Элак с удивлением заметил, как изменились лица хорошо знакомых ему женщин. Они словно разгладились, из них ушли заботы и беспокойство, но появились исступление и какой-то навязчивый голод. Они перестали быть людьми. Стали частью огромного беспокойного мира, грозно обступавшего пещеру и жаждавшего удовлетворения своих вечных страстей.
Женщины хватали сатиров за плечи, запускали пальцы в густую шерсть и рывками отдавались их похоти, или вскакивали на козлоногих верхом, опрокидывали их на спину и выли от голода, когда караваны поклонников иссякали.
Они были ненасытны. Дики. Где-то в глубине пещеры навзничь валялись тела тех двух рабов, которые сегодня утром ушли вместе с ослами в горы. Сгрудившиеся вокруг них менады пытались возбудить потерявших человеческий облик любовников. Животные были тут же. Все белые, без единого пятна. Они жалобно вопили, осаждаемые толпой искательниц сильной страсти. Им тоже давали пить возбуждающего варева, от чего ослы фыркали и брыкались, скидывая со спины возлюбленных, елозивших по их хребтам.
Посредине этого разгула верхом на крутобокой амфоре восседал пузатый козлоногий Пан, весь увитый виноградной лозой, сквозь которую на его лысой голове пробивались изогнутые рожки. Он размахивал кратером, полным вина, и блеял от вожделения. У горла его глиняного коня уже громоздилось несколько женских тел, едва вздыхавших в изнеможении.
Все славили бога. Вдруг его зеленые глаза сузились и цепкий взгляд уперся в темноту за пределами пещеры. Элак был готов поклясться, что Козлоногий смотрит на него, хотя сквозь ветки кустов трудно было различить юношу.
- А вот и ты! - проблеял он, выставив вперед пальцы-рожки на обеих руках. - Алида, почему ты не сказала мне, что он уже так вырос?
Женщина оторвалась от варева и беспокойно оглянулась. Заметив сына, она, вопреки ожиданиям Элака, даже не подумала его бранить. Ее глаза заволокло влагой. Жрица сама вытащила сына из колючих кустов. Ее руки оказались неожиданно сильными и горячими. По спине Элака пробежала дрожь, ему чудилась не материнская зовущая ярость в этих цепких неотступных прикосновениях.
- Вот он, мой господин. - лицо Алиды горело гордостью. Она обеими руками сзади вцепилась в край туники, и Элак услышал треск разрываемой ткани. - Посмотри на него! Он уже совсем вырос и сегодня нарушил запрет следовать за нами, как я его ни пугала! - жрица хрипло рассмеялась. - Как ты и предсказывал, Пан, все, что дано тобой, вернется в твои кладовые. Твой сын у твоих ног. Прими его и скажи, может ли он остаться с нами?
Козлоногий Пан щелкнул пальцами, совсем так, как привык это делать сам Элак, обращаясь к рабам.
- Подайте ему вина!
Точно из воздуха перед носом юноши возник глубокий кратер, наполненный варевом. Один его аромат сводил с ума, вызывая спазмы в паху. Рогатый хозяин пещеры выставил вперед свой изогнутый удилищем лингам и из него прямо в чашу ударила едкая струя козлиной мочи.
- Пей! - приказал мохнатый бог, пьяно улыбаясь новобранцу.
Элак бросил затравленный взгляд по сторонам, ища спасения от сомнительной чести.
- Пей!!! - взревела толпа, обступившая его плотным кольцом. На лицах менад и козлоногих духов было написано такое восхищение, что Элак понял, если он немедленно не осушит кратер, его разорвут за святотатство.
- Пей. - тихо сказала Алида и прижала край чаши к губам сына. - Пей.
Огненное варево лавой побежало по жилам, преображая мир. Через минуту вокруг Элака не было ни одного знакомого лица: ни деревенских девушек, ни матери, ни омерзительного рогатого Пана верхом на амфоре, ни его слуг… Было только пульсирование женских и тусклое свечение мужских тел с яркими пучками искр там, где у них в этот момент собиралась вся сила. Эти пучки давали жизнь, к ним неодолимо тянуло.
Главный столб огня колыхался над амфорой, его хозяином был бог здешних мест. Получить частичку животворного пламени, раздуть ее в себе и передать другим - было единственным желанием, которое сейчас испытывал Элак.
Он шагнул вперед, споткнулся о распластанные на полу тела, рухнул у самого горлышка амфоры и больше ничего не помнил.
* * *
Золотая полоска еще несколько мгновений оставалась над гребнем хребта, а крестьяне, подгоняемые Филопатром, уже сбились, как перепуганный скот, под соломенную крышу амбара. Им предстояла нелегкая ночь, особенно если учесть, что день был, как все - с рассвета полный ломовой работой, которую завтра, не смотря ни на что, предстояло продолжить. А сна не предвиделось!
