- Облик, понимаешь? Личина! Я как тебя под личиной увидал, так сразу паучих и вспомнил. А там до боотура рукой подать. Не надо в облике, это еще хуже получается…
- Бедный ты, бедный…
- Ты что, жалеешь меня?
- А кого тут жалеть? Не меня же?! У меня все в порядке, это тебя, простака, жизнь жует да срыгивает. Так ты ко мне и за тыщу лет не привыкнешь…
- А мы, - осторожно поинтересовался я, - и вправду поженимся?
- А как ты Уоту объяснишь свой отказ?
- Уоту? Объяснить? Чем?!
- Словами!
- Значит, поженимся. Уоту я не смогу, если словами.
- Что ты грызешь все время? Ты с женщиной разговариваешь или ногти грызешь! Грызун нашелся!
- Очень громко, да?
- Очень!
- Когти я грызу, потому и громко. У меня уже второй растет. На мизинце, и вот, на безымянном…
- Боотурься чаще, десятый отрастет! Двадцатый! Хами мне чаще, рога вырастут!
- При чем тут боотурься? Раньше не росло…
- Ты где, а? Ты в Нижнем мире! Тут у всех растет…
- Когти?
- А ты о чем подумал? Нет, малыш, если в детстве не выросло, то и к старости не отрастет. Это я про мозги, понял? Я тебе уродина? Ничего, мы еще на тебя поглядим! На красавца!
- Чего ты на меня орешь? Ладно, не буду грызть когти. Довольна?!
- Нет. Ты действително не понимаешь, что с тобой происходит?
- Понимаю. Я в Нижнем мире, скоро женюсь на тебе…
- Я не про это. Я про когти…
Позже, когда случилось много событий, а кое-кто даже умер во цвете лет, мне еще разок объяснили всё то, о чем говорила Куо Чамчай в темной ночи под щербатой луной. Объяснили, как выразилась Уотова сестра, словами. Такими мудреными словами, что я и третьей части сказанного не понял. С Чамчай вышло понятней. Да вы и сами наверняка уже всё уразумели! Ну, Нижний мир. Родись здесь - станешь адьяраем. Поживи здесь маленько - станешь адьяраем. Как ни вертись, а станешь адьяраем, и баста. Когти, клыки, хвосты, горбы. Один глаз, три, целая гроздь… А что? Обычное дело. И чем чаще ты расширяешься, чем дольше живешь боотуром, тем быстрее изменения настигают тебя, прыгают на загривок, валят и рвут в клочья. Зайчик с цепью воюет, значит, день и ночь адьяраится. Я боотурюсь реже, у меня пока только когти растут.
- Жаворонок! Она тоже?!
- Тоже, - согласилась Чамчай. - Но она - не боотур, она вряд ли сильно изменится. И потом, чего ты за чужую жену переживаешьь? С ней Уоту спать, не тебе. Пусть Уот и дергается.
Кажется, она не простила мне обиды.
- Ты - бурдюк, женишок. Когда в тебя наливают, ты меняешь форму. Сарынова дочка - горшок. Она может треснуть, распасться на черепки, но формы не изменит. Хоть кумыса в нее налей, хоть воды.
- Паучихи…
- Ты опять? Нет, ты опять?!
- Я не про тебя! Жижа в колодце превращала меня в пищу. Нижний мир превращает меня в адьярая. Там было больно, здесь не больно - вот и вся разница. Скажи, а кроме тела, - я постучал себя по голове, - больше ничего не меняется? Думать я буду по-старому? Как раньше? Вот прямо сейчас я думаю, как раньше?!
Она не ответила.
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ
Наконец-то встретился я
С ненаглядной невестой моей!
То вытягиваясь в длину,
То расплющиваясь в ширину,
Как мила моя будущая жена!
Как мосластыми костями стройна!
Столько прелести вижу я в ней,
Что вот-вот разорвется печень моя…."Нюргун Боотур Стремительный"
1
Кто съел мое мясо?
- А-а-а, кэр-буу! Убью!
Рев, грохот. Небеса с лязгом рушатся, мир катится в тартарары, корни бездн дребезжат. И дом трясется, не без того. Я подскочил на кровати и едва не забоотурился спросонья. Что, опять?! У Уота каждый день так?
