Он не помнил, куда он шел и долог ли был путь, - помнил лишь, что его совершенно не волновало собственное будущее… Потом в памяти сразу всплыла арена. Вот он, Владигор, полуголый, на нем лишь набедренная повязка и кожаный пояс. Совершенно безоружный выходит он, щуря глаза, на посыпанный оранжевым чистым песком круг, а напротив него, мягко ступая и хлеща себя кисточкой длинного упругого хвоста по бокам, - лев. У льва шкура грязно- желтого, как песок пустыни, цвета, косматая грива свалялась, а глаза прозрачные, с легким оранжевым отливом, как пламя костра в ясный полдень. С презрением, смотрит зверь на глупого человека, который зачем-то идет навстречу, протягивая голые слабые руки с беспомощными когтями, неспособными не то что перервать горло, но даже как следует поцарапать шкуру. И вдруг это нелепое существо, которое должно стать льву добычей, вытягивает вперед руку и властно кричит одно короткое слово: "Лечь"! И лев, сам удивляясь собственной покорности, ложится на песок и ползет на брюхе, как собака, к ногам этого существа, утробно рыча. Зверю хочется вскочить и разорвать глупца на куски, но он преданно лижет протянутую руку. На трибунах восторженные крики. Еще мгновение назад зрители хотели, чтобы зверь растерзал свою жертву. Или чтобы, хотя это уж совсем невероятно, человек задушил льва. Теперь внезапная идиллия приводит их в восторг, они топают ногами и кричат: "Пощады!" Но Филипп, наблюдая за происходящим из императорской ложи, странно усмехается. По знаку императора на арену дождем сыплются раскаленные стрелы. Стрелы тупые, они не могут сильно ранить, но вызывают нестерпимую боль. Императору не нужен новый миф о рабе Андрокле, сдружившемся со свирепым львом. В прежние времена правители были щедрее на милости: и раба, и льва отпустили на свободу. В этот раз из этих двоих на арене кто-то должен умереть.
- Да, так будет нечестно, - пробормотал Владигор. - Если ты не будешь драться, тебя прирежут. Так давай подеремся.
Лев отпрыгнул назад и изумленно посмотрел на человека. Только что зверь был в полной власти человека, Владигор мог задушить его как котенка, а вместо этого отпустил льва на свободу и возвратил возможность разить… Впрочем, свобода эта условна - она ограничена кругом арены и продолжительностью дня. Сегодня, рано или поздно, льва все равно убьют. А вот у человека есть крошечный шанс спастись…
И человек хочет им воспользоваться. Он срывает с себя кожаный пояс, делает невероятный, воистину звериный прыжок и обматывает кожаный пояс вокруг львиного горла. В следующее мгновение он уже верхом на звере и давит его коленями к земле. Зверь хрипит, изворачивается и валится на спину. Но человек не отпускает его. Лев агонизирует, вытягивает лапы. Из пасти вываливается длинный фиолетовый язык, желтые глаза гаснут, как угли, подернутые пеплом... Сегодняшняя победа дарует Владигору право дожить до завтрашнего утра. А завтра… Но он не думает о том, что будет завтра. Он вообще ни о чем не думает…
С полным равнодушием позволяет он смуглолицему здоровяку открыть ему рот и осмотреть зубы, как жеребцу при покупке, ощупать мышцы на руках и груди. Здоровяк одобрительно кивает курчавой головой… Происшедшее дальше опять же совершенно выпало из памяти Владигора - запомнился лишь вкус ячменной каши да жгучие удары плети по спине - они смешались воедино, выразив в этих двух ощущениях суть его безмозглого многомесячного существования в гладиаторской школе, где его натаскивали, как пса, готового без устали рвать добычу… Ему не жаль убитых. Ему и себя не жаль. Он просто поднимает руку и разит так же спокойно, как берет глиняную кружку и пьет. Он помнит вчерашнее, но никогда не думает о нем. Вот он, Владигор, в шлеме с гребнем и решетчатым забралом кружит по арене, сжимая в руках длинный германский меч, а его противник, огромный галл со светлыми прямыми волосами и безумными светлыми глазами, то наскакивает на него, то отпрыгивает в сторону. В казарме этот галл весел и улыбчив и мелет чепуху или что-то напевает, но сейчас он скалится и рычит по-звериному. Смерть его мгновенна - меч Владигора сносит ему голову, и она катится по песку, разбрызгивая кровь и вращая глазами, и смеется, все еще живая. Зрители ревут от восторга - подобное зрелище можно редко видеть в Колизее - римский меч не рубит головы с одного удара…
