- Думаете, у меня нет сердца? Он ласков со мной, он безупречно вежлив, он спас мне жизнь!.. Но он сидит над кольцом, которое она ему вернула, и плачет. Без слез, страшно. И я не мо-гу!..
Она прижала платок к переносице и тут же отбросила его нервным движением.
- Конечно, я уродина, калека, он не сможет меня полюбить.
Виестур положил ладонь на ее волосы:
- Я тоже калека: одиночка и нахальный глупец, чью помощь отвергли. Ну и что? Вы прекрасны.
Она стиснула его руку своею и прижала к лицу.
- Только… не говорите никому… ему, что встретили меня.
- Куда вы теперь отправитесь?
Она переглотнула:
- Не знаю. Я хотела попросить защиты у Ее величества…
- Она сама теперь нуждается в защите.
- Тогда у церкви.
- Ваши опекуны вернут вас. - И, повинуясь то ли порыву, вызванному вином в крови, то ли наитию и судьбе, он произнес очень твердо:
- Станьте моей женой. Тогда никто не посмеет вас ни к чему принудить, а если найдется в будущем человек, которого вы полюбите и которому будете не безразличны, я найду способ освободить вас от принесенных обетов.
- Не смейтесь надо мной!
Он опустился на колено перед ней прямо на обомшелую склизкую ступеньку:
- Я не смею.
И каштаны, каштаны… платье цвета их лепестков с размытыми пятнышками крови. Он даже имени ее не спросил.
МЕЖДУГЛАВИЕ
Шум накатывался, как прилив, сотрясая древний дворец Контаманских королей, трещинами полз по потолкам и стенам, обрушивал пласты штукатурки, увязал в драпировках и занавесях, чтобы через минуту опять обрушиться беспощадной приливной волной. Приближались, делались громче крики, металлический лязг, предсмертный хрип. А в саду за раскрытым окном надрывались в сирени и черемухах сумасшедшие пьяные соловьи. От удара тяжелой створки двери отлетел на кровать мальчик-гвардеец, заслоняя Эмеральд своим телом, выставив перед собой уже бесполезный палаш. Клацнула, расправясь, тетива, мальчика отбросило, швырнуло навзничь, и в простыни потекло… потекла. Кровь, черная в вечных сумерках парадной спальни.
А ночь пахла землей и свежей черемухой. Безнадежно и терпко. И соловьи… И высокий мужчина с сардоническим оскалом, со шрамом через щеку и угол рта. Со звериным блестящим оскалом и яростными в насмешке глазами. Он возвышался над Эмеральд, с разряженным арбалетом в руке, и она ничего не могла поделать. Но голос почти не дрожал - о эта выучка дворцов, он не дрожал, только вот был едва слышен, когда она спросила:
- Кто…вы? Что вам… здесь… нужно, - повинуясь тяжелому ритму своего прерывистого дыхания.
Он дернул головой, и свои - не подвитые - волосы качнулись волнами.
- Прошу простить. Коронная гвардия подняла мятеж. Опасаясь за жизнь вашего величества, мы взяли дворец под свою охрану.
- Кто… вы?!
Он учтиво поклонился:
- Капитан Гизарской Роты арбалетчиков Карстен Блент.
Неканонический текст
Радиальная
7.
Пахло сдобой из соседней кондитерской и сбитыми дождем каштановыми свечками. Вошедшие в силу листья охотно принимали в себя тяжелые капли. Несколько дождинок протекло за шиворот. Эля поежилась. Тринадцатилетняя, длинноногая, большегрудая и крепкая, она никак не хотела признаться себе, что трусит. Эля сжала остроугольный тессер до боли в ладони. Асфальт площади впитывал размытое сияние светофоров, габаритные огни проплывающих, как медленные рыбы, редких автомобилей. Призрачно-зеленые светящиеся буквы над Ротой обещали "Порядок и благоденствие", а шесть колонн в ярких фонарях подъезда светились, как огромные белые свечи. Там было светло и радостно, и Эля наконец решилась.
