- Я найду тамошних шаманов. Они должны мне помочь. Наверняка они видят Тенгри каждый день за обедом.
- И ты думаешь, что он даст тебе новое лицо или новую жизнь, или что?
Тяжёлый поход развязал узлы на языках друзей.
- Над этим я ещё не думал, - честно ответил Наран. - Даже у мухи с одним крылом есть назначение. Погибнуть и послужить пищей травяной ящерке… у меня же цели нет. Совсем. Знал бы ты, как я хочу быть хоть для чего-нибудь нужным.
Урувай задумался над тем, есть ли назначение у него самого, но вслух ничего не сказал. Наверное, подумал он, его назначение в том, чтобы сопровождать и поддерживать в путешествии друга. Эта мысль приободрила его, и он слегка выпрямился.
- Может, он уберёт твои шрамы.
Наран вытянул трубочкой губы.
- Он взглянет на меня и ужаснётся. Великая Кобылица ни за что не может родить ему такого уродливого сына и носить его потом на своей спине. Все её сыновья прекрасны. Конечно, он уберёт мои шрамы.
- И что ты будешь делать потом?
Наран открыл рот, чтобы ответить, но тут же его закрыл. Задумчиво проследил, как бежит ветерок по пустым коробочкам конского яблока. Семена уже вызрели и рассыпались по сдобренной дождём земле.
- Чего пристал, - ответил он наконец. - Я об этом ещё не думал. Может, вернусь в аил. Может, найду себе жену в горах, уйду в степь по другую сторону гор и стану зачинателем нового аила. Пока что это так же важно, как твоя грязная шея.
Летом монголы переходили горы и уходили далеко в северную степь, чтобы испробовать на вкус тамошнего ковыля. Звери там были непуганые и по ночам приближались к кочевью почти вплотную. Воздух более влажный, чем на засушливой родине, а при желании и если женщины и дети не будут сильно тормозить поход, можно дойти до мест, где сама земля становится топкой от влаги. Где до самого края мира тянутся болота и где нет никакого спасу от кусачих насекомых.
- Наши-то оводы, - говорил отец Нарана, - ни черта ночью не видят. Ну, разве что, такую тушу, как конь, разглядеть могут. А эти летают-летают, жужжат-жужжат… даже ночью донимают. Неет, наши оводы роднее, скажу я вам.
Зато трава здесь была на самом деле зелёная. Такая сочная, что как сорвёшь травинку, так брызжет из неё сок, как будто кровь из перебитой вены.
Люди там жили тем, что питались соками земли. Землю они взрезали длинными ножами, сеяли семена. Рыли каналы, чтобы рядом с посевами всегда была вода. Всё это было для кочевников в новинку.
- У нас бы ничего не получилось, - говорили они, - степь бы нас прихлопнула, словно муху. Больно сухая земля, да и не приняла бы она в себя теплолюбивую и нежную, вашу эту… как её? Гречиху.
К осени возвращались в родные земли, везя в животах коней тёплую молочную траву и залегали на зимовку как раз ко времени, когда небо начинало хмуриться непроглядными тучами и с земли поднимался, словно снежный барс, ветер, обдирающий семена со степного костра. Такая зима кочевникам привычнее, и когда выпадет первый снег, похожий на мелкую манку, они уже обустроят как нужно юрты.
- Те зимы не про нас, - прибавлял Наранов отец. - Они мягкие, как коровий навоз, в то время, как наша сечка, бывает, оставляет на незащищённых щеках царапины. Местные жители зарываются в снег, словно дикие барсы…
Видя, как толстяк поспешно плюёт на ладони, как трёт ими свою могучую шею, Наран засмеялся.
- Никто ведь тебя не видит. А мне какое дело до твоей шеи?
- Ты думаешь, я тоже прекрасен? - робко спросил Урувай.
- Волнуешься? Хочешь себе жену?
- Хочу.
Краснота перешла с шеи Урувая на его подбородок, а потом и на щёки.
- Вернёшься, подберёшь себе такую жену, какую только захочешь, - разрешил Наран.