Таких эпизодов в памяти Владигора наберется немало, они накладываются один на другой, образуя однообразную вереницу бесконечных жестоких поединков, и каждый, или почти каждый, из них заканчивается тем, что алая струя крови хлещет на песок и рабы в костюмах Меркурия, сандалиях с крылышками, в крылатых шлемах, сползающих на глаза, торопливо волокут крючьями мертвое тело, а смуглые мавританцы сгребают лопатами окровавленный песок и сыплют свежий. Сколько раз он побеждал? Никто не помнит. Любой другой гладиатор давно бы уже получил деревянный меч, а вместе с ним и свободу. Но только не Владигор. Рано или поздно он будет сражен в поединке, и пути спасения для него нет…
Все эти воспоминания мгновенно пронеслись перед глазами синегорца, сопровождаемые стонами Коротконожки. Но Владигору казалось, что это он сам стонет от нестерпимой боли.
Очнувшись и осознав весь ужас своего положения, Владигор не представлял, как теперь, находясь в здравом уме, он сможет убивать на арене собратьев по несчастью. Сначала у него явилось желание немедленно бежать, как только утром откроются ворота казармы и избранным счастливчикам будет позволено отправиться на прогулку в город. Но тут же пришлось отказаться от этого плана - его никогда не выпускали за ворота. Даже если бы ему удалось вырваться из казармы, то покинуть город у него не было никакой надежды. Наполовину обритая голова и выжженное клеймо на лбу тут же выдадут в нем преступника. Городская стража схватит его и вернет назад - никакая сила или ловкость не помогут ему справиться в одиночку с целым городом…
- Луций, вели кликнуть лекаря… - вновь принялся причитать Коротконожка.
- Погоди, дай я посмотрю, что у тебя с ногой, - предложил Владигор.
- Что ты смыслишь в этом? - промычал, морщась от боли, гладиатор.
Владигор ощупал изувеченную ногу. Если ожог вызван магией, то магия должна рану излечить. Владигор, шепча заклинания, медленно провел пальцами по обугленной коже. К изумлению обступивших его гладиаторов, когда синегорец снял ладонь с раны, на ноге Коротконожки осталось лишь небольшое красное пятно.
- Надо же, вылечил… - изумленно выдохнул Коротконожка. - И не болит!..
- Не переживай - завтра он убьет тебя на арене, - успокоил его Луций.
- Слушай, приятель, объясни, как ты очутился на арене? Ты кого-то убил? - поинтересовался Одноухий.
- Я никого не убивал, меня обвинили ложно…
- Ну да… ложно, но все же - кого?
- Гордиана Августа.
Луций расхохотался. Остальные переглянулись в недоумении.
- Я же говорил, - напомнил Одноухий.
- Приятель, весь Рим знает, что Гордиана отравил Араб. Но официально мальчишка помер от болезни. Разве ты был его личным врачом, чтобы тебя обвинили в убийстве? - спросил Луций.
- Нет.
- Так что же произошло на самом деле? - настаивал Луций.
- Я пытался убить Филиппа Араба.
- Жаль, что не убил.
Владигор отвел Луция в сторону.
- Я хотел спросить об одном… - Владигор оглянулся, проверяя, не может ли их кто-нибудь подслушать. - Почему бы нам не подбить гладиаторов на бунт и не сбежать?
- Зачем? - Луций рассмеялся. - После того как рабов по прихоти хозяев запретили продавать в гладиаторские школы, здесь теперь только добровольцы и преступники. Убийцы сидят в клетках, прикованные к стене цепями, - им не убежать. А гладиатору по контракту победа приносит несколько тысяч сестерциев. Сам понимаешь, каждый надеется только на победу… И я тоже. Так что я никуда не побегу.