Духота, запах потных немытых тел и кислых козловых шкур, разложенных на полу, делали обстановку совсем неуютной. Но, откупорив вино и пустив по кругу деревянные чашки, мужчины приободрились, разговор пошел громче.
- Кто их знает, что они делают там, в горах! - разглагольствовал самый старый из пастухов Мокс, настолько дряхлый, что его уже с прошлой осени не брали в поле. - А только говорят разное.
- Что именно? - раздраженно сжав губы, осведомился Филопатр. - Ты давай мне людей не запугивай. Каждый год одно и тоже.
- Нет, пусть скажет! Пусть скажет! - настаивали со всех сторон.
- Говори, Мокс, не слушай старосту. Хоть время скоротаем.
- Не всю же ночь дрожать!
Пастух победно оглянулся по сторонам, предвкушая благодарных слушателей, и нахохлился, как большая птица.
- Давно, говорят, было, а продолжается до сих пор. Когда-то все женщины принадлежали богам, а мужчин на земле не было. Тех мальчиков, которые рождались, боги тут же съедали. А чтоб матери не жалели малышей, боги поили женщин колдовским зельем. Вот раз ударил гром, и молния разбила чашку, где мешали волшебный напиток. Великая Мать, не выпив зелья, пожалела своего новорожденного сына и спрятала его в горе, а из осколка чашки сделала ему колыбель. Так же поступили и другие женщины. Сыновья выросли, вышли на свет, а во главе - сын Богини по имени Загрей. И стали женщины брать их в мужья вместо богов. Тогда началась большая война между богами и людьми. Увидела Великая Мать, что стало из-за ее милосердия - вот-вот земля опрокинет небо - и устыдилась своей слабости. Золотым серпом она убила Загрея, а его останки сложила в колыбель и снова спрятала в горе.
- Но люди все равно победили? - подал голос из-за корзины с лепешками Тарик.
- Нет, боги. - погрозил ему костлявым пальцем старик.
- И как же вышло, что мы живы? - с враждебной усмешкой осведомился Филопатр, который слушал эту историю уже тридцатый раз и все с новыми подробностями.
- А так. - обрезал рассердившийся пастух. - В наказание боги решили дать женщинам то, чего они больше всего хотели. Их мужей. Жены стали жить со смертными и тяжело работать. А раз в год, осенью, после сбора урожая, приходить с дарами к богам. Те принимают их, как прежде, и поят волшебным зельем. Чтоб забывали женщины все вокруг и помнили только, какое счастье потеряли. Потому-то осенью на Дионисиды пьют и веселятся менады на склонах гор. Скачут всю ночь до рассвета по лесам, счастливые от близости к бессмертным и пьяные от ненависти к мужчинам за то, чего лишились, ради них. Ни одно живое существо - ни лань, ни заяц, ни человек - не должно перебегать им путь. С визгом бросаются они в погоню, рвут жертву на части, пьют ее кровь. Душат змей и подпоясываются ими… Страшное это зрелище не для мужчин.
- Вот бы хоть одним глазком взглянуть. - протянул зачарованный Тарик. - Ведь никто же на самом деле не видел, чем они занимаются.
- Болтовня все. - бросил один из пастухов помоложе. - Что бесятся, это точно. А вот насчет богов не скажу. - он отхлебнул вина, довольный тем, что внимание слушателей перешло к нему. - В прошлом году мы гоняли стадо на верхнее пастбище как раз после Дионисид. Ливанули дожди и внизу луга затопило. Так вот, у Пещеры, куда бабы таскаются, все и вправду истоптано, как будто скакал табун ужаленных оводами кобылиц. Вонь, змеи понакиданы, блевотина по кустам, кое-где и кровь была. - пастух провел ладонью по усам. - И козьих следов видимо-невидимо. Я думаю, с козлами они там балуют каждый год. Сраматища одна! Вот и все боги.
- Пойти бы туда с дрекольем, - подал голос другой крестьянин, - да отучить их раз и навсегда по лесам шастать, платья драть и скотину калечить. - на его бледном лице проступили красные пятна негодования.
- А что, правда! Пойдем! - раздались голоса. - Сколько можно терпеть? Топоры возьмем, вилы. Чего бояться? Скажем: здорово, девочки! Это мы, принимайте в игру, а козлов - по боку!
Предложение еще час назад, показавшееся бы всем безумным святотатством, теперь вызвало крики одобрения.
- Пойдем! Пойдем! Хватит, насиделись взаперти!