Так, за песнями и разговорами ни о чём, они скоротали время для первого ночлега. Лошади, казалось, только слегка запыхались, да и то от вида свежего ветра и бескрайних просторов. Бегунок радостно подбрасывал круп, а Наран устало его бранил и шлёпал ладонью по ушам.
С наступлением сумерек степь превращалась в серию толчков и падений, все чувства кроме тактильных и в некоторой мере обоняния и слуха, пасуют перед слепой ночью. Стараешься идти медленной рысью. Падать на ночлег можно где придётся, друзья так и поступили, свалившись с коней, просто когда поняли, что на сегодня хватит путешествий. Наран долго присматривался к кустам, к которым собирался привязать коней. Боялся, что они могут, к примеру, сигануть с места двумя перепуганными сайгаками.
- Славная бы вышла сказка, - расхохотался Урувай. - О неудачниках, чьих коней похитили сайгаки. Я бы с удовольствием такую рассказал.
Поужинали собранными им в аиле лепёшками и кусками мяса и упали спать, даже не разводя костра.
Утром Наран проснулся, чувствуя, как мышцы играют в перетягивание каната. На руках вздулись волдыри, на голенях в паре мест показались синяки. Стряхнул с груди прикорнувшего там кузнечика, поднялся и с охом опустился обратно.
Урувай, похожий на беспомощного быка с подрезанными сухожилиями, сочувственно пошевелился:
- Что, тоже не очень спалось?
Наран разглядывал хмурое лицо толстяка.
- Ничего не поделаешь. Пришёл рассвет, значит, надо ехать дальше. Чем хорош рассвет: он всегда вовремя и никогда не даст тебе проспать.
Друг перекатился на бок. Для ползающих по нему букашек, одного шмеля и примостившейся на большом пальце левой ноги стрекозы это было настоящим землетрясением. Наран прибавил:
- Когда-нибудь кто-нибудь в великой степи придумает искусственный рассвет из глины, водяных капель, песка и двух-трёх прутиков камыша. И это их погубит.
Второй день пошёл далеко не так гладко, как первый, и начался с того, что когда они всё-таки поднялись и начали собирать плащи, Урувай что-то увидел. Глаза его расширились, изо рта брызнула слюна:
- Оглянись!
Позади них, всего в десяти шагах возвышался огромный муравейник. Такой, что толстяку доставал до подбородка, а Нарану едва ли не до макушки.
- Я никогда не видел таких муравейников, - сказал он.
Урувай покивал. Большая часть муравьёв, должно быть, гонялась за сайгаками-кузнечиками. Рабочие достраивали задетую каким-то животным стенку, стаскивая туда комочки засохших травинок, палочки и семена растений. С другой стороны женщины вывели на прогулку детишек-куколок. А на самой макушке муравьи-шаманы восславляли Тенгри, устраивая дикие пляски вокруг крылышек пойманной и давно уже съеденной стрекозы. В лучах солнца крылья серебрились и напоминали огонь.
- Так вот почему я так плохо спал. Эти зверюги небось понадёргали из меня лучшие куски.
Урувай задрал халат. Придирчиво измерил пальцами толщину жировой прослойки на боку.
Наран не мог оторвать взгляда от муравейника, смотрел, как отряд муравьёв, весело соприкасаясь усами, отправился доить колонию тли на лопухе здесь же, совсем рядом.
Урувай сказал:
- Я слышал, некоторые муравьи, кроме таких наземных юрт, роют ещё и подземные. Такие глубокие и с таким множеством ходов, что земля не выдерживала большого веса и люди или лошади, что проходили сверху, проваливались вниз. Это как червивое яблоко, что лопается в руках. Хлоп! - он сцепил пальцы, сделал движение ладонями друг к другу. - И нету. Пойдём-ка отсюда.
- Да. Позавтракаем где-нибудь в другом месте.
- Сейчас, только наберу нам муравьёв на закуску…
- Пошли, - Наран дёргал приятеля за рукав. - Наловишь их потом на себе.
За завтраком они до последней крошки доели то, что им собрали в аиле, сжевав даже листья щавеля, в которые была завёрнута еда, и начали свои запасы. Там был кусок вяленого мяса и горькие травы, которые помогают утолить аппетит. На сегодня и на завтра хватит. Послезавтра придётся глодать кости.
