Идолов в понимании любого монгола он здесь тоже не увидел. Зато из угла на него уставилась странная конструкция из костей, похожая на паука, только вместо головы у него был человеческий череп. И почти в центре шатра куча не то земли, не то пересушенного навоза, облепленная совиными перьями и выглядящая как большая сова, за тем лишь исключением, что место клюва занимала высушенная не то собачья, либо волчья лапа.
Наран не знал, были ли это идолы или нет и стоило ли их приветствовать, поэтому просто протиснулся мимо.
- Возьми бубен, - коротко приказал Тарам.
Наран покряхтел, разминая руки. Этот бубен размерами доходил ему до поясницы, круглый, как солнце, и с короткими метёлками-лучами, а колотушка напоминала дубину, перед которой не устоит черепушка ни одного зверя. Даже такого, который привык отвоевывать себе место на земле рогами и крепким лбом.
Кам направил шаги в сторону, противоположную той, откуда пришли гости, и принялся сосредоточенно взбираться по тропе, состоящей из переплетения сосновых корней. У остался рядом с шатром, расстелив шкуры и завалившись спать. Наран кряхтел под тяжестью бубна, колотушку милостиво отобрал у него Тарам.
- Итак, ты пришёл просить себе новое лицо? Или, может быть, новое тело? Первое я дать не могу, а вот второе могу попробовать выпросить.
Наран, всё ещё чувствующий стыд за то, что не сумел удержать за зубами язык, попытался загладить его подхалимством:
- Ты великий кам, если так вот запросто читаешь человеческие мысли.
Кам обернулся и строгим взглядом чуть не спихнул Нарана вниз.
- Стоило мне на тебя посмотреть, как я понял все твои помыслы. Понял так же, для чего ты преодолел половину степи и забрался так далеко в горы. Что ты хочешь? Летать, как птица, или, может быть, собирать с трав росу мышкой-полёвкой? Скакать по степи мустангом, до тех пор, пока какой-нибудь удалец-монгол не сможет тебя оседлать? Волчью, медвежью или леопардовую шкуру я тебе не предлагаю, уж прости. Слишком много возни, да и кто меня защитит от твоих когтей либо зубов после того, как ты станешь зверем?
- Это настолько обычно? Можно вот так, запросто, взять и менять существ телами?
Кам передёрнул плечами. При его комплекции и в лошадиной шкуре это выглядело довольно забавно. Лошадиная голова качнулась на плече, как будто хотела дотянуться до травы.
- Один кам попытался переместить сознание собаки в тело человека. Ничего хорошего из этого не вышло. А может, он просто недостаточно воспитал свою собаку. Но вообще, да, это не сложно. Если, конечно, на то будет воля высших сил.
Наран сказал:
- Мне нужно немного другое. Я хочу вот этим лицом предстать перед Тенгри. Поговорить с ним и вопросить его. Я думаю, что моё лицо - это какой-то знак. Может, он не вернёт мне глаз и не заживит шрамы, но хотя бы скажет, для чего я живу в его мире.
- И всё? Ты хочешь, чтобы я проводил тебя на небо, к Богу всех Богов, к повелителю огня и самому высокому среди всех гор?
- Да.
Кам молчал так долго, что Наран засомневался, будет ли вообще ответ.
- Что же. Это будет большое путешествие. Такое большое, что даже твой двойник может состарится и умереть, хотя двойники не старятся и не умирают.
- Какой такой двойник?
Наран даже оглянулся, чтобы убедится что рядом не шагает его точная копия. Даже пригляделся к листьям папоротника, которыми окаймлены обе стороны тропы. Шаманы рассказывали детям, и ему в том числе - есть много невидимых существ, которые почти не взаимодействуют с этим миром. И поймать их можно, только заманив в папоротниковые заросли - листья его такие чувствительные, что беспокойно шепчутся даже под невидимыми и неосязаемыми ногами.
Из ноздри лошадиного черепа выползла и лениво улетела муха.
- У каждого существа есть свой двойник. У каждого! Они оберегают нас от всяческих болезней, а мы - привязываем их к этой земле. Мы и наш двойник связаны конским волосом. Такая взаимовыручка.