- Кто, дьэ-буо?! Найду, гырр-аргыр!
Яростный рык несся с кухни. В дверях я едва не столкнулся с Чамчай. К счастью, обошлось: сестра Уота успела отскочить на безопасное расстояние раньше, чем Юрюн-боотур полез наружу. Или это я к ней понемногу привыкаю?
Как ни странно, разгром на кухне царил умеренный. Ну, миски по полу разбросаны. Ну, табурет в щепки. Ну, два табурета. Из кладовки рыбой воняет. Почему? Потому что дыра в двери. Из дыры лавка торчит. А так все цело. Остальное, что можно было сломать, Уот, видать, давным-давно уже разнес. Устояло самое крепкое, надежное: камелек, стол…
- Ты! - в меня уперлись сразу два когтистых пальца. Оба, кстати, указательные. - Ты мое мясо съел?! Отвечай, буо-буо!
Неужто я за ужином все запасы схарчил, хозяину ничего не оставил? Вот ведь влип!
- Какое мясо?
- Мое! Мое!!!
Я кивнул на полку, с которой брал еду по указанию Чамчай:
- Здесь лежало?
- Не здесь! Здесь! - Уот плюнул в дальний угол. - Съел, да?!
Он был большой, очень большой, разве что не в доспехе. И злой, злой, очень злой. Голодный, вот и злой. Набросится? Нет, вряд ли. Я - гость. Дорогой гость, без малого родич. Иначе с ходу пришиб бы, без объяснений.
Я поглядел туда, куда плюнул Уот. Еще одна дверца, вырванная - удачное сравнение! - с мясом, валялась на полу, расколота надвое. Полки, открывшиеся за ней, пустовали. Пол вокруг усеяли кровавые ошметки неприятного вида.
- Нет, это не я. Веришь?
Уот в задумчивости поскреб пятернями затылок:
- Ты честный. Зять. Верю!
- Спасибо.
- Кто? Кто, кэр-да-буу?!
И вдруг:
- Ты! Ты съела!
В кухню сунулась Чамчай - и немедля попала под подозрение. Я поспешил отодвинуться от удаганки, выдерживая безопасное расстояние. Обвинение брата Чамчай нисколько не смутило - видать, привыкла.
- Сдурел? - неласково поинтересовалась она. - Когда это я тебя объедала?
- Всегда, дьэ-буо!
- Когда - всегда? Вспоминай, бестолочь!
- И вспомню!
- И вспомни! Давай, я жду!
Уот наморщил лоб. Уот закусил губу. Уот пробурчал что-то невнятное. Чамчай ждала, подбоченясь, точила когти об кусок гранита, подобранный невесть где, и Уот усох:
- Не помню. Не ты, нет. А кто?
- Вот и выясняй, кто в доме безобразничает? Ты тут хозяин?
- Хозяин!
- Что хозяин с вором делает?
- Поймаю! Убью! Ворюга!
- Лови на здоровье, - Чамчай лишь рукой махнула. - А ты что скажешь, красавчик?
Я пожал плечами:
- Воры? Какой балбес к вам полезет?
- Ты, например.
- И то верно. Надо поискать: вдруг еще что пропало?
- Хорошо, пошли искать.
Мы оставили Уота на кухне - шарить по кладовкам в поисках воров, а скорее всего, съестного. Чамчай привела меня в комнату для гостей, обождала, пока я прижмусь к стене подальше от нее - и спросила:
- Это что?
Ну, щель в полу. Немаленькая такая. Из нее раньше крыса выглядывала. Ага, вот и крыса. Остаточки: хвост, лапа, клочья шерсти и бурое пятно.
- Воры, говоришь?
- Не воры, - признал я. - Вор бы крысу жрать не стал. Взял бы, что поценнее, мясо съел, если голодный - и ноги в руки.
- Мудрец! И кто это, по-твоему?
- Тебе виднее, что за пакость у вас водится, - огрызнулся я. - Ты же здесь живешь, не я! У себя дома я каждую собаку знаю! А у вас что? К Зайчику ход роют, ночью вокруг дома шастают…
- Ты про меня, что ли? Это я ночью шастаю?!