- Сколько дней ходу до гор? - выразил общие мысли в осторожном вопросе Урувай.
- Не знаю, - ответил Наран. Взболтал воду в бурдюке. Её хватало на подольше, чем еды, но хорошо бы по дороге нашёлся какой-нибудь ручеёк. - Я же не шаман, чтобы предсказывать путь заранее. Всё зависит от того, в верную ли сторону мы едем. Если в верную - то мы приедем сразу же, как приедем.
- Хорошо бы, поскорее, - прокряхтел Урувай.
После недолгого молчания Наран спросил:
- Что об этом говорят старые хроники?
- Какие хроники?
- Ну, ты же знаешь всякие сказки. Про луну, что катается по степи, как колесо повозки, и молодого монгола, что скачет за ней, чтобы развернуть и погнать плетью к своей любимой… - Наран стал загибать пальцы. - Про семьдесят семь ханств, у которых семьдесят восьмой хан похищал молодых невест… что они ели в походе? Не одной же любовью все питались.
Урувай сморщил лоб.
- Наверное, любовью. Там нет таких мелочей.
- Это грустно. Почему же предки не донесли до нас самое важное? Какое же дело нам до того, как он там заарканил луну или насколько похотливые крики издавали жеребцы при приближении той девки?
- Принцессы, - поправил Урувай.
Наран ударил кулаком в ладонь.
- Вот это мелочи! А откуда они все доставали еду в степи и в пустыне - это загадка. Вот об этом надо было рассказать…
Урувай только развёл руками.
Оседлав коней, они тронулись дальше.
Урувай пытался мурлыкать песню, но Наран не поддержал. Подавленное его состояние было видно по тому, как скорбно наползло на пустую глазницу веко, и по тому, как скалил зубы и сбивался с хода конь. В тяжёлых раздумьях юноша пихал Бегунка в бок правой ногой, и сам этого не замечал.
- Эта степь нас растопчет, - сказал он. - Никто ещё не переходил её без табуна, без запасов еды и воды. Она играет с нами, как весна с талым снегом. Захочет - надавит горячими руками, а захочет - закроет глаза и даст отдышаться… Захочет - подсунет ручей, а захочет - заплутавшего барса. Помнишь муравейник? Так вот, это был знак! И если мы сейчас хорошенько посмотрим по сторонам, мы таких знаков разглядим - хватит, чтобы наш старик-шаман схлопотал себе сердечную болезнь.
Щёки Урувая потекли к подбородку.
- Что же нам делать?
- Нужно просить покровительства. Превратиться в часть великой степи. В куст жимолости, в мошку, кружащую над крупом Бегунка - во что угодно. Чтобы при одном взгляде никто не мог сразу увидеть, где плоть Йер-Су, а где - мы.
- По-моему, это зовётся - "спрятаться".
- Нет разницы! Нужно, чтобы они увидели, что мы ничем не отличаемся от зайца или от той же лошади. Что мы не нож в их плоти и не блоха в их постели.
После этого Наран замолк и молчал весь день. Иногда слышался его голос, подхватывающий какую-то ноту в песнях Урувая, пока хозяин блуждал в своих думах, а потом прятался, как собака, боящаяся попасться на глаза излишне суровому хозяину.
- Наловил мыслей? - спросил он на привале.
- Только мошек, - Урувай яростно плевался. Мелкие противные насекомые почему-то всегда летают так, что всаднику ничего не стоит попасть в их облако головой и хорошенько зачерпнуть раззявленным ртом или веками. - Может, породниться с этой степью, а?
- Я тоже так подумал.
Привал они устроили возле пересыхающего ручейка, в котором удалось напоить коней и восполнить запасы воды в бурдюках. То был даже не ручей, а так, ленточка мокрого песка, спрятавшийся среди пышных зарослей кустарника. Лошади зачерпывали своим огромным ртом изрядно песка, а потом смешно плевались и фыркали. Урувай уселся рядом, пристроил между ног один из бурдюков и принялся отжимать туда воду. В желудке образовалась ощутимая пустота, а до ужина оставалось ещё порядочно времени.
