и приклеивался сразу к десятку других.
Если бы он попробовал изрубить на кусочки тесто в квашне, эффект был бы точно таким же.
Паук прищурил все восемь очей размером с биллиардный шар и осторожно сделал шаг в сторону трепыхающегося как жужелица противника.
Царевич яростно дернулся, прилип еще крепче, в отчаянии выкрикнул: "Помогите!" и прислушался.
Безответная испуганная тишина окружала поле битвы.
Кроме его рваного дыхания и шороха желтеющей травы под ногами паука – ни единого звука. Видать, далеконько его занесло: кричи тут – не докричишься, зови – не дозовешься…
Чем больше муха бьется в паутине, тем сильнее запутывается, вспомнился ему вдруг давно пропущенный мимо ушей школьный урок естествознания, и Иванушка криво усмехнулся.
Он не муха. Ему хватит и этого.
Он должен экономить силы, чтоб продать свою жизнь подороже.
Подходи сюда, букашка, не стесняйся.
Чтобы запеленать меня, как Кондрата, тебе придется решиться подойти ко мне поближе.
Иван взял наизготовку с трудом высвобожденный меч и прижался спиной к бледно-сиреневому стволу дерева в ожидании новой атаки.
Создавалось впечатление, что паук тоже понимал свои перспективы, и поэтому не спешил бросаться в последний и решительный бой, и лишь переминался с ноги на ногу, снова задумчиво пожевывая остатками клещей-жвал, больше всего напоминая теперь голодного беззубого старика перед тарелкой сухарей.
И откуда только этот проклятый зверь на их головы сва…
Вот.
Шальной взгляд Иванушки на мгновение оставил погруженного в тягостные раздумья арахнида и, словно по наитию, поднялся выше.
Прямо над тем местом, где стоял сейчас паук и где, похоже, он напал на них всего несколькими минутами раньше, над тропой причудливой аркой выгнулось незнакомое дерево с розоватой корой.
От которого свисала вниз, к хозяину, толстая, как трос и натянутая, как струна, паутина.
"Пауку повезло", – на удивление отстраненно подумалось Ивану. "Нашел как-то и зачем-то странно согнувшееся в удачном месте дерево – никогда не видел, чтобы
деревья так круто дугой загибались – подвесился к нему, и пожалуйста – тут же "кушать подано" …"
Взгляд царевича скользнул дальше по розовому стволу, и он с удивлением увидел, что верхушка выгнутого дерева соприкасалась, сливаясь, с макушкой дерева, выбранного для него злым роком в качестве последней линии обороны.
Налетел порыв ветра, осыпал поле боя, паутинный лабиринт и бессильно сжимающего рукоять меча лукоморца голубовато-желтыми листьями, и в поредевшей кроне, на самой верхушке, на солнце сверкнули плотные серебряные нити.
Так вот оно что!..
Оно не просто так согнулось – паук его привя…
Не дожидаясь, пока Иванушка додумает свою умную мысль, арахнид пришел к выводу, что враг разбит и деморализован, и решил перейти в контрнаступление.
У Ивана не было большого выбора.
Чтобы не сказать, что выбора у него не было вообще никакого.
Он извернулся, обхватил сгибом локтя раненой руки гладкий сиреневый ствол, приподнялся, на сколько его отпускала от земли жадная паутина, вытянул руку, и изо всех сил взмахнул мечом, разрубая дерево на две части.
Долю секунды, показавшуюся часом, ничего не происходило, и сердце царевича начало медленное и болезненное путешествие в его же пятки, как вдруг…
Розовое дерево, почувствовав, что его больше ничто не удерживает в скрюченном положении, возбужденно задрожало листвой, тряхнуло ветками и гордо выпрямилось во весь свой двадцатиметровый рост.
Изумленный паук, не успев сообразить, что происходит, со свистом взмыл в небо, словно очень большой и безобразный мячик на резиночке в руках шаловливого мальчишки.
Когда он достиг высшей точки, под тяжестью жирной туши паутина, связывающая его с деревом, оборвалась, и он со скоростью ураганного ветра понесся по баллистической траектории куда-то в лесную глушь.
Несколько секунд спустя с той стороны до Ивана донесся резкий разноголосый треск, сочный шмяк и – тишина.
Розовое дерево стояло, рассеяно покачивая узловатыми ветками под легким ветерком,
и кудрявая верхушка его, сиреневого, дерева свисала на серебристой паутине будто экзотический лесной орден за спасение погибавших.
Еще на подходе к их импровизированному лагерю царевич услышал все признаки невероятного оживления, возбуждения и даже исступления, которые были тем удивительнее, что исходили, похоже, от одного человека.
– …Да что же вы стоите, как болванчики!.. Помогите мне!.. Ну, же!.. Нет, вы
только посмотрите, вы только поглядите!.. Это невероятно!.. Это восхитительно!.. Мы же с вами тысячники! Нет, десятитысячники! Да что там – стотысячники! Миллионеры!.. Да не стойте же вы просто так!.. Я вам приказываю!.. Я прошу!.. Дед, ну скажи же ты им!.. Пусть помогут!..
Завернув за поворот, Иванушка увидел специалиста по волшебным наукам, с бешеным
азартом исполняющего какой-то древний языческий шаманский танец, но какой именно
– дождя, плодородия, снижения налогов или еще чего – это и предстояло выяснить.
– Агафон, что тут у вас за праздник? – удивленно окинул он взглядом яростно подпрыгивающего чародея, приподнявшегося со своей растительной подушки деда и толпу неизменно хладнокровных1 умрунов.
– Иван!.. – с облегчением выдохнул маг. – Наконец-то! Что у тебя с рукой?