Вежливый охранник на входе сунул в сканер ее тессер и, улыбаясь, попросил подождать. Через неполные две минуты по широкой парадной лестнице сбежала барышня в плиссированной юбке и кремовой форменной рубашке с узеньким галстуком, посмотрела на Элю, на натекшую из-под ее туфелек лужицу.
- Вы опоздали на четверть часа, - сказала она. - Пройдите сюда, переобуйтесь. Туфли оставьте здесь.
Рядом с загородкой охранника стояла высокая полка с мягкими шлепанцами разных цветов, размеров и степеней пушистости. Эля переобулась и пошла за сердитой барышней, только теперь поняв, отчего не цокают ее каблучки. Ковер на лестнице был мягким, как трава.
Белый мрамор сверкал под беспощадными светильниками, слепя глаза, а на площадке, где лестница раскрывалась на два крыла, на низком возвышении перед овальным зеркалом замерла гипсовая раскрашенная старушка. Старушка упиралась в возвышение синим сложенным зонтиком, по-птичьи склонив к плечу увенчанную седыми буклями голову, и Эля испытала ощущение, что старая дама вот только что вышла из зеркала и осматривается, куда попала. Провожатая поклонилась ей, как живой, прижав руку к груди, и Эля механически повторила жест. Сопровождающая это оценила. И пошла медленнее. На поворотах коридоров стояли парами безмолвные охранники, опираясь на тяжелые старинные арбалеты. Эля не знала, дань ли это традиции или вполне действующее оружие. Она вообще старалась не очень-то вертеть головой: в Роте любопытства не одобряли.
Барышня отворила массивную дубовую дверь, почти такую же тяжелую, как на входе. Эля ожидала, что попадет в кабинет или хотя бы в приемную, но очутилась в огромной умывальной комнате, обшитой орехом, со шкафчиками, раковинами и зеркалами, на полочках над раковинами стояли туалетные принадлежности и всякая женская косметика; еще две двери вели куда-то вглубь.
- Переодевайтесь. Приводите себя в порядок, - барышня взглянула на часики. - У вас три минуты.
Протянула Эле щетку для волос, открыла дверцы гардероба и выбрала аккуратный махровый халатик бледно-зеленого цвета:
- Не беспокойтесь. То, что нужно.
Эля чувствовала себя неловко, она предпочла бы остаться в мокром, но своем, она три часа убила на одевание, выбирая самое лучшее. Но приходилось смиряться. Оставшиеся минуты Эля потратила на расчесывание своей платиново-соломеной гривы, в спешке, закусив губу, выдрав часть волос. Барышня отстраненно ждала. Потом они вышли в ту же дверь, миновали несколько коридоров и оказались в просторном кабинете с рядом кресел у стены и широким совершенно чистым письменным столом. За столом, на фоне овального, только чуть меньшего, чем на лестнице, зеркала, сидела барышня постарше и холодно смотрела на Элю. Сопровождающая подвинула к столу кресло, велела Эле садиться и ушла. Эля мельком глянула на стол, и сердце у нее застыло: на его лаковой безупречно чистой поверхности лежала единственная тетрадка - с ее собственным конкурсным сочинением.
- Эллейн Дарси, тринадцать, Верона, Рицеум изящных искусств, переходной класс.
Эля, сглотнув, кивнула.
- Вы опоздали. Больше так не делайте.
Эля опять кивнула.
- Почему вы избрали эту тему сочинения? Она слишком сложна, за нее не всегда берутся и профессиональные литераторы. К тому же, вы отступили от канонического трактования. Вот здесь… - барышня с выражением зачитала несколько строчек. Примерно так же читала их на конкурсе и сама Эля, чувствуя, как завороженно внимает зал. Ежегодный конкурс, восторженные барышни, пробующие себя в словесности, строгие, нарядные и слегка нервные наставницы…
- Я немного… увлеклась, - робко сказала Эля. Она подняла на барышню глаза - бледно-синие, очень большие, осененные золотыми ресницами. - Мне казалось важным… ну, когда приходится выбирать между любовью и чувством долга. - Девочка чувствовала, что барышня внимательно слушает, и заговорила живее: - Мне… ну, иногда жестокость оправдана, если патриотизм… - Эля смутилась и замолчала.
- Какие источники вы прочитали?