Они вновь взгромоздились на коней и ручеёк остался далеко позади, когда до Урувая дошло, что в тоне Нарана не было и намёка на шутливость.
- А ты? - спросил он осторожно. - Ты что-нибудь придумал?
Шли быстрым шагом, чтобы дать лошадям немного размять мышцы. Бесконечные пустые пространства, кажется, перестали впрыскивать в них свой яд, понукающий рваться и рваться вперёд, чтобы догнать горизонт и одним прыжком оказаться на солнце, и теперь всадникам ничего не оставалось, кроме как пытаться определить по бешено вращающимся ушам, что так беспокоит животных.
Животных беспокоило всё. Пролетающие мимо огромные жуки с блестящими надкрылками, необычно густая трава, что пыталась захлестнуть вокруг ног петли. Отсутствие табуна рядом. Периодически то один, то другая пытались подать голос, но отвечал на него только конь приятеля.
Наран повернул голову.
- То же, что и ты. Нам нужно породниться со степью. Придумать какие-то ритуалы. Иначе нас съедят здесь с потрохами. Ты не видишь, там, наверху, есть грифы или вороны?
Урувай запрокинул голову и действительно, увидел нескольких птиц. Часто-часто закивал.
Наран прикрыл глаз.
- Мы для них всего лишь будущая падаль. Там, наверное, есть тот самый, что не успел выклевать мне глаза.
- Но здесь нет ни шаманов, ни идолов. Чему ты собрался поклоняться?
- Мы теперь в самом сердце дикой природы. Посмотри на свою кобылу. Такие вещи, как повод и ремень под седлом, теперь для неё всего лишь ивовые прутики, вставшие поперёк бега леопарда. Чем дальше мы от аила, тем меньше эти символы твоей власти имеют значение. Она терпит тебя только по старой памяти, но скоро ветер выдует из её развесистых ушей последние мозги, она скинет тебя и ускачет в степь.
Толстяк с ужасом смотрел на своего скакуна, мирно, на ходу срывающего цветы с облетевшими уже лепестками.
- А ведь правда. Вчера она хотела меня скинуть. Когда увидел суслика. А я думал, она просто испугалась…
- Ну вот, видишь. Нужно иметь волю толщиной с берцовую кость, чтобы удержать в кулаке уздцы. Или договориться со степью, чтобы она рассказала твоей лошади, что мы скачем по её заданию.
У Урувая на уме было другое.
- Слушай, это суслик ей сказал, что меня теперь можно не слушаться?
- Ну, не думаю, что лошади понимают языки грызунов.
Наран улыбнулся и кивнул сам себе, словно принял какое-то трудное решение.
- Доставай еду.
- Ты проголодался? - обрадовался Урувай, и суслик, не смеющий шевельнуться под пристальным изучающим взглядом, поспешил слинять из его головы.
- Нужно показать Йер-Су, что наши намерения искренни.
Наран взял повод в зубы и принял из рук друга оставшиеся у них продукты. Кусок мяса с кровью, немного грибов. Просяная каша, завёрнутая в лопухи. Зелень. Сказал, стараясь, чтобы речь звучала как можно более внятно (с поводом в зубах это было не так уж легко):
- Эй, Йер-Су! Мы верные твои кони. Верные степные кони, слышишь! Перелётные гуси, опустившиеся на ночлег в полынь. Мы просим, чтобы ты не оставляла нас, чтобы сделала нашу плоть стойкой, как глина, чтобы даже вороны застряли бы в ней своими клювами. Чтобы ты нашла для нас место среди питающихся молоком и мясом зверей, среди птиц, земляных гадов и жуков с пауками.
Конь под ним закрутился, пытаясь держать в поле зрения большую белую бабочку, что подлетела непростительно близко. Наран упрямо сжал его бока коленями.
- Мы накормим тебя всем, что привезли с собой, и надеемся, что ты тоже дашь нам еду, когда она потребуется.
Он выпустил из рук мясо, и оно полетело под копыта. Ухнуло в траву так, будто там, именно в этом месте, в халате Степи была прореха. Урувай снял шапку, молча утёр ей со лба и с шеи пот.
- Теперь мы без еды.
