…Непонятно, питал давний мастер отвращение к супруге, теще либо ко всему человечеству сразу или стремился устрашить, потому что сам всех в упор боялся, но надо признать, что ему удалось: любой, кто встречался с химерами Твиртове лицом к лицу, испытывал брезгливое отвращение и страх. Не потому, что в этой мифической тварюшке (в каждой по-своему) были смешаны черты змеи, козла и льва - сами по себе эти звери если и устрашающи, то вовсе не отвратительны. Но безвестный мастер учинил с их чертами такое, что может привидеться только в кошмарном сне. А еще он нетвердо понимал, что есть химера, этот мастер, и потому прибавил каждой чешуйчатые бронзовые крылья и грифоний клюв. Из клюва свисало раздвоенное змеиное жало, и создавалось впечатление, что вымышленная зверушка дразнится или облизывается, схрумкав очередную жертву. А может, это был стилизованный огонь. Кстати, последнее сомнительно, так как химеры Твиртове пыхали огнем вполне настоящим. Неведомый умелец проложил в каменных телах тончайшие трубочки, и стоило залить масла зверюшке под хвост и ткнуть в нос зажженным факелом, как из клюва начинало извергаться короткое, но весьма ощутимое пламя. Ночью зрелище могло быть вполне феерическим - три уступа зловещих теней и на равных расстояниях огни. Только вот жителям столицы с воцарения Одинокого Бога любоваться не приходилось - все забивали проклятые молнии.
Из каморки, где Кешка прятал тряпки и мел, послышался слабый стон, и мальчишка споткнулся о каменные кольца химерьего хвоста.
- Ох, извини, - произнес он. Нашарил завалявшийся в мешочке у пояса сальный огарок.
Тот едва осветил закуток, шалашик щеток у стены, позабытый в древние времена строительный мусор и - заслонившегося рукой человека.
- Ты кто? - спросил Кешка шепотом. - Что ты тут делаешь?
И снова стон. Кешка вспомнил какие-то разговоры внизу про воровку, пробравшуюся в Твиртове, про адептов… неужели она тут прячется? Он втиснулся в каморку - та была невелика, но и Кешка в свои двенадцать лет был вовсе не богатырь, поместился. Двери слегка притворил - они с таким визгом проехались по камню, что, казалось, перебудили пол Твиртове, - задул огарок и спросил тихим шепотом:
- Тебе помочь?
- А ты кто? - голос был сдавленный, словно на грани стона и слез.
- Я за химерами прибираю, чищу.
- Как в конюшне?
Кешка хихикнул и разозлился.
- Они живые, понятно? Дура ты! Вот придет истинная хозяйка - и проснутся.
Он зажал рот рукой. За эти слова запросто угодишь в нижние казематы. А там и на костер. Бог Одинок, и он же Велик, и никого не может быть рядом. Дурочка опять застонала, громко. И Кешке сделалось стыдно. Ну и страшно, хотя на уступы по ночам не рискуют заглядывать даже стражники: легенды легендами, а как вдруг?.. Мальчишка протянул руку в темноте, уткнулся в теплую мокрую щеку:
- Больно?
В дверном проеме полыхнула молния, выхватила из темноты и словно залила кровью женское лицо.
- Тебя как… звать? - спросила беглянка.
- Кешка. Викентий. Но чаще - "щенок" и… - Кешка проглотил бранное слово. - Только я тут один работаю. Они боятся.
- Это правда… про химер?
Кешке вдруг до смерти захотелось рассказать, все, что он слышал и знает, но трезвые рассуждения перевесили. Мало ли что сотворили с девчонкой адепты, вдруг истечет кровью. И пить может хотеть. Кое-что у него тут припрятано… и надо подумать, как ее вывести из цитадели - утром обыщут и здесь.
…Патент, отмеченный большими печатями зеленого воска, висел у самой двери. Хозяйка цветочной лавки, хотя и неграмотная, безмерно им гордилась и пересказывала наизусть любому, кто хотел услышать. А услышать хотели многие - это была единственная на весь город "божественная цветочная лавка", и закупались в ней и цвет рыцарства Твиртове, и дворяне из провинции. По случаю жары тетушка Этель, страдавшая одышкой и ожирением, из своих комнат на задах лавки не выходила, предоставив все дела семнадцатилетней племяннице Роде, своей единственной родственнице и наследнице. Рода была Кешкиной подружкой, если, конечно, считать основой дружбы валяние в угольном подвале и совместное поедание черствых пирожков с повидлом, которых можно было купить дюжину на пятак у булочника на углу. Бледный Кешка дождался, когда уберется очередная недовольная покупательница, и шмыгнул в лавку. Рода привычно улыбнулась:
- Мессир?
