Дуглас Брайан
Дочь Песочного владыки
(Конан)
("Северо-Запад Пресс", "АСТ", 2006, том 118 "Конан и Фонтан Жизни")
Тем летом в Хоршемише было много приезжих: изящные аквилонцы, высокомерные и подтянутые бритунийцы, молчаливые и загадочные жители Кхитая, дикие наездники гирканских степей… Приезжие образовали на улицах города особую расу, удивительную своим внешним разнообразием и некоей внутренней общностью, особенно в глазах коренных обитателей Хоршемиша.
Пестрая толпа день-деньской кипела на площадях, несмотря на жару. Торговцы водой сбивались с ног.
Хозяева постоялых дворов стонали и рвали волосы на головах своих, коря себя за то, что не выстроили огромных, многоэтажных гостиниц – то-то велика была бы теперь выручка! Увы, свободных мест давно не осталось, а приезжие все прибывали и прибывали.
Лошади, мулы, двугорбые бактрианы и дромадеры, отличавшиеся злобным нравом, шершавые от линьки ослы и лоснящиеся верховые буйволы – все это ржало, мычало, орало, требовало корма и производило неимоверное количество навоза. Оруженосцы, наемные слуги, телохранители и рабы осаждали продовольственные лавки, с утра раскупая весь дневной запас фруктов, сладостей и вина. Их хозяева просыпались около полудня и покидали странноприимные дома в самое жаркое время дня, чтобы толкаться на ярмарочных площадях, глазеть на прилавки, торговаться и спорить.
Здесь были деловые люди всех возможных видов: негоцианты, купцы, барышники и попросту торгаши. Были и вельможи – послы от различных, больших и малых, дворов. К таковым причислял себя даже сын гирканского князька, весьма колоритный молодой человек, небольшого роста, кривоногий, ладно сбитый, с горящими глазами, крючковатым носом, серьгой в ухе и копной сальных волос. С какой миссией он прибыл в Хоарезм, так никто и не узнал, но держался гирканец гордо, заносчиво, поигрывал нагайкой и сверлил всех вокруг орлиным взором.
Встречались в изобилии и просто знатные господа неопределенных занятий. Эти хоть и отличались между собой оттенком кожи или покроем одежды, но все же походили друг на друга до чрезвычайности – рассеянным видом, отрешенным выражением лица и холодной учтивостью манер.
Впрочем, среди них попадались совсем молодые люди, которые не прочь были и победокурить. Они владели городом по ночам.
Прежде – благопристойный и сонный, как и положено городу после первой ночной стражи, Хоршемиш теперь гудел до утра. В тавернах, где еще совсем недавно степенные мужи вдумчиво курили кальяны и созерцали плавные движения танцовщиц, теперь до самого рассвета звучал хохот, звон стаканов и кубков. Музыканты словно сошли с ума – их флейты надрывно визжали, захлебывались барабаны, домбры звенели лопнувшими струнами. Танцовщицы плясали нечто ор-гиастическое, обнажаясь свыше приличий, и распаленные гуляки осыпали их золотом.
Рыцарь Бернегард принадлежал к последней категории приезжих. Лет ему было едва ли двадцать, сам он был высок ростом, а лицом – пригож. Такие лица к тридцати годам утрачивают смазливость, делаются либо скучными и обрюзгшими, либо задумчивыми. Но в двадцать они привлекают женщин, если не правильностью черт, то чистотой и свежестью.
Отец его, в ту пору еще здравствовавший, владел крупными поместьями, десятком замков в Аквилонии, серебряными шахтами и лесными угодьями, простиравшимися чуть не за край вселенной. Богатство семьи было настолько велико, что Бернегард никогда не брал с собой в путешествия больших денег – в любом уголке мира находился ростовщик, и не один, готовый услужить за проценты столь перспективному наследнику.
Таким образом, он не нуждался ни в чем, кроме увеселений и развлечений. Именно эта нужда и влекла его в странствия.