- Неужели ты не хочешь стать вновь свободным?
- Я стану им, когда выйдет мой срок. И к тому же у меня будет много-премного звонкой монеты. В нынешние времена люди продают себя в рабство сами - так пусть сами и освобождаются. Идем, мой друг, нас ждет ячменная каша. А что касается остального, то мне кажется - это не твои дела.
- Мне горько видеть, как этот мир гибнет…
- А мне, признаться, все равно, - пожал плечами Луций.
В этот день вечером Владигора не стали запирать в казарме, а вместе с его приятелем Луцием вывели во двор. В тени портика несколько гладиаторов играли в разбойники.
Хозяин гладиаторской школы - коротконогий и необыкновенно широкий в плечах, с черными неподвижными, будто мертвыми, глазами, подошел к гладиаторам и смерил их критическим взглядом.
- Одна благородная дама просила вас двоих посетить ее дом сегодня вечером. Чтоб провалиться мне в Аид, я не мог ей отказать. Ну ладно, ты, Луций, можешь идти беспрепятственно, а вот ты… - Взгляд мертвых черных глаз уставился на Владигора. - Ты должен поклясться Юпитером Всеблагим и Величайшим, что вернешься назад, и только тогда я сниму с тебя цепи.
- А если я откажусь? - спросил синегорец.
- Останешься в казарме.
Могучий коротышка сам был в прошлом гладиатором, и о нем рассказывали легенды, будто Элагабал обожал его и частенько приглашал на пиры в Палатинский дворец. Разумеется, не пировать, а драться - вид крови возбуждал аппетит императора.
- Только учти, если ты нарушишь слово и не вернешься, я казню твоего приятеля Луция и еще девятерых гладиаторов. Я знаю, парень, что у тебя в мозгах есть такой червячок, который не позволит тебе в этом случае удрать. И учти, я свое слово всегда держу.
Первым желанием Владигора было отказаться от сомнительного приглашения. Потом он подумал, что, выйдя в город, можно как-то попытаться подготовить условия для будущего побега, встретив Филимона. Не исключено, что Владигор не раз видел его в Колизее, но изуродованная колдовством память не сохранила этого факта. Стиснув зубы и обуздав порыв гнева, Владигор кивнул в знак согласия.
Вскоре, одетые в чистые белые туники и кожаные новенькие сандалии, они с Луцием вышли из ворот казармы. Две женщины, стоявшие невдалеке, тут же принялись хихикать и переглядываться, кивая на Луция, потом одна, отважившись, подбежала к красавцу-гладиатору и чмокнула его в щеку. Тут же обе красотки с визгом и хихиканьем кинулись бежать.
- Я знаю таких дамочек, - пробормотал Луций, оглядываясь по сторонам. - Они считают, что гладиаторы необыкновенно искусны в любви. Будто их телесный меч ничем не хуже, чем тот, которым они протыкают противника на арене. Меня уже так раз пять или шесть приглашали к себе изнеженные богачки. Одна была просто восхитительная. У нее подавали четыре перемены блюд, она обедала в обществе еще трех очаровательных козочек, и все четыре жаждали моих ласк попеременно… Уверен - именно она пригласила нас сегодня. - Он кивнул на очередную надпись, нацарапанную на штукатурке ближайшего дома. "Красавчик Луций, Клавдия влюблена в тебя без памяти…" Ниже кто-то торопливо вывел: "Безумец, я грежу о тебе все ночи напролет. Антония". - Вот и у тебя появились поклонницы… - улыбнулся Луций. - Наверняка она столь же безумна, как и ты, если полюбила тебя, несмотря на клеймо.
Владигор невольно коснулся пальцами обезображенного лба. С тех пор как он пришел в себя, ожог на лбу начал быстро заживать. Пройдет несколько дней, и от него не останется и следа. Луций тоже заметил его жест, но истолковал по-своему.
- Не волнуйся, приятель. Некоторых женщин подобные знаки только возбуждают.
