- Слушай-ка, Плавт, - похлопал раба по плечу Филимон, - выплесни-ка эти помои на улицу и принеси из фонтана чистой водички. Мы же не свиньи, чтобы плескаться в подобной грязи!
- Ах ты, подонок, лентяй! - закричал в напускном гневе Квинт. - Быстро беги за водой! Теперь понимаете, господа, что значит быть человеком тонкой души? Все стараются обмануть меня, даже собственные слуги.
Плавт, бормоча что-то себе под нос, выплеснул воду прямо с балкона и, судя по возмущенным воплям снизу, на голову какому-то невезучему прохожему. Но этот факт ничуть не смутил старика Плавта.
- Вергилий! - обратился хозяин к виночерпию. - Подай гостям вина, пока этот лодырь бегает за водой!
Виночерпий уже собирался исполнить приказ хозяина, но Квинт его остановил.
- Погоди, это же новый кувшин! А ну-ка плесни мне, да и сам не забудь попробовать… - Квинт отхлебнул из своей синей стеклянной чаши и остался доволен. - Я сам когда-то был виночерпием и знаю все уловки этих мерзавцев. Чтобы самому урвать чашу фалернского вина, они льют побольше воды или добавляют уксусу. Я с одного глотка могу определить, в самый раз разбавлено вино водою или нет… Вот это в самый раз…
- Э, что уксус! - вступил в разговор сосед хозяина, пожилой мужчина в парике и просторной тунике из белого далматинского шелка, называемую далматиком, - в таких обычно щеголяли изнеженные юнцы, стараясь подчеркнуть свой изысканный вкус. - Я тоже был виночерпием в богатом доме. Так мы разбавляли хозяйское вино уриной. И, представь, господам это нравилось. Они даже жаловались, что вино без урины кажется им недостаточно ядреным. - Вольноотпущенник в далматике захихикал.
Тут наконец вернулся Плавт с тазиком чистой воды, и Владигор после процедуры омовения смог занять место за столом. Третьим на ложе оказался римлянин в тоге, на которого Владигор сразу обратил внимание, это был человек лет сорока, с правильным, красивым лицом. Его черные волосы изрядно тронула седина, зато глаза были живые и блестящие, как у молодого человека. Тонкие пальцы, отправлявшие в рот кусочки жаркого, вряд ли были приучены к обращению с мечом или копьем, но, глядя на его руки, Владигор подумал, что не хотел бы встретиться с ним на поле боя, ибо в этом человеке чувствовалась скрытая сила.
Меж тем сосед обратился к нему совершенно непринужденно:
- Скорее всего, ты принял меня за какого-нибудь обедневшего и залезшего в долги гражданина, который не гнушается подобным обществом, лишь бы иметь возможность вкушать обильную пищу. Ты ошибся, если подумал так. С другой стороны, меня можно счесть за одного из тех развращенных богачей, которые переодеваются в простую одежду и в обществе самом низком рыщут по притонам, находя особое удовольствие в общении с "новыми людьми", разбогатевшими в одночасье. И если ты так подумал, то опять ошибся. Потому что я явился в этот дом с определенной целью. Я надеялся встретить здесь тебя, Архмонт Меций Гордиан, чтобы поговорить о вещах чрезвычайно важных. Я - ритор Гай Фурий Мизифей, у меня своя школа в Риме, и ты наверняка слышал мое имя.
Владигор не счел нужным сказать "нет".
- Ты хочешь давать мне уроки риторики, Мизифей?
- Тебе - с радостью. Я уверен, ты умеешь учиться.
Владигор улыбнулся, польщенный словами ритора.
- Так что же тебя интересует?
Мизифей не торопился отвечать. Знаком он подозвал раба и велел наполнить свою чашу. Владигор последовал его примеру. Тем временем слуги принесли блюда с жирной рыбой и пряными соусами.
- Эй, Вергилий! - заорал хозяин, призывая раба, который был обязан подносить чашу с водой для омовения рук во время пира.