Впрочем, он обладал счастливым складом души – его развлекали не только плясуньи и кулачные бои. Юный Бернегард с любопытством разглядывал незнакомые лица, чужие города, горные вершины, уходящие в небо, и морские волны, облизывающие побережье. В Хоарезм он приехал из-за ярмарки, славящейся обилием редких товаров, иной раз даже волшебных.
Ярмарка случалась ежегодно, но последние пятьдесят лет непрерывной чередой шли войны, отчего нравы людей портились, торговля хирела, а дороги и проезжие тракты кишели разбойниками и мародерами. В силу этих причин ярмарки проходили скромно, во всяком случае, по сравнению с нынешней. Но войны иссякли, и люди вздохнули с облегчением. Самые умные из них понимали, конечно, что любому перемирию наступает конец, и вечного мира быть не может на земле, но время затишья воспринималось всеми, как дар богов.
Бернегард неспешно прогуливался по рядам, где были выставлены товары, связанные с колдовством. Настоящей магии, с ее зловещими секретами, интересующими лишь посвященных, практически не было.
То есть, конечно, она имелась, но не напоказ, как водится, а в укромных шатрах, или в тайных жилищах колдунов, куда находили дорогу только проверенные клиенты.
Здесь же, на ярмарке, пользовались интересом товары более широкого спроса: составы для фейерверков, бумажные кхитайские птицы, умеющие летать, говорящие куклы из дерева и фарфора, волшебные духи и прочие снадобья, до которых весьма охоч прекрасный пол.
Целый ряд был отдан торговцам амулетами: от сглаза и порчи, для усиления мужской силы, для удачи при игре в кости…
Некоторые амулеты представляли собой настоящие произведения искусства, и Бернегард удивлялся, почему они выставлены тут, а не в ювелирных рядах. А иные – напротив, поражали грубостью работы, словно неумелый дикарь мастерил их своими заскорузлыми ручищами, более привычными к каменному топору и суковатой дубине.
Забавно, но именно эти неказистые творения пользовались наибольшим спросом. В вопросах волшбы люди склонны доверять исконному, древнему, бесхитростному… Бернегард догадывался, что умельцы из народа давно умеют подделывать "древние" амулеты, и самому старому из лежащих теперь на прилавке – год, от силы два.
Забавно было смотреть на торговцев, наблюдать за их повадками. Попадались, конечно, и скучные, из тех, кто не любит своего товара, а на покупателей взирает с брезгливым негодованием. Такие встречаются на любом рынке, и неважно чем они торгуют. Вне зависимости от рода, происхождения и качества товара, у купца – неизменно тухлое выражение лица. Он воистину способен продать прекрасную наложницу так, словно она – мешок окаменевшей репы.
А встречались Бернегарду и другие, влюбленные в ремесло торговца. Эти напротив, мешок репы продадут так, словно в нем не овощи, а красавица-полонянка. Такие всегда действуют с выдумкой, с огоньком, и всякий – по своему. Один изображает рубаху-парня, балагурит, заразительно смеется и жестикулирует так, словно от природы владеет языком глухих. Другой развернет перед покупателем штуку материи и погладит ткань растопыренными пальцами, а покупатель видит, будто цод тканью не плоский прилавок, а женское бедро самых соблазнительных очертаний.
Третий – любимец женщин. Он стоит за прилавком так изящно, взгляд у него такой томный, что сам он выглядит собственным товаром. Покупательницы млеют.
Единственный способ задержаться рядом с этаким красавцем – купить это, и то, и вон то в придачу, а можно посмотреть другое, ах, какая прелесть, заверните за отдельную плату, можно – в три слоя…
Торговец, привлекший внимание Бернегарда, принадлежал к самой любопытной категории. Он весь состоял из таинственности. Загадка пряталась в складках его длинного серого плаща, слишком теплого для этого климата, она таилась под капюшоном, покрывавшем голову… Из длинных, широких рукавов высовывались только кончики пальцев, смуглых и проворных.