- Ты все это время, пока мы не виделись, был гладиатором, Луций?
- Я уже один раз освобождался. Женился на милой богатой вдовушке, схоронил ее, растратил все до последнего асса, наделал долгов и вновь очутился на арене. Но тут я просчитался - задержался в казармах дольше обычного. Понимаешь, грядут Столетние игры, поэтому сейчас никого не освобождают - напротив, за любую мелочь можно угодить в школу гладиаторов. На арене умрут тысячи и тысячи… В этой бойне будет очень трудно уцелеть.
Он говорил об этом без гнева или возмущения, как о какой-то досадной оплошности, которую забыл предусмотреть.
В этот момент к ним подошел мальчик-раб с завитыми волосами, в новенькой нарядной тунике из голубой шерсти и спросил:
- Я разговариваю с гладиаторами Луцием и Архмонтом?
- Именно, - кивнул Луций. - Только на арене нас именуют иначе. Меня - "Острый меч", а его - "Безумец", ибо мой приятель просто сходит с ума при виде крови и может зубами перекусить горло человеку.
Мальчик глянул на Владигора с испугом, а Луций захохотал.
- Моя госпожа приглашает отважных гладиаторов к себе на пир. Следуйте за мной.
- Это она, - самодовольно ухмыльнулся Луций. - Я узнал ее мальчишку. В этот раз красотки решили поразвлечься уже с двумя. Наши милые римские матроны обожают разнообразие.
Они последовали за своим провожатым. Без сомнения, он вел их в Карины, где прежде у Владигора была вилла, подаренная Гордианом. После убийства императора ее конфисковали в казну. Владигор вспомнил, как Филимон горевал, что не может протащить великолепный дом сквозь временные врата. Ну вот, не о чем и сокрушаться - вопрос решился сам собою. Перед общественными зданиями или возле богатых домов он видел на постаментах статуи Филиппа Араба. Огромный мраморный или бронзовый Филипп провожал прохожих подозрительным взглядом из-под насупленных бровей. Прежде на этих самых постаментах стояли статуи Гордиана. Еще раньше - Максимина.
"Филипп удивительно внешне схож с Максимином. Только не такой огромный, - подумал Владигор. - Неужели никто этого не замечает?"
Луций проследил взгляд своего товарища и понимающе хмыкнул:
- А ведь по закону, который издал Гордиан, а Филипп тут же отменил, мы бы с тобой оба уже были бы на свободе. Ты знаешь об этом?
Еще бы - этот закон когда-то предложил он сам.
- Одно мне не нравилось в эдикте Гордиана - это тупое оружие. Уж коли я сделался гладиатором, то должен убивать, а не разыгрывать спектакль, как дешевый мим. Но все равно жаль… Гордиана, - добавил он, понизив голос. - Мальчишка когда-то сумел меня оцарапать в поединке, а это, скажу я тебе, мало кому удавалось… - Он усмехнулся. - К сожалению, в этом городе слишком часто меняют статуи.
Наконец провожатый подвел их к богатому дому с колоннами из розового мрамора, украшенными винтообразными каннелюрами, которые были сейчас в моде. Архитектор отличался не просто любовью, а истинной страстью к розовым колоннам и украсил ими и сад-перистиль, и атрий, и даже столовую, куда привели гостей. Хозяйка и ее очаровательная подруга уже расположились на ложе. Пол в триклинии был усыпан розовыми лепестками. Рабы тут же нахлобучили на головы гладиаторам пышные венки и смазали ноги индийскими благовониями.
Хозяйка, женщина поразительной красоты, с черными как смоль волосами и густо набеленным лицом, на котором ярким вишневым пятном выделялись губы, жестом пригласила Луция возлечь рядом с собой. С другой стороны к гладиатору тут же принялась прижиматься ее подружка, не такая молодая и гораздо более вульгарная. Владигор оказался в одиночестве.
- Не волнуйся, красавчик, - засмеялась хозяйка. - Сейчас твоя дама прибудет.
Луций не терял времени зря - устроился на ложе поудобнее, одной рукой отправлял в рот кусочки мяса, вторую положил на талию хозяйке, не забывая время от времени чмокнуть в шею и ее подругу.