- Нет! Другая шастала! Другой! Другое! - с опозданием я понял, чем рискую. - Небось, эта тварь и мясо сожрала, и крысу. Знаешь, кто это?
- У нас тут много чего водится, - Чамчай нахмурилась, потемнев лицом. Угли, тлеющие в ее глазницах, вспыхнули ярче, хвост заметался из стороны в сторону. - Но чтобы в дом лазили? Ты ее видел?
- Только хвост. Когда она в дыру удирала… Жаворонок!
Похоже, скоро у меня в привычку войдет: чуть что - нестись в подвал к Жаворонку. Проверять: как она там? В отличие от Уота, Чамчай не стала орать мне вслед: "Ты куда?!" Понятливая, не чета братцу. Была бы еще посмазливей… Размышляя о внешности Чамчай, я забыл про засов, который сам же и поставил. У боотуров память короткая. С разгону я врезался в запертую дверь: треск, хруст, отчаянный взвизг железа.
Дверь распахнулась.
- Вон! Не тронь меня!
Твердое. Между глаз. Бац!
Звенит. В голове? В пещере?
Враг! Враг ударил!
Где?
Поймаю! Убью! Ворюга!
- Юрюн!
Враг по имени зовет. Подманивает.
Не враг.
Жаворонок?
Усыхаю.
- Ты цела? Цела?!
Я потер лоб. Под ногами валялась медная миска со смятым краем. Убедившись, что я усох, Жаворонок выбралась из угла. Сарынова дочка старательно отводила взгляд; делала вид, будто высматривает что-то во всех углах сразу.
- Извини. Я думала, это оно.
- Что - оно?! Кто - оно?!
- Шуршало, скреблось. За дверью, - Жаворонок объясняла кратко, деловито. Примерно так же думает боотур. - Шипело.
Она зябко передернула плечами:
- Страшно!
- Может, крысы?
- Нет, не крысы! Большое. Хорошо, что ты засов поставил!
Я поставил, я и снес. С наружной стороны двери обнаружились свежие царапины. Глубокие! Кем бы эта дрянь ни была, когти у нее изрядные.
- Ничего не бойся! - заявил я Жаворонку самым уверенным тоном, на какой был способен. - Дверь ей не по зубам. Засов я сейчас починю. Запрись и жди.
- Чего ждать?
- Пока мы эту тварь изловим!
- Мы?
- Мы с Уотом. Вдвоем мы ее быстро поймаем!
И я принялся чинить засов.
2
Охота пуще неволи
- Кэр-буу! Сожрала!
Уот уже не злился - устал, наверное. Просто удивлялся.
- Что сожрала?
- Тушу! Тушу сожрала! Тут лежала.
По дороге я успел заскочить в конюшню. И Мотылек, и Уотов арангас были невредимы, но беспокойны. Мотылек всхрапывал, стриг ушами. Иногда мой конь замирал, прислушиваясь, и вдруг вскидывался на дыбы, ржал с тревогой, гулко бил копытами в утоптанный земляной пол, присыпанный лишайниковой трухой. Арангас в соседнем стойле хрипел, шипел, щелкал зубами. Топал деревянными балками, щупальца метались из стороны в сторону, хватали все, на что натыкались, отпускали и принимались шарить дальше. Насилу я их успокоил; арангас даже пришлось ласково потрепать по морде. Живой помост лизнул мне руку спасенным вчера языком. Не иначе, тварь и здесь побывала. Хорошо, напасть не рискнула. Отбились бы Мотылек с арангасом от нее?
Нет, лучше не проверять!
Я отправился на поиски Уота. Адьярая я нашел в подземелье, неподалеку от темницы с безучастными пленниками. Из чулана, где хранилась сожранная туша, разило тухлятиной. На полу - уже привычные бурые пятна, дурнопахнущие ошметки, раздробленные огрызки костей.
- Дьэ-буо! Вот ведь! Чем пленников кормить?
- Слушай, Уот…
- Слушаю, да! Уши - во!
- Не пора ли с этой тварью покончить?