Но раб убежал на кухню. Квинт огляделся и, приметив, что сосед его успел задремать и даже начал негромко похрапывать, отер жирные ладони о роскошный далматинский шелк.
- Нечего так наряжаться, - хитро подмигнув Владигору, хихикнул он. - Я люблю свинину пожирнее. Пища телесная должна быть обильной и тяжелой. А пища духовная - возвышенной и эфемерной. Надеюсь, гости заметили, сколь знаменательны имена, которыми я нарек своих рабов? - самодовольно выпятив губы, спросил Квинт.
- О да, исключительно поэтично! - кивнул Филимон. - Вергилий! Овидий! Плавт! Надеюсь, в вашем доме можно сыскать и Гомера?
- Продал месяц назад, - вздохнул хозяин. - Парень оказался чересчур прыткий - лапал всех баб в доме без разбору. Между прочим, настоящий грек. Торговец на невольничьем рынке клялся, что этот Гомер сложит в мою честь эпическую поэму не хуже "Энеиды". Я истратил кучу денег на пергамент для лоботряса, и что же вышло? Он намарал всего четыре или пять строчек… Где же они? Ах, вот… - Квинт извлек из-под своей туники клочок пергамента и прочел, страшно коверкая греческие слова:
- "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который Ахеянам тысячи бедствий создал:
Многия души могучия славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их
в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам…"
Здорово, правда? Жаль только, что не написал больше, мерзавец… А то бы уже Сатурналии, мой любимый праздник, он встретил в шапочке вольноотпущенника…
Мизифей не смог сдержать усмешки.
- Чего ты смеешься? - пожал плечами Филимон. - Это же подлинный Гомер.
Чтобы не оскорбить Квинта, Мизифей сделал вид, что поперхнулся рыбьей костью и закашлялся.
Услужливый хозяин тут же заорал:
- Эй, Вергилий, где тебя носит?! Принеси-ка поскорее перьев! Да медный таз побольше. Доминусу Мизифею поблевать охота!
- Нет, нет. - Ритор замахал в воздухе рукой. - Я просто подавился. Рыба чересчур вкусна.
- Да, рыба отменная, - кивнул хозяин. - Наверняка питалась мертвецами с затонувших кораблей. Я давно приметил - самая жирная и вкусная рыба водится в тех местах, где произошло большое сражение и утонуло много моряков и солдат.
Двое рабов, оба со страшенными физиономиями, - ясно, что хозяин покупал их потому, что они были дешевы, - принялись осыпать пирующих пригоршнями фиалок и розовых лепестков. Делали они это так неуклюже, что фиалки сыпались в вино и рыбу в таком количестве, что нельзя было после этого ни есть, ни пить.
- Как у тебя с аппетитом, Архмонт? - спросил Филимон, морщась.
- Нормально. А что?
- Пожалуй, в другой раз я пообедаю в таверне, - буркнул Филимон.
- Итак, продолжим нашу беседу, Архмонт, - предложил Мизифей, осушив свою чашу. - Я могу называть тебя этим именем?
- Да, честно говоря, оно мне больше по душе, чем то, которое мне пожаловали за заслуги в Аквилее.
- Ты непочтительно отзываешься о милости Цезаря, - заметил Мизифей. - Теперь, конечно, не времена Максимина, но все равно не следует забывать о доносчиках.
- Не думаю, что Марк будет их слушать.
- Возможно, юному Гордиану это и неинтересно. Но другие сумеют истолковать твои слова как изменнические. Но поговорим о Гордиане. Насколько я знаю, этот юноша многим тебе обязан.
- Пожалуй… - кивнул Владигор, не зная пока, к чему клонит его собеседник. - Но мы с ним давно не виделись…
- Он плохо наградил тебя за оказанные услуги?
Владигор отрицательно покачал головой. После возвращения из Аквилеи он видел Марка один-единственный раз, у него в доме. Разговор шел о наградах, постах и должностях, но от всего этого Владигор отказался. Юный Цезарь предлагал ему не только дружбу, но и службу, а СЛУЖИТЬ синегорский князь никому не собирался - ни римским богам, ни римским правителям. С богом Беленом и его жрецом вышла промашка, второй раз Владигор повторять ту же ошибку не хотел. Гордиан получил желаемое, он теперь Цезарь, наследник престарелых императоров, и жизнь его вне опасности. Марк сразу заметил, что Архмонт держится как-то натянуто.