- Знаешь, почему я завожу любовников среди гладиаторов? - спросила та. - Потому что их вскоре убивают на арене… И они не успевают похвастаться победами над женскими сердцами. Так проще сохранить репутацию, - и она захохотала громко, как захмелевший преторианец.
- Очень умно, - заметила хозяйка. - Но учти, Фаустина, наш друг выиграл десятки поединков. Он еще не собирается умирать. Так что будь с ним в таком случае поосторожнее.
- Ну, если он так много побеждал, то скоро его непременно убьют, - вновь захохотала Фаустина.
Раб наполнил ее кубок из голубого стекла до краев. Взгляд Владигора не мог оторваться от этого кубка. Голубое стекло. И на нем белые и Золотые зигзаги… Точно такие же подарил им с Филимоном покойный Гордиан. Кажется, Филимон говорил, что таких кубков у Гордиана было что-то около дюжины, и он ими особенно дорожил. Редкое сочетание цветного стекла и золотого узора… Несомненно, это были те самые кубки…
- А вот и твоя дама! - воскликнула хозяйка.
Владигор обернулся. Две молоденькие румяные рабыни ввели в триклиний какую-то старуху. Идти сама она не могла, и девушки поддерживали ее под руки. Ее иссохшее тощее тело с похожими на палки ногам напоминало обтянутый кожей скелет. Дорогая белая ткань столы лишь подчеркивала уродство.
Рабыни подвели старуху к ложу Владигора, и она возлегла рядом с ним, обдав его запахом дорогих духов. На тощей руке, уродливо распухшей выше локтя, извивался золотой браслет в виде змеи с изумрудными холодными глазами.
- Как тебе нравится твоя дама, Безумец?! Она как раз для тебя! - захохотала Фаустина. - Даже на смертном одре женщина жаждет любовных утех…
- Желаю повеселиться, - улыбнулась хозяйка и поднесла к губам свой кубок.
Владигор уже хотел вскочить и покинуть триклиний, но что-то его остановило…
- Я знаю, что сильно изменилась и меня трудно узнать, Архмонт… - услышал Владигор хотя и очень тихий, но отнюдь не старческий голос.
Он поднял глаза и взглянул в лицо странной гостье. У нее были глубоко запавшие щеки и заострившийся, как у мертвеца, нос. Лишь черные густые волосы, расчесанные на прямой пробор и сзади собранные в сетку, напоминали о прежней красоте хозяйки. По этим волосам он и узнал ее.
- Юлия Гордиана… - пробормотал он.
- О, все-таки узнал. - Она попыталась улыбнуться, сверкнув неестественно белыми зубами. - Болезнь сильно изуродовала меня. Уже больше месяца я ничего не могу есть. Но пусть это не смущает тебя - наслаждайся вкусными блюдами. В этом доме повар прекрасно готовит рыбу и фаршированные финики. Я уже привыкла смотреть на самые изысканные блюда и не желать их. Я как гость на пиру Элагабала, перед которым вместо угощения поставили картину с нарисованными яствами. Но не будем говорить больше об Элагабале, если хотим получить хоть немного удовольствия от этого пира.
- Если бы мы встретились раньше, возможно, я бы мог исцелить тебя, - пробормотал Владигор, пораженный превращением первой красавицы Рима в уродливую старуху. У него даже мелькнула мысль - не возникла ли ее болезнь в результате порчи, наведенной Зевулусом.
Юлия сделала вид, что не слышала его слов и продолжала:
- Обычно эта болезнь поражает стариков и обходит стороной молодых. Но в тот день, когда гонец принес известие о смерти Марка, проклятый червь поселился в моем теле. Сначала он грыз тихонько и незаметно, но теперь уже дожирает мою плоть. И скоро от нее ничего не останется. Совершенно ничего… Впрочем, я думаю, что завтра мои мучения прекратятся, поэтому я сделала все, чтобы увидеть тебя, Архмонт.
- Ты уверена, что самоубийство - лучший выход, домна Юлия?