Таинственный торговец не зазывал любопытных к своему прилавку, не вступал в разговоры. Он стоял и ждал, словно ему было известно, что самый главный и важный его клиент вот-вот появится из толпы и сам подойдет к нему.
Кому-то молчаливая фигура, закутанная в серый плащ, да еще и с закрытым лицом, показалась бы мрачной и даже отталкивающей. Но Бернегард, как большинство здоровых молодых людей, обладал крепкими нервами и не боялся тайн и загадок. Напротив, они сулили ему приключения, то есть самый действенный способ развлечься. Поэтому, разглядев как следует необычного торговца, юноша подошел к нему вплотную и с живым любопытством стал изучать содержимое его прилавка.
Это были карты. Пергаментные, папирусные, и даже нарисованные на кхитайской прозрачной бумаге. Новые, еще пахнущие красками, и старые, основательно вытертые. Ярко раскрашенные во множество цветов и оттенков, каждый из которых имеет отдельное значение, и монотонные, начертанные некогда черной тушью, каковая давно успела выгореть до неопределенного буроватого колора.
При виде заинтересованного покупателя, явно способного выложить кучу денег, торговец не выказал никаких чувств. В первое мгновение это задело юного Бернегарда, но почти сразу он почувствовал, что загадочный незнакомец пристально вглядывается в него из-под своего капюшона.
Бернегард не был большим мудрецом, но в свои невеликие годы обладал достаточной интуицией, чтобы понять: следует принять правила игры, не пытаясь постичь их смысла. Иначе странный торговец останется только торговцем, а карты на его прилавке – только картами, и приключение пройдет стороной.
Он продолжил рассматривать товар. Большие карты лежали на прилавке в виде плотных свитков, и их нужно было развернуть, чтобы перед глазами возникли другие земли, и пахнуло ароматом странствий. А между ними располагались маленькие, не шире ладони; эти были уже развернуты. Одна из таких карт представляла собой совершенно явный фрагмент, неровно вырезанный из середины целого.
– Забавно, – сказал Бернегард, дотрагиваясь до него пальцем. Торговец продолжал молчать, даже плечами не пожал.
– Интересно, где и у кого остальные кусочки этой карты, – продолжил юноша. – Дорого бы я дал, чтобы узнать это.
– И прогадали бы, – наконец подал голос неизвестный. – Это можно узнать и бесплатно. Прямо здесь.
– Так у кого же они? – продолжил настаивать Бернегард.
– У меня, – отвечал торговец и совершенно неожиданно разразился смехом. Смех был ему под стать – глухой, хрипловатый, доносящийся словно из сырого подвала, запертого на тяжелый замок.
– Какой смысл продавать карту по частям? – удивился молодой человек. – Разве только для привлечения глупцов, способных поверить в байку о кладе, зарытом невесть где.
Торговец рассмеялся снова.
– В таких глупцах не бывает недостатка, – заметил он. – Однако причина не в этом.
– Так в чем же она? – Бернегард начал уже проявлять признаки нетерпения.
На его взгляд, игра подзатянулась. Если загадочному незнакомцу неинтересен он, как таковой, то почему торговец не даст понять это в ясных выражениях? А если напротив, то пора бы уже перейти к делу!
Человек в капюшоне не спеша огляделся по сторонам.
Близился вечер, постепенно толпа расточалась, торговля сворачивалась. Пестрые навесы над прилавками, устроенные на манер кочевых шатров, разбирались, столы пустели. К площади стекались побирушки, за "законной" долей мирских радостей.
– Я объясню тебе, рыцарь, – произнес наконец неизвестный. – Только не думаю, что наша встреча принесет тебе удачу.
– Об этом наверняка никто знать не может, – сказал Бернегард. – Своей удачей распоряжаюсь я сам. Так что выкладывай, в чем тут дело, а там уж посмотрим.