Эля быстро перечислила. Барышня улыбнулась.
- Хочу порадовать вас. Ваше сочинение признано лучшим по Вероне. Вы награждаетесь поездкой по Территориям и недельным отдыхом на море. Поезд завтра в одиннадцать тридцать две. Родители предупреждены. Сейчас пройдите в двести четырнадцатую комнату, по коридору прямо и направо, правая сторона.
Эля шла ярко освещенным коридором, разглядывая таблички на дверях, и голова у нее слегка кружилась от счастья. Двести четырнадцатая комната оказалась кабинетом врача. Там провели осмотр и сделали прививки, необходимые для Внутренних Территорий. Элю обрадовало, что врач относится к ней деловито и строго. Прививок она боялась, и еще больше - от сюсюканья рицеумной сестры милосердия.
- Будет немного больно.
Взрослые обожают преувеличивать. Шлепок и укол заставили Элю прокусить пластик кушетки. А надо было вытерпеть еще два. Через полтора часа, постанывая и хромая, она отворила двери комнаты, предназначенной для ночлега. Рыжая лохматая девочка Элиных лет, лежа животом на расстеленной кровати, повернула голову:
- А-а, привет. Тоже пытали?
- Что? - удивилась Эля.
- Ну вот, ты за… бедро держишься.
Эля боком осторожно присела на свободную кровать.
- Я Сэлли Дим, - сообщила рыжая. - Из Гезы. А там, - она пальцем указала на стену, за которой слышался шум воды, - Людовика Анстрем. Она либержанка. И еще одну должны прислать. У тебя про что сочинение?
- Про Катрину Аделаиду.
- Ага, - произнесла Сэлли удовлетворенно. - А у меня про королеву. Только они сказали, что она умерла от банального насморка.
Эля потерла бок:
- А отчего она умерла?
- Ну-у, в источниках по-разному. И немного вымысла - это перец в супе.
- Здравствуйте.
На пороге спальни встала высокая, удивительно стройная девушка с мокрыми и блестящими черными волосами до плеч, с ярко-синими глазами и очень смуглая. На бедра девушки было намотано алое полотенце. Красота Людовики била в глаза, но фигурка показалась Эле немного плосковатой. Они познакомились.
- Здорово, правда? - сказала Людовика. - Две недели в классной компании. Стоило исписать тетрадку.
- О чем? - спросили Эля и Сэлли хором.
Людовика не успела ответить. В двери резко постучали, и тут же она отворилась, пропуская пухленькую девушку и барышню в форме. Девушка хромала, закусив губу, похоже было, что она недавно плакала. Барышня вела ее под руку.
- У нее прыщи, - сказала Сэлли и брезгливо отвернулась.
- Встать! - приказала барышня. У барышни были широкие плечи, маленькие глаза и неприятно поджатые губы. Она была похожа на щучку. - Меня зовут Герда Герд. Я ваша наставница на время поездки. Вы должны вставать при моем появлении и быть вежливы.
Сэлли замычала сквозь зубы.
- Когда я закончу, оденьтесь приличнее, - сказала Щучка Людовике. - Ваша победа - не повод к расхлябанности.
Сэлли незаметно показала ей язык. Эля прыснула.
- Это Антония Рэй. Она поедет с вами. Ее сочинение - лучшее на Свободных Территориях.
Девочки тихо завыли. Пухленькая литераторша - нет, не пухленькая, безобразно толстая, прыщавая и потеющая, никак им не нравилась. К тому же, как выяснилось позже, она краснела по любому поводу и слегка заикалась. Сэлли прозвала ее Черепашкой.
- Вы из Гиссара? - спросила Сэлли у Тошки.
- Из Кэслина, - отвечала та очень тихо. - Мой папа получил вид на жительство в Контамане.
- Ага, - сказала Сэлли многозначительно.
- У меня нет вещей, - объяснила Эля госпоже Герде.
Наставница широко распахнула встроенный гардероб, открывая вид на четыре одинаковые пухлые сумки.
- Тут все необходимое для вас. Совершенно новое.
Девочки нестройно поблагодарили за заботу.
8.