"Ты как будто не рад нашей встрече? - спросил он, надеясь, что Владигор опровергнет его слова, но этого не последовало. - А я надеялся, что у меня есть верный друг…" - "Римляне не дружат, а лишь используют…" - отвечал Владигор резко. "Да, я был слишком слаб и слишком молод, чтобы защитить себя… Но почему ты попрекаешь меня этим?" Краска залила лицо Гордиана, он хотел добавить еще что-то, но потом передумал и лишь надменно сжал губы.
Всякий раз, вспоминая этот краткий разговор, Владигор был уверен, что поступил верно, и все же на сердце у него было тяжело. Никакие самооправдания не помогали. И была еще одна вещь, которая его тяготила. Это странное "поведение" аметиста. Едва он приблизился к Гордиану, как камень начал мерцать. Но не красным блеском тревоги, нет, камень то вспыхивал ярким, режущим глаза светом, то медленно гас, чтобы тут же вспыхнуть вновь. Прежде ничего подобного Владигор за ним не замечал. И что означало это мерцание, не мог понять. Он даже подумал, нет ли поблизости другого ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ, более слабого, но потом отбросил эту мысль. Камень реагировал на Гордиана…
- Ты о чем-то задумался, Архмонт? - вернул его к действительности голос Мизифея. - Гордиан оскорбил тебя?
- Нет… - сказал Владигор. - Но теперь вряд ли ему нужна моя дружба. - Ему было неприятно произносить эти слова.
- И все же я надеюсь, что Гордиан прислушается к твоему мнению. Скажу честно, я бы мог явиться к Цезарю лично и поговорить с ним об интересующем меня предмете. Увы, я опасаюсь, что не смогу получить нужный мне ответ.
- Какой же ответ ты хочешь услышать?
- Я хочу сделаться учителем юного Цезаря.
Владигору показалось, что он ослышался.
- Учителем? Ты думаешь, ему теперь это нужно?
- Именно это нужно ему сейчас!.. Правителю вообще никогда не поздно учиться, а особенно тому, кто так молод. С юными Августами порой случаются странные и страшные вещи. Они как безумные влюбляются в порок, вид крови приводит их в неистовство, а власть буквально лишает разума. Калигула, Элагабал… В таком возрасте пурпур действует на юный мозг как отрава.
Говоря это, Мизифей пристально смотрел в лицо Владигору своими черными блестящими глазами. Синегорцу на мгновение почудилось, что ритор прекрасно знает, кто он такой, знает, что совсем мальчишкой он сделался князем и что у него тоже был свой мудрый учитель.
- Гордиан не таков… - сказал он сухо.
- Ты прав, я слышал его выступление вечером на Рострах, в тот вечер, когда пришло известие о смерти Гордианов. Поэтому я и хочу быть рядом с ним. Если ты рекомендуешь меня Цезарю, он отнесется к твоим словам с вниманием.
- Так, ты избрал для разговора этот пир, чтобы к твоим словам с вниманием отнесся я? - неизвестно отчего раздражаясь, спросил Владигор.
- Может быть, это общество и не самое лучшее, но зато тебе удобно возвращаться домой, - заметил Мизифей. - Что немаловажно.
- С ритором трудно спорить…
- Мне нравится, что мы понимаем друг друга с полуслова.
- Но прежде, чем говорить с Цезарем, я должен знать доподлинно, что ты хороший учитель… - сказал Владигор задумчиво. - Могу я испытать тебя?
- Я даже буду настаивать на этом.
- Ну что же… Есть предсказание Сивиллы…
Мизифей предостерегающе поднял руку:
- Надеюсь, оно не добыто тайком из книг, что хранятся в храме Юпитера и находятся в ведении сената?