- Пора! Прикончу!
- Так давай ее искать!
- Искать? Кого?
А я уж было обрадовался. Ничего, я упрямый.
- Вора! Который твои запасы жрет.
- Зачем искать? Придет - убью.
- Вор сам не придет. Искать надо. Ловить.
- Искать? Скучно. Не хочу. Придет!
- А если не придет?
- Тогда уйдет. Все сожрал, да!
- И что тут хорошего?
- Больше жрать нечего. Уйдет, не вернется.
Как кого пришибить - это Уот всегда с радостью! А искать - скучно ему, видите ли! Вот же балбес одноглазый! Ладно, я знаю, чем его пронять.
- А если ворюга твою невесту сожрет?
- Невесту? Не сожрет!
- А вдруг?
- Шурин побил, прогнал! Невеста тоже побьет.
- Невеста слабая. Не побьет.
- Моя невеста сильная!
- Твоя невеста - человек-женщина. Ей с вором не справиться.
- Справится!
- Уот, кто здесь ее жених? Твоей невесты? Ты или я?
- Я! Я жених, буо-буо!
- Тогда почему я о ней беспокоюсь, а ты нет? Кэр-буу!
- Моя невеста, дьэ-буо! Я беспокоюсь!
- Так найди и прибей эту тварь, раз жених! А то доберется до твоей невесты…
- Доберется? До моей невесты?
На адьярайской роже отразилось сомнение. Уот задумался и усох. Когда усыхаешь, лучше думается. А когда думаешь, легче усыхаешь. По себе знаю.
- Молодец! - Уот наладился по-родственному хлопнуть меня по плечу, но я вовремя увернулся. - Хороший зять. Тюнгюр! Самый лучший! Невеста моя, а ты беспокоишься, да! Люблю. Невесту тоже люблю. Найду вора, убью! Вдруг до невесты доберется?
Уот с шумом втянул воздух, раздувая ноздри:
- Запах чую! Найду…
Оглушительно сопя, он с неожиданным проворством метнулся за угол. Ну да, помню. Дядя Сарын говорил: у Уота - чутье.
- Погоди! Я с тобой!
- Не ходи за ним, - предупредили из темноты. - Накличешь беду.
- Я же помочь хотел!
- Хотел - помогай. В доме шаром покати, скоро с голоду помрем. Айда за добычей…
Из сумрачных теней соткалась угловатая фигура Чамчай. Удаганка предусмотрительно оставалась на безопасном расстоянии.
- На охоту, что ли?
- Охота, женишок, пуще неволи. Охота тебя кормит, а в неволе тебя кормят. Выбирай!
- А как же тварь?
- Сказала же: не лезь! - в раздражении она хлестнула по стене хвостом. Когти голенастых ног скрежетнули по шершавому камню. - Пойдешь за ним - рассердится: "Я тут хозяин! Мой дом, я и порядок наведу!" Еще подеретесь без меня…
- Ну, тебе видней.
Я хотел поехать на Мотыльке, но Чамчай отсоветовала. Дебри, мол, глушь, угробишь коня… Про дебри я ей сразу поверил и отправился пешком - топал в десятке шагов позади удаганки. Вести так разговор было несподручно, поэтому мы большей частью молчали.
За черной скалой начинался горелый лес: кривые обугленные стволы с огрызками веток, серый пепел под ногами. При каждом шаге пепел взлетал едкими облачками, норовил запорошить глаза, забраться в нос. Я чихнул, и пепел шевельнулся удивительным образом. Что-то под ним двигалось, извивалось, шелестело, спешило убраться прочь.
Угроза? Добыча?
- Шагай, - подбодрила Чамчай.
Гарь закончилась, и мы оказались над обрывом, на вершине исковерканного склона. Местами он блестел, словно полированный: гладкий и даже на вид скользкий. Подо мной склон притворялся озером в ветреный день, шел рябью. Казалось, ветер взъерошил смоляную гладь, а она взяла и застыла, скованная лютым морозом. Из уступов и наплывов торчали ноздреватые шары буро-ржавого цвета - большие и маленькие.
Камень? Железо?