- И как у тебя выросла такая грива? - Сэлли водила щеткой по встрепанным волосам, но от этого они не становились ни глаже, ни мягче.
- Это русалка, - Эля запнулась, вспомнив, как в младших классах ее наказывали за безответственные фантазии. Она подобрала длинные ноги, поуютнее устраиваясь на мягком диване, и сунула в рот шоколадку. Вагон мягко покачивался, по красной коже дивана бродили солнечные блики. Наставница Герд решила отложить воспитание на потом, и предоставила детей самим себе.
- Вообще-то это яйцо и немного касторового масла, - подумав, сообщила Эля.
- А русалка?
- Это когда мы выезжали отдыхать, девчонки занимались вызыванием. Ну, ставишь зеркало, перед ним чашку с водой, кладешь расческу и уходишь.
- Надолго?
Эля пожала плечами. Сэлли откусила от шоколадки, и губы у нее сделались полными и коричневыми. Сэлли облизнулась.
- Не знаю. Ненадолго. А потом расческа мокрая, и если ею причесывать голову, то волосы быстрее растут.
Сэлли вытащила из сумки овальное зеркальце:
- Давай?
- Темно должно быть.
Дверь купе распахнулась настежь, впустив улыбающуюся Людовику и крепкого высокого мальчика, очень мужественного, на взгляд Эли, темноволосого, с правильными чертами лица и большими серыми глазами.
- Максим Кадар, - представила Людовика. - Он из нашей команды.
- А где госпожа Черепаха?
- Мне показалось, она тебе не нравится, - Людовика уселась возле Эли, разглядывая зеркальце.
- Пока я ее не обоняю - ничего.
Сэлли улыбнулась Максиму, показав крупноватые белые зубы.
- Мы тут занялись вызыванием.
- А, знаю, - Людовика радостно захлопала. - Конфетный Король, гномы, Ирисочная Корова… Еще фею. Так, Эля, опусти жалюзи. Зеркало есть. Максим, вы не могли бы украсть для нас цветы?
- Я мог бы купить у проводника, - обаятельно улыбнулся Максим. Эля поняла, что пропадает.
- У Щучки были цветы, - подсказала Сэлли.
- Это вы о барышне Герд? Хо-хо, - улыбка Максима сделалась еще и озорной.
- Мне нужно четыре штуки.
Максим встал.
- И духи.
- Какие? - уточнила Сэлли. - Нам подарили разные.
- Лучше цветочные.
- Цветочные у этой дуры, - она имела в виду Тошку.
Эля залезла в сумку:
- Вот, "Нохийская вишня".
Вернулся Максим с четырьмя герберами. Их положили перед прислоненным к подоконнику зеркальцем и обильно спрыснули духами.
- Теперь одеяло, - приказала Людовика. - Забирайтесь и не дышите.
- Долго не дышать? - поинтересовалась Сэлли ядовито.
- Ну, дышите. Только тихо. Потом появится домик и из него выйдет фея.
- А потом?
- Хватайте и загадывайте желание. Только она очень скользкая, может убежать.
- Девочки, я дверь закрою? - вежливо поинтересовался Максим. Потом они долго в полнейшей темноте, почти не дыша, сидели под одеялом, было тесно и очень жарко, терпко пахло духами. Щекотало в носу.
- Ф-ф-все… - Сэлли громко чихнула и выползла наружу. - Не получилось.
- Ага, - сказал Максим радостно. - Зато классно. Я никогда никого не вызывал.
- Может, ей поезд не нравится? - Эля была рада, что у Людовики ничего не вышло.
- Можно ночью попробовать.
- Тогда не будем мелочиться, - Сэлли обвела всех гордым взглядом. - Вызовем Даму Иветту. Здесь нет трусов и болтунов?
Она нарочито медленно открыла минералку, разлила по бокальчикам. Разломила на дольки остаток Элиного шоколада. Подумала и прибавила свой апельсин.
- Тогда…
Идея Сэлли всем понравилась, и ее обсуждали, запивая минералкой, пока не явилась наставница Герд и не повела всех в вагон-ресторан. Ночью, когда наставница заснула, все опять просочились в купе Сэлли. Все, кроме Черепашки. Сэлли сказала, что выродков в такое нельзя посвящать.