Торговец приглашающе махнул своим широким рукавом и отступил вглубь своего навеса. Там обнаружились плетеные кресла, на одно их которых Бернегард уселся с видом хозяина положения, и приготовился слушать.
* * *
Приблизительно в это самое время Конан из Киммерии проснулся в комнате девицы по имени Айгуль.
Он прибыл в Хоршемиш, когда свободных мест на постоялых дворах уже не было. Даже в самых просторных гостиницах постояльцы занимали впятером комнаты, предназначенные для одного жильца, а те, что попроще спали на крышах, в кухнях и угольных ямах.
Киммериец привык заботиться о ночлеге только в походных условиях. "В городе, – рассуждал он, – даже в самом паршивом, всегда найдется койка для такого славного парня, как я!"
Из личного опыта неунывающий варвар хорошо знал, что такая койка редко бывает пустой – в ней, как правило, обнаруживается еще и женщина, готовая согреть и приютить "славного парня". А при всех недостатках своего варварского воспитания, Конан относился к женщинам с должным вниманием и не любил их разочаровывать.
Верный себе и своим привычкам, по приезде в Хоршемиш киммериец не стал обивать пороги гостиниц. Целый день и добрую половину ночи он слонялся по городу, являя собой законченный портрет провинциального зеваки. Несмотря на суровый образ жизни, в глубине души он и был провинциальным зевакой, охочим до зрелищ и всяких удивительных вещей. Трудно предположить такое, но тем не менее – могучее тело воина, закаленного в боях, облекало душу ребенка, не успевшего повзрослеть.
А зрелищ в городе было предостаточно. К примеру, кулачные бои. Варвар понимал в этом толк. Выступления профессиональных бойцов привели его в восторг. Конечно, он знал, как никто другой – в настоящей рукопашной схватке люди дерутся совсем не так… Но красота и точность поставленных движений и тренированная пластика тел заслужили его одобрение, которое он выражал весьма шумно.
Потом выступали любители, то есть те, кто из азарта или желания подзаработать способны лупцевать ближнего своего и получать от него сдачу той же монетой. Это было менее интересно.
Бои должны были продолжаться еще четыре дня, и Конан решил: если не подвернется ничего более интересного, он и сам тряхнет стариной.
После кулачного боя варвар созерцал выступления гимнастов и акробатов. Было на что посмотреть.
Между двумя высокими башнями, стоявшими на площади Трех Фонтанов, протянули канат, казавшийся снизу не толще нитки. А когда солнце чуть опустилось в сторону горизонта, канат и вовсе пропал из виду.
Акробаты выступали в одежде, расшитой блестками и крупными стразами. Закатные лучи ярко вспыхивали на украшениях, и казалось, фигурки канатоходцев, как бы парящие в воздухе, принадлежат сказочным существам из мира снов и видений.
А внизу, под барабанный бой и скрипящие виолы, гимнасты ходили колесом, перебрасывались булавами, жонглировали факелами… Глотатели мечей, впрочем, Конану не понравились. В этом была какая-то насмешка над благородной холодной сталью. "К тому же, если каждый вздумает поедать оружие, в мире настанут тяжелые времена" – так думал киммериец со всей искренностью.
Конану стоило больших трудов постоянно напоминать себе, что он в Хоршемише по делу. По какому именно – варвар и сам пока сказать не мог. Но одно он знал точно – следует держать ухо востро, а нос – по ветру, иначе приключение выпадет на долю кого-нибудь другого, более внимательного и удачливого.
Любовь Конана к приключениям имела весьма простое объяснение. Приключения кормили его и составляли смысл его существования. Если бы ему просто нужны были бы деньги, он давно воспользовался бы толчеей и посрезал кошельки у всех ротозеев на расстоянии вытянутой руки. А руки у варвара были длинные.