По левую руку громоздились острые, как клинки ножей, скалы. Тускло отблескивая, стена серо-стальных лезвий уходила ввысь, вгрызалась остриями в вихрящиеся хмурые небеса. Я глянул вправо - и охнул от потрясения. Из горной теснины с басовитым рокотом извергался огнепад. Со дна ущелья, куда рушился огонь, тяжелый и вязкий, вздымались и не спешили опасть столбы искрящегося пламени. По ущелью гуляли отсветы и блики. Смотреть было больно: охра, багрянец, лисья рыжина, расплавленное золото и белизна - пронзительная, ярящаяся.
Грозно. Мрачно. Красиво.
Очень красиво!
- Зеваешь? - возмутилась Чамчай. - Ворон ловишь?
Не имея возможности отвесить мне подзатыльник, она указала дорогу вниз: вали туда, мол. Далеко под нами кучерявился густой, серый с прозеленью мох. В нем проглядывали узловатые корни, а может, щупальца. Нет, не корни. Не щупальца. И не мох.
Внизу плотно смыкались друг с другом кроны деревьев.
3
Отступление
Наверное, вы удивляетесь, слушая мой рассказ о пребывании горемычного Юрюна Уолана в Нижнем мире; наверное и даже наверняка. На моем месте вы бы всякий раз поступали совершенно иначе! То есть поступали бы вы так же, но переживали бы по поводу каждого поступка гораздо больше. Жаворонок и Чамчай, Уот и Зайчик - они бы варились в вашем (моем!) сознании, как добыча в паучьем колодце, теряя шкуру за шкурой. Вы бы мучились и терзались, страдали и бились головой об стенку по поводу каждого чиха. Положим, терзался бы я, но вы внимали бы моим терзаниям и кивали: правда! правда жизни!!! Слушатели не любят страдать, но обожают следить за чужими страданиями. Это у них, как позже я выяснил, называется сопереживанием. О, как бы вы сопереживали Юрюну! Вы бы вымотали мне все три души, вынули все жилы из сердца и завязали их на девять узлов! Прошу прощения за то, что отнял у вас такую прекрасную возможность, обокрал слушателей, лишив тысячи ярчайших чувств. В свое оправдание могу лишь напомнить, что я - боотур. Мы, боотуры - люди действия. Наше дело - совершать поступки, а не обсасывать их. Займи работой ноги, руки и прочие деятельные части боотура, и чувства притупятся, а Кэтит Ютюгэн станет для боотура вполне приемлемым местом обитания. Дети приспосабливаются легче взрослых, а боотуры - те же дети, вечные дети. Так случилось и со мной. Я спасал Жаворонка, бегал туда-сюда, устанавливал засов, спорил с девушкой, не желающей спасения. Я возился с Зайчиком, мчался на крик Уота, искал вора, объяснялся с Чамчай, искал безопасное расстояние между нами; ловил тварь, ухаживал за Мотыльком… Но главное не это. Дома, на небесах, я еще ребенком ослушался папу с мамой, поведя свою судьбу в поводу. Дома, на земле, живя бок о бок с Нюргуном, я нес ответственность за него и Айталын. Я был опекуном, старшим, я командовал и принимал решения. Здесь, в Нижнем мире, командовали мной, решали за меня, опекали меня. Белый Владыка! - меня даже спасали. И Юрюн Уолан с радостью шел навстречу, брал то, что ему недодали, принимал новую судьбу: подчиняться, выполнять, быть тем, кто плывет по течению.
Еще раз прошу прощения за многословие. Мне сказали, что все это, о чем я говорил выше, у опытных рассказчиков называется отступлением. Если так, я больше не побеспокою вас излишними объяснениями. Отступление? Боотуру проще пасть в бою, чем отступить.
4
Тресь кулаком! Тресь кулаком!
Под деревьями царила влажная духота. Я взмок, как летом перед грозой. Кэр-буу! На Уотовой скале ветер насквозь продувает, на гребне склона зябко, а тут теплынь! В горах холоднее, чем в аласах, но не настолько же! Да и спустились мы всего-ничего: шесть полетов стрелы.
Это, небось, ущелье с жидким огнем виновато.