Они сидели в душной мерцающей темноте, поезд покачивало на стыках, прижимая их друг к другу, и было очень хорошо и уютно. Эля думала, что может не стоит вызывать никакую Даму Иветту, а просто сидеть, разговаривать, чувствуя у своего плеча плечо другого.
- По какому способу будем вызывать? - громким шепотом спросила Сэлли. - По хорошему или по страшному?
- А в чем разница?
- По хорошему ставишь под кровать стакан воды и сверху хлеб и ложишься спать. В полночь приходит Дама и охраняет тебя до рассвета, а утром, когда посмотришь, половина хлеба съедена и половина воды выпита.
- Ну, это скучно, - промурлыкала Людовика. - И что, она за этим хлебом под диван полезет? Страшный давай.
Шепот Сэлли сгустился, навевая всамделишнюю жуть:
- Берешь зеркало. На нем рисуешь полоски, как лестницу. И смотришь…
- Так в темноте же не видно!
- Можно фонарик зажечь, - прошипела Сэлли. - Вы слушаете или нет?
Все дружно подтвердили, что слушают.
- И смотришь… А когда в зеркале появляется черный огонек и начинает приближаться, надо быстро стереть нижние ступеньки, иначе Дама застрелит.
- Ой, - сказала Эля.
Конечно, все согласились на страшный способ. Сэлли достала зеркальце.
- Чем рисовать будем?
- Помада сойдет? - Людовика протянула высокий тюбик. В свете голубого настенного фонарика, сблизив головы и затаенно дыша, все напряженно вглядывались в расчерченное кармином зеркальце. Сэлли держала наготове полотенце. Огонек не появлялся. Зеркальце послушно отражало свет фонарика и кусочки склоненных лиц.
- Может, свет выключить?
- Тогда ступеньки не разглядишь.
- А давайте его Черепухе подкинем… - прошептала Сэлли.
- Так ведь Дама Иветта ее убьет.
- Зато проверим, правда это или нет.
Они на цыпочках подкрались к соседнему купе. В его полутьме раздавалось неровное дыхание Тошки, она изредка всхлипывала сквозь сон. Людовика, как вторая хозяйка купе, быстренько повыключала фонарики, положила на столик зеркало и с тихим прысканьем и попихиванием все отступили и приникли к закрытой двери. Ничего не происходило. Видимо, в эту ночь Дама Иветта не выходила на охоту.
Людовика зевнула, прикрывая рот ладошкой:
- Ну-у все-о, лю-уди, спа-ать хочется.
Она открыла дверь купе, протопала к столику, наощупь обтерла зеркало и вернула его Сэлли. Толкнула стонущую Тошку и свалилась на свой диван. Ушел, вежливо распрощавшись с девчонками, Максим. Сэлли еще немного постояла с Элей в коридоре у приоткрытого окна. Из него тянуло запахом травы и влагой, звезды висели над горизонтом.
- Скучно, - сказала Сэлли. - Я всю жизнь прожила в Гезе, а опять туда ехать. И так там все знаю. Кстати, - она оживилась, я вам такое покажу, что ни один историк не покажет.
- И дом госпожи Иветты?
- Ха! - Сэлли хлопнула ладонью по стене. - Даже тот подвал, где она держала племянницу.
- Разве это правда? Ну, что держала в подвале?
Сэлли улыбнулась своими крупноватыми зубами:
- Конечно, правда. Прятала от арбалетчиков.
- Зачем? Она ведь тогда была капитаном Роты?
- Арбалет - он механизм, - сказала Сэлли, очень напомнив Эле Максима. - У него родственных чувств нет. Все, - она широко зевнула. - Я спать хочу.
9.
Бассейн напоминал пересоленный суп с клецками. Людовика, демонстрируя ногу, лениво повозила мыском в воде; возвела горе синие очи:
- Не понимаю. Зачем это… здесь, когда там, - она простерла руку в сторону стеклянной стены отеля, - море.
- Затем, - Максим рассудительно указал на болтающийся за той же стеной полосатый чулок штормового предупреждения. Словно в подтверждение, ветер швырнул в стекло пригоршню песка.