Наран вскинул подбородок, готовясь защищаться.
- Йер-Су даст нам поесть из своей тарелки.
- Может, тогда стоит притвориться кем-нибудь более родным для неё? Например, навозным жуком?
Наран собрался сказать что-то ещё, но застыл на полуслове.
- Хорошая мысль. Только жуками-навозниками нам быть не пристало. Лучше я буду лисицей.
Род кочевых племён происходил с одной стороны от сайг, которые питались подножным кормом и были вечно в пути, а с другой - диких серых лисиц, которые питались падалью и известны своим подхалимством перед великими богами и духами. Столько ритуалов, сколько у лис, нет ни у кого. Так, считается, что на кончике лисьего носа сидит дух умирания и гниения. Самое главное, что лисица сама так считает, поэтому, заимев себе на день ужин, первым делом мажет в крови нос, чтобы умаслить своего покровителя.
И каждому известны ночные лисьи танцы в оврагах, когда нервный лай взлетает до самой луны.
Противоестественный союз этих двух животных когда-то и породил племя людей, а смешавшиеся толики крови - лукавой крови от лисицы и степной - парнокопытных - научили их ладить с лошадьми.
Он слез с коня, и повод устроился в руке у Урувая. Опустился на четвереньки, осторожно, как малыш, что делает первые шаги - уже не верхом, а своими собственными ногами. Лёг пузом на траву, как это делают лисицы, лопатки неуклюже выпирали из-под одежды. Поводил носом и сказал с вопросительной интонацией:
- Тяв?
Урувай разглядывая его, склонил голову на бок.
- Что за шаманская лиса тебя укусила?
- Тяв-тяв.
- Немного не так. Теав, - изобразил Урувай довольно правдоподобно. Виляя задом, сполз с лошадиной спины на землю и собрал оба повода себе под мышки. - Теав-теав. Попробуй растягивать звуки. И не тявкай басом: голоса у лис нежные, как у куропаток.
Наран повертелся вокруг своей оси, словно пытаясь догнать невидимый хвост. Повторил:
- Теав-теав.
Лошади заволновались и потянули друг друга в стороны, как будто две своенравных жены. Урувай грустно сказал:
- Ну вот, хорошо. Мне остаётся тогда только быть сайгой.
- Отличная мысль! - поддержал Наран, стараясь не выходить из образа. Голос был высокий и певучий, а одежда на спине вздыбилась, как будто под ней был настоящий меховой загривок. - Попробуй!
- Тебя не понятно, - ещё больше погрустнел Урувай. - Ты говоришь по-лисьи.
Наран не без усилия вспомнил, каким образом цеплять на язык сложные человеческие слова. Повторил.
- Какая же из меня антилопа?
- Слегка упитанная. Но это ничего. Давай же!
Он вновь затявкал и бросился в кусты, виляя задом и низко припадая к земле. Где-то далеко впереди поле выстрелило в небо пучком стрел - стайкой зябликов.
Урувай с обречённой миной наблюдал, как качается трава, как будто там, у самой земли бегает новорожденный ветерок, после чего связал поводы коней вместе и сам опустился на четвереньки. Выпрямил руки и ноги и сделал первые неуклюжие прыжки. Земля опасно шатнулась, потом вдруг перекувыркнулась, и небо внезапно оказалось внизу, прямо под "копытами".
Наран, устроившись в густой траве в сторонке, поджав под себя конечности и выставив наружу нос, наблюдал, как приятель, словно большая, набитая пухом подушка, вновь перекатился на ноги. Стал считать вслух:
- Первый удачный прыжок. Молодец! Давай ещё. Второй удачный прыжок… тебе не кажется, что эта одежда слишком неудобна для животных?
- Что?
Слово на человечьем языке подкосила ноги новорожденного сайгака, и он вновь свалился.
- Раздевайся. Выползай из своей шкуры. Она тебе только мешает.
Урувай послушался. Пыхтя, растянул пояс и остался только в исподнем. Выгнув дугой спину, он сосредоточенно совершал один прыжок за одним.
- Эй, сайга! - крикнул Наран. - Кажется, время завтракать. Ты голоден, как дикий зверь.