- Глупцы!!! - голос Филопатра покрыл возбужденный гул в амбаре. - Это не безопасно! Что им ваши топоры и вилы? Середина ночи. Менады уже спустились с гор. Никого не узнают и вас не узнают! Они вам и слова сказать не дадут - разорвут в клочья. Там бабы из четырех соседних деревень, а нас, - староста обвел глазами амбар, - человек 30, не больше. Говорят, после зелья они сильны, как воловья упряжка. На них пахать можно!
* * *
- Люди! Там люди за воротами!
В двери амбара забарабанили кулаки и в треугольную щель между неплотно пригнанными досками просунулся чей-то крючковатый нос. Прижавшись к створкам толстыми губами раб-тавр, запоздавший со своего двора, тараторил без умолку.
- Там, на дороге! Они бегут сюда! За ними гонятся!
Но его голос уже перекрывали топот и крики, далеко разносившиеся в ночной тишине. Через минуту в ворота Дороса стучали изо всех сил. Чьи-то кулаки выбивали дробь на ветхих створках.
- Спасите! Добрые люди! За нами гонятся духи гор!
Все мужское население деревни взметнулось на насыпь с внутренней стороны частокола и любопытством уставилось за остро отточенные бревна ограды. Внизу у ворот толкались трое задыхавшихся от быстрого бега прохожих. В темноте трудно было разглядеть их лица. Виднелись только заплечные мешки да небольшие луки, торчавшие из-за спин непрошеных гостей.
- Пустите нас! Мы пришли с миром!
- Разве добрые люди шляются ночью Дионисид? - вопросил Филопатр, уперев руки в бока. Ему нежданные путники явно пришлись не ко двору. Кто их знает, что они за люди и зачем пожаловали?
- Ступайте вверх по холму, там есть пещеры в скале. В них и укройтесь! - крикнул он. - А ворота мы открывать не будем!
Пришельцы внизу завыли страшными голосами.
- Разве боги освободили вас от законов гостеприимства? Вы нарушаете их, не давая нам крова!
- Не та сейчас ночь, чтоб встречать гостей. - не смутился староста. - Приходите завтра и мы разделим с вами хлеб. А сегодня проваливайте, честью просим!
- Звери! Ублюдки! Дети воронов! - понеслось с другой стороны частокола. - Это ведь ваши бабы гонятся за нами по дороге и уже разорвали нашего товарища!
В подтверждение их слов за ближайшим поворотом в темноте вспыхнуло множество веселых огоньков, а еще через несколько секунд до ушей похолодевших от ужаса крестьян донеслись пение, смех, бряцанье тамбуринов и приближающийся топот ног.
Тарик, вертевшийся тут же под локтем у старосты, смог разобрать среди общего гула мелкое цоканье копыт, словно по сухой каменистой дороге кто-то рассыпал горох.
Колышащиеся за листвой огни стали ближе, освещая странное шествие. Вот из-за скрюченной старой шелковицы появилась толпа менад с факелами и чашами в руках. Мгновение столпившиеся на валу крестьяне молча смотрели на приближавшихся лохматых, голых, перепачканных кровью и землей существ не в силах признать среди них знакомые лица. Потом кто-то не выдержал и закричал:
- Да сбросьте же им веревки! Пусть карабкаются!
- Боги! Помогите им!
В последний момент на голову путникам были скинуты ременные вожжи. Незнакомцы уцепились за них и кое-как начали взбираться по частоколу. Двое из них уже перевалили за ограду, а третий - толстый и тяжелый - прыгал еще внизу, когда гогочущая волна менад с размаху врезалась в запертые ворота и створки затрещали.
- Убьют! Убьют! - в ужасе вопили на стене.
Людской прилив нахлынул на тело оставшегося по ту сторону путника. Тарик видел море голов, но что делалось на земле, различить не мог. Потом менады с радостными воплями отхлынули, размахивая окровавленными кусками добычи.
На стене воцарилась мертвая тишина. И тут кто-то бросил вниз камень. Еще один. Затем целая груда булыжников обрушилась на головы столпившихся под воротами фурий.
- Бейте их! Убийцы!
В первую минуту женщины не соображали, откуда на них нападают, а вертели головами в разные стороны. Они вообще, кажется, ничего не узнавали вокруг. Едва ли даже понимали, что стоят у ворот собственной деревни. Но потом заметили обидчиков и повели себя, как раненые животные. Вместо того, чтоб отступить под градом камней, менады, охваченные яростью, стали наскакивать на ворота, пытаясь прошибить их своими телами. Их не смущало, что с каждой минутой под частоколом растет груда тел, оглушенных ударами сверху.