Нет, требовалось нечто такое, о чем потом говорили бы во всех тавернах, нечто дерзкое и грандиозное по замыслу и фееричное по исполнению.
Глядя на акробатов, Конан вспомнил Зонару – давнюю свою подругу и великолепного товарища. Она была воровкой высочайшего класса, и при этом – акробаткой, что облегчало ей доступ в дома с высокими стенами. Время от времени до Конана добирались слухи о том, что Зонару поймали с поличным и казнили каким-нибудь ужасным способом. Если верить молве, ее многократно сажали па кол, четвертовали, сжигали на костре, и несчетное количество раз обезглавливали. Но леденящие душу подробности оказывались досужим вымыслом. Зоиаре неизменно удавалось выкрутиться из самых опасных ситуаций. А такие мелочи, как публичная порка за мелкое мошенничество, были настолько заурядным событием, что Зоиара даже и не думала роптать на свою судьбу.
Она-то хорошо знала секрет удачи. Уж ей то не пришлось бы ломать голову, в попытке измыслить очередное грандиозное предприятие. Конан был бы рад встретить ее на улицах Хорше-миша. К тому же, Зонара – привлекательная женщина, многоопытная и неутомимая во всем, что так или иначе касается телесной любви…
Размышляя об этом, Конан ощутил голод. Ему хотелось мяса, вина и женщины.
Но в городе было слишком много народа. Из-за этого казалось, что все вокруг происходит быстрее, чем обычно бывает, лица мелькали перед глазами, мысли путались в голове.
В конце концов варвар и сам не заметил, как оказался в глухом проулке из тех, что считаются "нехорошими" и обходятся стороной добропорядочными людьми.
Было уже за полночь. В животе у Конана урчало. Другой на его месте уже отчаялся бы, но киммериец чувствовал, что не зря ноги сами привели его в это мрачноватое место.
И в самом деле: не успел варвар сделать несколько шагов, как до его слуха донеслись женские крики.
Только опытный слух может различить истинную причину женского крика. Женщина кричит от злости, когда подозревает мужчину в неверности. Кричит она и от наслаждения, да так, что в пору подумать, будто ее режут.
Эта женщина кричала от страха. Ей требовалась помощь. В этом Конан убедился, когда приблизился к подворотне.
Грабителей было трое. Двое пытались сорвать со своей жертвы халат и покрывало, а третий, справедливо рассудив, что его помощь ни к чему, стоял у самого входа в подворотню, посматривая, не идет ли стража.
У нападавших имелись ножи, но они только размахивали ими, опасаясь испортить одежду женщины. Это снизило бы ее цену.
Женщина боялась ножей и вопила во все горло, но при этом не выпускала из рук своего покрывала, не желая расставаться с ним ни за что на свете. Она была молода – это Копан разглядел хорошо, – и стройна, как большинство женщин Хоршемиша. А судя по выражениям, которые она отпускала в адрес грабителей, родиться ей довелось где-нибудь в окрестных трущобах.
Когда третий грабитель, стоявший на посту,
заметил Конана, было уже поздно – он ничего не успел предпринять.
Тяжелый кулак киммерийца опустился ему на макушку, и разбойник, крякнув от неожиданности, рухнул, где стоял.
Двое его сообщников отпустили женщину, и та, не успев восстановить равновесие, отлетела в сторону и ударилась о стену.
– Кто ты такой? – спросил один из них, поигрывая ножом. Он был трус, и столкнувшись с сильным мужчиной, пытался выиграть время и избежать рукопашной.
– Я – разбойник, – сказал Конан, ухмыляясь. – Давайте сюда ваши кошельки и идите себе с миром, добрые люди.
Видя, что грозный варвар не обнажает меча, но при этом продолжает наступать, лениво поигрывая мышцами, грабители решили действовать. Они бросились на Конана, стремясь обойти его с двух сторон.
Для того, чтобы орудовать ножом без риска, нужно находиться вплотную к противнику, не позволяя ему сохранять дистанцию.