- Если я его спрошу, он ответит?
- Так могут только камы. Камы могут отвязывать двойника и отправлять по разным поручениям, но прежде учат его, как вернуться обратно. Бывает, что двойники теряются. Или их кто-то специально уводит так далеко от спящего, что они уже не могут вернуться обратно. Если человек не просыпается, значит двойник его где-то заблудился.
- И что тогда?
- Тогда люди идут за помощью к нам. Мы камлаем и отправляем своего двойника на поиски.
После долгого молчания Наран спросил:
- Значит, ты сможешь сделать так, чтобы Тенгри посмотрел на меня? И услышал меня?
Кам беспечно помахал руками.
- Конечно. Тенгри большой, и вся твоя степь - всего лишь соринка в его глазу. Я поднимусь по небесной лестнице в небо, к самому его уху. Постучусь к нему в ухо - для этого у меня есть бубен, - или подёргаю за мочку и скажу, что его желает видеть его преданный.
- Он прислушается? - спросил Наран. Им овладела внезапная робость.
- А ты принёс мне подношения? - прищурился Тарам.
Наран пошарил в сумке и извлёк горсть украшений, которые они с Уруваем нашли под деревом. Кам закрутил пальцем ус, и поцыкал зубами.
- У тебя такие хорошие зубы, - не сумел не восхитится Наран. Вернее, не восхитится он сумел бы легко, но было бы неплохо побольше задобрить повелителя духов. - Даже у молодой лошади зубы хуже.
- Оо, - протянул кам. - За своими зубами я когда-то ходил в далёкое путешествие. Нашёл их все, хоть это и потребовало от меня отпустить двойника на целых четыре года. А самому это время провести в полной неподвижности. Так что? Это всё, что у тебя есть?
- Ещё есть каменная сова. Мы с другом сняли её с одной из веток растущего кверху ногами дерева Йер-Су. Она отлично приживётся у тебя в шатре.
Тарам недоверчиво подбросил бровь:
- Ты хочешь расплатиться со мной валуном?
- Не валуном. Каменной совой. Я столько раз пытался её потерять, но похоже, она облюбовала круп моего коня. И только подумай, старик - она сидела на ветке кверху ногами! Разве тебе не нужна такая диковина?
Кам ответил в тон:
- Я думаю, твоё рвение достаточно для того, чтобы он к тебе прислушался. Хотя на твою каменную сову нужно ещё взглянуть.
Возник и придвинулся шум реки. Постепенно он стал настолько громким, что слова тонули в нём, как новорожденные щенки. Подъём, как стрела на излёте, превратился в склон, и Наран затаил дыхание, глядя в кипящую воду.
- Я первый раз вижу горную реку, - сказал он каму, приблизив к обкусанному уху лицо. - Она и правда похожа на пену изо рта скачущей лошади!
- Этот шум помогает мне разговаривать с духами, - проскрипел в ответ кам. - Давай сюда бубен.
Он принял у Нарана инструмент легко, будто миску с кашей, и одной рукой. Мышцы на циплячьих руках едва напряглись, в то время, как юноша пытался размять свои, затёкшие и с посиневшими венами.
Здесь не было ни развешанных шкур, сквозь которые солнечные лучи рисовали на земле замысловатые фигуры, ни совы. Внизу качались кроны деревьев, которые, словно улыбка, разрезала река. Вокруг, на перекатах гор, уже лежал снег, а они с камом стояли на чистой площадке, окаймлённой кустами шиповника. Ягоды уже обобрали птицы и животные, но кое-где в глубине, среди маленьких круглых листьев, нет-нет, да и сверкнёт красная искорка-ягода.
С севера наползали тучи - наверное, это один из последних дней, дней ранней зимы, когда можно увидеть чистое небо, подумал с лёгкой грустью Наран. В аил в этом году он уже не вернётся. Ему придётся где-то здесь залечь на зимовку, и если ни в одной из местных деревень, проросших корнями в скалу, не примут его, семя одуванчика, влекомое ветром надежды на исправление несправедливости, самому создавать себе убежище, пускать корни в промёрзлую почву…
Постой-ка, - сказал себе Наран. - Так ведь ты, юноша, готовишься разговаривать с самим Тенгри. Кто знает, будет ли в тебе вообще течь после такого разговора кровь? Или - не придётся ли от стыда и отчаяния бросится отсюда в кипящую воду? Если ничего не получится, если небо будет глухо к его голосу, может быть, захочется отдать рыбам то, что не сумел забрать с собой на небо стервятник.