Владигор отрицательно качнул головой:
- О нет… я говорю о той старухе, что живет в пещере, в Кумах.
- Новые пророчицы надеются, что дух великой Сивиллы перейдет в их тело и сам Аполлон заговорит их устами, - улыбнулся Мизифей. - Ну что ж, послушаем, что говорит нынешняя Сивилла.
- Так вот, предсказание гласит:
Двери времен открывает последний живущий
смертью своею.
Никто из римлян благородных не увидит,
что зрел его глаз.
Но каждый узрит, что доступно живущим с ним вместе.
Третий день, наступив, отворит временные врата.
Помни, открытыми быть им до восхода
Луны бледноликой.
Если Мизифей и задумался над услышанным, то лишь на несколько мгновений.
- Несомненно, предсказание говорит о том времени, когда должна произойти смена поколений. Умрет последний представитель прошлого поколения, и наступит время нового. Происходит это раз в сто или в сто десять лет. Боги шлют свои знамения, сообщая, что смена поколений свершилась. Тогда назначаются Столетние игры. Игры, которые каждое поколение видит только один раз. Ну а последние две строки говорят, что в третий день игр откроются временные врата.
- Как просто, - пробормотал Филимон. - Одно удовольствие иметь дело с умным человеком.
- Так когда же состоятся эти Столетние игры? - нетерпеливо спросил Владигор.
- Достаточно скоро. Думаю, что лет через восемь или девять, максимум десять… Скорее всего, в год тысячелетия Рима. Будет знамение - будут и игры.
- Что же, я должен ждать целых десять лет?
- Даже император, будучи великим понтификом, не может назначить игры по своей воле раньше срока.
- Архмонт, боюсь, нам придется поступить на службу, - пробормотал Филимон заплетающимся языком - он успел изрядно поднабраться. - За десять лет мы с тобой сильно пообносимся… Даже ты, Хранитель времени, не властен сделать так, чтобы тысячелетие наступило на годик-другой раньше…
Филимон не замечал, с каким вниманием Мизифей прислушивается к его словам.
Неожиданно приятель хозяина проснулся, соскочил со своего ложа и пустился в пляс. Он опрокинул стол с десертом и сбил с ног раба, который принес очередной кувшин. Квинт при этом хохотал так, что начал хрюкать от изнеможения.
- Да, сожалею, но общество не самое изысканное, - заметил Мизифей.
- Как ты познакомился с нашим очаровательным хозяином? - поинтересовался Владигор.
- Его сын учится у меня.
- Если сынок похож на отца, то тебе в самом деле стоит поменять работу. Надеюсь, в следующий раз ты будешь пировать во дворце…
- А я говорю - вино премерзкое, - пробормотал центурион Фабий, выплескивая остатки из чаши себе в рот. - Разве мы хлебали бы эту гадость, если бы Максимин взял верх?
У Фабия было бледное, усеянное красными прыщами лицо, что делало центуриона чрезвычайно похожим на диктатора Суллу. Возможно, это сходство порой мутило его не слишком крепкий ум, заставляя неожиданно совершать жестокие и необъяснимые поступки. В центурии одни его ненавидели, другие боялись. Человек десять ходили у него в любимцах. Других же он мог забить до смерти за малую провинность.
- Мне бы фалернского, - поддакнул его приятель, седовласый ветеран. Глубокий шрам пересекал последовательно его лоб, бровь, нос и щеку, деля таким образом физиономию на две неравные половины. Звали его тоже весьма примечательно - Код- рат, что означало "четырехугольный". Имя это на редкость подходило своему владельцу - гвардеец был почти одинаковых размеров что в высоту, что в ширину.
- Вся беда в том, что старик Максимин поверил этому халдею в черных тряпках и приносил ему жертвы на алтаре. Истинные боги оскорбились и отвернулись от императора. Говорят, этот боец из Аквилеи, что проткнул его насквозь, сам бог Белен, а по-римскому - Аполлон, принявший человеческий облик.