Некоторые из осаждавших вцепились в доски и сумели оторвать от одной из створок довольно внушительный кусок дерева. Образовалась дыра, сквозь которую можно было проникнуть внутрь, но женщины сами мешали друг другу, устроив свалку у вожделенного лаза. Они визжали, царапались и толкались.
- Луки! Несите луки! - крикнул кто-то.
- Опомнитесь! Не убивать же своих! - в отчаянии завопил Филопатр.
- Нет, ждать, пока они нас убьют. - свистящим шепотом сказал ему на ухо один из уцелевших путников. Это был смуглый курчавый мужчина лет 30, загорелый и высохший на солнце, как долька абрикосовой дички. У него за спиной, кроме лука, еще виднелся боевой топор, а на поясе бряцал короткий меч в дорогих, явно краденых ножнах.
- Вы не добрые люди. - запоздало прозрел староста. - Вы разбойники-женоубийцы, я слышал о вас! Хватайте их, люди! - он не успел договорить.
Широкая ладонь незнакомца легла старосте на рот, а другая рука, в которой он сжимал нож с кривым лезвием, привычно полоснула по горлу. Крик Филопатра захлебнулся и ноги разъехались в хлынувшей на землю крови.
В сутолоке у ворот никто не заметил, отчего упал староста. Несколько менад все-таки влезли в дыру, но тут же рухнули под ударами своих же мужей и братьев. Остальные раскачивали сломанную створку, и было видно, что долго она не простоит.
Тарик, наблюдавший за всем с вершины насыпи, едва протолкнулся к спасительным стенам домов. Он видел, как погиб Филопатр, но кричать об этом сейчас было бесполезно. Его никто бы не расслышал, а если и расслышал, то не понял. Думать надо следовало о другом: чем защитить себя и поселок? Опрометью мальчик бросился по узкой улице к дому, распахнул ворота, потом загон для овец и начал пинками выгонять скот. Жалобно блея, отара потрусила привычной дорогой к воротам, а Тарик уже лез через забор в соседний дом, чтоб выгнать чужую скотину.
Стуча животных по бокам первой попавшейся палкой, мальчик направил их прямо к побоищу на площади, и блеющее стадо врезалось в ряды дерущихся, создавая дополнительную сумятицу.
Менад было больше, чем деревенских мужчин. Но в своей слепой жажде крови они мало что понимали вокруг и подчас накидывались друг на друга. Общая свалка могла спасти положение.
- Отходите к домам! - надрываясь, кричал Тарик, рупором приложив руки ко рту. - Уходите от ворот!
Но его никто не слышал. Вдруг чья-то жесткая ладонь легла мальчику на плечо. Раб вздрогнул и обернулся, инстинктивно перехватив покрепче палку. Сзади стоял разбойник, убивший старосту, и криво усмехался. Его белые зубы хищно поблескивали в темноте.
- А ты сообразительный парнишка. - сказал он. - Хочешь пойти с нами?
Тарик сбросил его руку.
- Как?
- Сейчас свалка здесь, у ворот. Никто не помешает нам миновать пустую деревню и перелезть через частокол с задней стороны. Менады ворвались сюда, на дороге и в лесу мы их больше не встретим. - разбойник снова улыбнулся. - Мы потеряли двоих товарищей. Нам нужно пополнение, а ты парень с головой. Решай.
Тарик заколебался. Ему всегда хотелось бросить Дорос. Но смуглый путник и его приятель пугали мальчика.
- Почему я должен вам доверять? - хрипло спросил он. - Может, вы зарежете меня, как Филоптра? - он вскинул потемневшие глаза на разбойника.
Тот снова рассмеялся.
- Может быть. А может быть и нет. Что ты теряешь? Скоро вся деревня заполыхает и тебя все равно убьют.
К ним подошел второй путник, коренастый крепыш с окладистой бородой.
- Так мы идем? - он вопросительно посмотрел на старшего. - Поторопись, Эвмил. Скоро тут будет жарко.
Тарик решился.
- Хорошо. Я проведу вас. В частоколе за деревней есть лаз. Не придется даже карабкаться на стену. Только, - он помедлил, - я хотел бы знать, вы правда разбойники-женоубийцы, о которых так много болтают страшного?
Оба новых товарища хрипло засмеялись.
- Мы просто люди, не поладившие со своими родами. - сказал Эвмил. - А что болтают, это точно: болтают много. Пошли.
Втроем они миновали пустую деревню, выбрались задами к частоколу, который за огородами был ниже, чем у ворот.
- Тихо вылезайте. Здесь один зуб у забора гнилой. - по-хозяйски пояснил Тарик. - А зря вы, дяденька Эвмил, старосту зарезали. Он был неплохим господином, недрачливым.