Страх вернулся, заставил колени трястись, как зайцев перед раздвоенным языком питона, и Наран, устыдившись, позволил им усадить себя на землю. Сложил руки на коленях, и стал смотреть, как кам готовится к церемонии.
Зазвучал бубен. Тарам колотил в него со всей силы, и никакого намёка на ритм, о котором всегда так радел Урувай, не было и в помине. Дряблая рука выколачивала из протёртой кожи звуки, и, словно подчиняясь ей, кам начал свой странный танец. Тело, ноги - всё двигалось, избегая всяческого ритма. Если бы мог, - подумал Наран с беспокойством, - он бы, наверное, разорвался на несколько частей. Вдруг разом начали звенеть колокольчики и всякие железяки, подвешенные к бубну. На поясе, на груди выпутывались из складок материи пришитые к одежде колокольчики, словно птенцы из яйца, начинали истерично звенеть, требуя пищи.
Какой пищи могут требовать такие вот, железные, птенцы? Наверняка, духовной.
Лошадиная шкура легла на землю бесформенной грудой, и кам остался в халате. Присовокуплял ли он к своему танцу какие-то слова, или песни, как делали это шаманы в степи, Наран не слышал за шумом реки, но рот у него открывался, и между зубами полоскался красный язык. Один из усов прилип к нижней губе, но кам не замечал, зрачки его сменились желтоватой белизной желтков, и ноздри раздувались, как и положено, когда всё остальное тело сходит с ума - одна больше, другая меньше.
На Нарана уже напала сонливость, когда внезапно всё прекратилось. Кроме, конечно, шума воды. Кам застыл в неудобной позе, и зрачки вернулись на место, хотя при этом каждый смотрел в свою сторону.
- Возьми мою шкуру, - сказал он хрипло и очень громко. Громовой голос тёк через хрупкое тело, так, что казалось, будто всё держится на нём, как на скелете.
Наран вскочил, бросился исполнять получение. Шкура оказалась очень тяжёлой, так, что с первого раза её поднять не получилось.
- Выверни наизнанку и накинь мне на спину.
Кам так и стоял в неудобной позе, как будто боялся двинуться. Руки едва повиновались, плечи дрожали от тяжести, юноша закусил губу, трогая языком шрамы. Будто бы пытаешься поднять коня. Кое-как извернувшись, он исполнил порученное, и кам расслабился, будто одежда освободила его от необходимости чувствовать тяжесть чего бы то ни было - в том числе и тяжесть обязательств. Тарам тряхнул плечами, по шее пробежала дрожь облегчения, губы сложились в слабую, слегка перекошенную улыбку. И превратился в птицу.
Только теперь Наран заметил, что на изнанке шкуры нашиты белые перья, нашиты так часто, что кажутся пенной шапкой, оброненной рекой на вершине горы. Перевёрнутый лошадиный череп действительно напоминал остов клюва, тем более, что с этой стороны на него были нашиты большие, раскрашенные птичьи глаза из войлока.
- Сейчас я поднимусь в небеса, - доверительно шепнул Нарану кам. Лицо его дёргалось, один глаз гулял где-то в стороне, периодически обнажался жёлтый оскал. По подбородку текла слюна. - Следи за мной внимательно. Ведь ты там тоже в какой-то мере будешь.
Танцующими птичьими шагами он принялся прохаживаться вокруг, неритмично стуча в бубен ладонью, а Наран пятился на край полянки, и там не глядя опустился на землю. Скрылось солнце, послав напоследок ласковые лучи, и тут же подул ветер. Вечерний сумрак с готовностью занял своё место, и большая птица заволновалась, поворачивая голову то вправо, то влево - резко, как принято это у птиц.
Хлопнула крыльями, и сделала первые шаги по лестнице, ведущей в небо.