- Точно, - кивнул третий участник пирушки, жилистый, широкоплечий гвардеец, который выпил не меньше остальных, но при этом ни капли не захмелел. Солдат этот носил прозвище Разбойник не только потому, что в самом деле был в юности разбойником, но и за свое пристрастие к игре в "разбойники" - стеклянные шашки (когда он проигрывал, то кидал их на пол и топтал своими подбитыми гвоздями башмаками). И хотя у Разбойника было "разбойников" как минимум два или три комплекта про запас, никто не садился с ним играть больше одного раза…
Пирушка эта проходила в доме центуриона Фабия, в лагере преторианцев. Фабий и его приятель Кодрат были с Максимином во время похода, а Разбойник оставался в Риме и во время грабежей, естественно, разбойничал, сумев притащить в лагерь мешок с добром, в том числе и драгоценную чашу муринского стекла, в которой белые и пурпурные нити, переплетаясь, создавали неповторимый узор. В каком доме он раздобыл это сокровище, стоившее несколько тысяч сестерциев, было никому не ведомо. И вот теперь он хлебал дешевое вино из чаши, достойной самого Цезаря.
- Как ты можешь так говорить, если сам сидел здесь, в Риме, а мы были в Аквилее? - возмутился дерзостью приятеля Фабий. - Это мы знаем - точно или нет…
- Я говорю - точно… - продолжал Разбойник невозмутимо, будто и не слышал ни слова из сказанного центурионом. - Лучше поклоняться старому доброму Юпитеру, чем грязному божку… Его и за бога считать противно.
- Старый добрый Юпитер, - передразнил Кодрат, - стар как Пупиен и Бальбин… Посадил их нам на шею. Что умеют старики? Только лаяться друг с другом да одаривать золотом свою германскую стражу.
- Нам на шею их посадили сенаторы, - поправил его центурион Фабий, лучше разбиравшийся в политической обстановке, чем два его друга. - Да еще и поиздевались, подлецы… - И, подражая голосу консула Силлана, он проговорил: - "Так действуют разумно избранные государи, а государи, избранные неразумными, так погибают"… Что же получается: мы избрали Максимина, значит - мы неразумные? Да? - Фабий так грохнул кулаком по столу, что кувшин с остатками вина и недоеденная свиная нога свалились на пол. Разбойник благоразумно подхватил свою драгоценную чашу. - Это им так просто не пройдет!
- Зевулус виноват! - заявил Кодрат. - Если бы не этот проходимец, император взял бы Аквилею…
- Взял бы Аквилею… - передразнил Фабий. - А кто громче всех орал, что жрать нечего? И что вода
в родниках отравлена гниющими трупами? Не ты ли? А когда из Аквилеи прислали бобы и вино, ты так радовался, будто тебе отсыпали тысячу сестерциев.
- Это все колдовство, - упрямо бормотал Кодрат. - Я услышал, как император призывает Зевулуса, рассудок у меня и помрачился, и я стал кричать больше всех и требовать жратвы. Как и ты, центурион…
Неожиданно Фабий вскочил на ноги и проорал трижды:
- Зевулус! Зевулус! Зевулус!
После чего потряс головой, избавляясь от наваждения, и улегся на свое прежнее место.
- Зачем ты это крикнул? - спросил Кодрат.
- Клянусь Геркулесом - не знаю… Будто кто-то меня под ребра толкнул. Я ведь слышал, как император покойный кричал вот так же: "Зевулус! Зевулус! Зевулус!"
- Да прекрати ты! - шикнул на него Кодрат. - Давайте-ка перестанем болтать лишнее. Лучше отправимся к девкам в Субуру.
- Ничего не выйдет, - ухмыльнулся Разбойник. - Во время беспорядков весь этот квартал сожгли первым. Бедные девочки ютятся теперь по тавернам, а кое-кто ночует прямо на каменных плитах в тени портиков.
- Нашли что жечь, - вздохнул Фабий. - Я бы спалил что-нибудь получше… К примеру… - Он на секунду задумался.
- Палатинский дворец, - выдохнул Кодрат и сам подивился собственной дерзости.