Наран её не видел, но какими-то чувствами почувствовал, что она есть. Кам шагал по ступенькам широкими цыплячьими шагами, и при этом оставался на земле, но так и хотелось поднять подбородок, чтобы провожать его глазами выше и выше… хлопал крыльями, кричал птичьими голосами, перекрывая даже рёв реки. Колокольчики, которые целыми семьями гнездились среди перьев, позвякивали, едва успевая внести свои ноты в общую музыку. И, конечно же, опять не попадая в ритм.
Для шаманов степей связью с Тенгри всегда служил костёр. Из искорок, отправляющихся прямиком на небо, они ткани ему послания и потом долго танцевали вокруг кострища, выкрикивая бессвязные песни и ратуя за то, чтобы эти письмена по воде благополучно были увидены Богом всех Богов. Здесь никакого костра не было, и Наран подумал: "да он на самом деле идёт разговаривать с богом лично"…
Он поёрзал, и в спину впились чьи-то когти. Обернулся резко, так, что с головы слетела шапочка. Кусты боярышника, которые до этого сонно накручивали на ветки солнечный свет, вывернули наружу все свои шипы. Ничего мирного в них не осталось; они походили на разъярённых зверей, застывших перед прыжком. На двух или трёх шипах Наран увидел ещё живых и шевелящих крыльями мотыльков, а ягоды напоминали глаза навыкате, перетянутые частой-частой сеточкой вен.
Проткнувший одежду шип будто бы впрыснул в кровь толику страха. Наран на четвереньках отполз к центру круга, где, похоже, ступеньки становились всё более крутыми, и каму приходилось на каждую взлетать, высоко подпрыгивая и отчаянно хлопая крыльями. Так, будто шагает не по ступенькам - а по вершинам скал.
Мир натянул себе на голову покрывало из облаков, словно наслушался перед этим страшных сказок от мамы. Розовый закат умери луна выпала из-за горизонта, несуразная и неровная, словно лепёшка. Рёв реки теперь слышался, казалось, со всех сторон сразу, будто бы гору, на которой происходило камлание, она окружила кольцом.
Кам выпрямился, словно его вдруг натянули вместо струны на морин-хуур, сквозь сцепленные зубы просочился не то всхлип, не то хриплое карканье. А затем сложился, словно перерубили позвоночник, и кулем свалился с высоты в пять человеческих ростов на землю. Наран ощутил под ногами явственный толчок. Бубен откатился в одну сторону, молоточек улетел в другую. Колокольчики отозвались жалобным звоном.
Он ждал, нервно трогая ногой перед собой землю и раздумывая, не подойти и не проверить ли, жив там старик, и часть ли это ритуала. Ничего не происходило. Выглядывала через сеточку туч луна и подсвечивала летящие снизу брызги.
Наран прожевал и проглотил свой страх, поднялся на ноги, пытаясь прогнать воспоминание из детства, как он вот так же вместе с другими мальчишками крался к спящей дряхлой собаке. Это была большая собака - но на самом деле очень старая. Задача была - дёрнуть её за ухо или за хвост и успеть выскользнуть из-под беспорядочно щёлкающих челюстей, что было несложно, но изрядно подогревало мальчишкам кровь. Так случилось, что собака испустила дух от злости именно после того, как очередь "злить Клячу" подошла к Нарану, и это были не лучшие воспоминания в его детстве. По сути, хороших воспоминаний водилось там не так уж много. И едва не бросился наутёк, когда кам поднял ему навстречу голову - голову белой вороны, с облезлым клювом, и глазами, похожими на бесконечно глубокие дыры в чёрной земле.
Из него полилось нечленораздельное бульканье. Клюв раскрылся, вывалился язык. Постепенно оно стало складываться в слова.
- Что…ты…хотел…от… меня.
Слова выпадали из раззявленного рта одинаковые, интонации не было и в помине.
Ноги отнялись, и Наран уселся прямо на задницу. Он разглядывал красные отметины вокруг ноздрей, плешь под клювом, открывающую морщинистую кожу.
- Ты… Тенгри?
- А…кто…ты…такой… ужасный? Я…рожал… многих существ…но…таких…никогда…
- Да! - юноша собрал всю свою волю в кулак. - Я уже десять лет живу, видя лишь одним глазом. Скитаюсь, неприкаянный, пытаясь зацепиться сердцем хоть за что-то.
Существо молчало, блуждая бессмысленным взором. Больше всего сейчас Наран боялся встретиться с ним глазами.
- Может, ты скажешь, что я должен сделать для тебя, - жалобно сказал Наран. - Может, являться детям в ночных кошмарах? Я сделаю всё, что ты скажешь. Для чего ты меня так изуродовал, да ещё и оставил жить? Должна же быть какая-то цель…
- Я…знаю…твоё… предназначение? - сказало существо, веско бухнув в конце вопросительную интонацию, и расхохоталось хриплым хохотом. - Я… создатель… неба… и я… покрыл… землю… своим… семенем… Зачем… мне… знать… твоё… предназначение… жалкий…
С каждым словом Наран всё глубже погружался в пучину отчаяния, пока неожиданно не обнаружил на самом дне злость.
- Тогда, может, ты сумеешь своей силой вернуть мне прежнюю внешность и, если не глаз, то хотя бы один ус? Посмотри на моё лицо! Оно ужасно, оно словно страшная камская маска, отпугивает людей…
Сверху глаза существа казались подёрнутыми мутью, словно у старой рыбины, кончившей свою жизнь в сетях.
- Ты… шёл ко мне…прячась… под масками. А теперь… ты хочешь… чтобы я смотрел на твоё настоящее… лицо?
После каждого слова он припечатывал Нарана к земле своей яростью. Нарану показалось, что вокруг уже дымится земля, и что он сейчас возьмёт и провалится в подземный мир - навсегда. Существо зашевелилось, попыталось подняться, опираясь на крылья-руки, но клюв перевесил и неуклюже ткнулся в землю.
- Но ведь ты его сотворил! - попытался оправдаться Наран.
- Я… - существо захрипело, кашель невообразимым образом сливался с карканьем, до самой земли свесилась ниточка слюны. - Отлил ту руду, из которой получился ты. Твоё сердце несёт на себе отпечатки моих пальцев. Твоё лицо содержит отпечатки судьбы и твоих же собственных действий.
- Так измени её! - заорал Наран, чувствуя, как рубцы начинают щипать слёзы. - Зачем мне такое сердце, когда у меня нет лица и все смотрят на меня с жалостью - в лучшем случае - или же с отвращением! Или убей меня. Да! - Наран ударил себя в грудь. - Убей. Я шёл сюда навстречу зиме, презрев опасности и погнав от себя прочь единственного друга. Меня стало в два раза меньше, когда он ушёл.
- Этот… большой… человек…
Наран грустно поковырял в носу. При мысли об Урувае на него вдруг напало отчаяние.
- Ты прав. В три раза меньше. Я не ценил его, думал, что он сможет послужить моей славе вдали от меня, в то время, как он хотел быть рядом и послужить мне самому. И вот теперь мои надежды обмануты. Мне больше ничего не остаётся, как погибнуть под копытами белогрудой кобылы-реки.
- Ты… не ценишь то… что я… для тебя сделал, - тихо сказал кам. Вокруг его головы кружились мухи, садились туда, где среди перьев проглядывала розоватая кожа. - Я убью тебя… Вырву… твоё сердце…и…вложу…. его… в тело…другого… существа.
Он собрал всю мочь слабосильного тела и сел, раскинув ноги. Они тонкие и голые, и не принадлежат ни птице, ни человеку - так, нечто среднее. Пальцы человеческие, однако непомерной длинны и их всего три. Конечности, а следом за ними всё тело ходило ходуном, как локти молодой берёзы на осеннем ветру; голова всё время кренилась вниз, и существо выставило одну коленку, на которой умостился клюв. Коленка тоже оказалась костлявой и непомерной длины. Он размышлял вслух, и речь с каждым словом удавалась всё лучше:
- Да… другого существа. Такого… которое не смеет…повышать…голос… на своих создателей… сотрясать криком мир богов и духов… Не смеет отбиваться от стада… и ни жеста не может сделать… поперёк воли старших…. Такая…шкура…послужит…тебе…неплохим… уроком.