- Рода! - Кешка положил локти на прилавок, совершенно случайно заглядывая в глубокий вырез ее кофточки. - Понимаешь, мне надо пристроить сестру. Она приехала из деревни, и заболела. В Твиртове я ее взять не могу, назад отправить - тоже.
Рода мило покраснела, откидывая со щеки прядь волос.
- Надеюсь, это не одна из тех жутких болезней…
- Что ты! - перебил Кешка. - Она попала под карету, а потом кучер еще избил ее кнутом.
- Какой ужас! - ахнула Рода.
- Конечно, я не хотел бы, чтобы тетя Этель про нее знала.
- Конечно! Я… - Рода, предаваясь раздумьям, по привычке зажала прядь в зубах. - Приводи ее, только задами. Я постелю ей на чердаке.
Кешка облегченно вздохнул.
…Отсутствие его заметили и даже сильно выругали, но приколотить не успели, потому как Кешка был нужен везде и сразу, а потом, чистя толченым мелом крыло третьей справа на нижнем уступе химеры с гордым именем Оладья, мог размышлять обо всем в свое удовольствие.
- Викентий, к тебе пришли! - голос старшего слуги Уступа был сладок, как мед. Кешка вздрогнул: обычно такой важный человек не обращал на него внимания.
- Здравствуй, Викентий.
Высокий мужчина в сером плаще адепта и синей рясе шел к нему от дверей. В каменном нутре Оладьи родился тихий рык и крыло дернулось, оцарапав мальчишке руку острым краем.
- Ох, я и не знал, - незнакомец широко улыбнулся.
- Тихо, тихо, - Кешка погладил бронзовые перья. - Это какой-то древний механизм. Когда попало срабатывает.
- А ты осведомленный.
Не понять было, упрек это или похвала.
- Адам Станислав Майронис, - представился священник, - глава прихода Стрельни.
Это был приход, где жила Рода.
- Я хочу с тобой поговорить.
Кешка опустил тряпку в ведро и вытер о штаны измазанные руки.
- Где бы мы могли присесть? Хорошо здесь, правда?
Ударила молния, и незнакомец прикрыл глаза.
- Мешают, да?
- Я привык.
- Спустимся вниз? Мессир управляющий был любезен отпустить тебя со мной до вечера.
Кешка сглотнул. Видимо, это не простой священник, раз с ним любезен сам мессир управляющий. Впрочем, со священниками опасно быть нелюбезным - Бог, он рядом.
Сидя в аккуратной беленой комнатке полуподвального кабачка, Кешка пытался заставить себя не дрожать. Может, это после жары на улице. Предупредительный кухмистер накрыл на стол и удалился, осведомясь перед этим, не угодно ли еще чего его почтенным гостям. Священник отправил его небрежным взмахом руки.
- Ешь, что же ты.
- Я не голоден.
Мессир Адам Станислав прищурился:
- Мальчишки всегда голодны. Я, по крайней мере…
Он не стал продолжать. Кешка через силу проглотил несколько кусков.
- В каких отношениях ты находишься с девицей Донцовой?
Кешка вцепился руками в скамью.
- Мы… мы дружим.
- Я тебя напугал?
Глаза священника были совсем близко, и зрачки в них плавали, как у кошки.
- Н-нет.
- Сегодня воскресенье, девица Донцова приходила к исповеди в церковь Огненностолпия. Я там служу.
Кешка помнил эту церковь, заходил в нее с Родой несколько раз, и покупал свечи для тети Этель, когда та просила. Когда-то, тысячу лет тому, это была церковь Кораблей… Одинокий Боже, о чем он думает. Ходила к исповеди - значит..!
- Ведь девица Донцова предлагала исповедаться и тебе. А ты сказал, что сходишь в капеллу Твиртове. Ты сходил?
- Д-да.
- Зачем ты лжешь мне, мальчик?
- Я… н-не успел. М-меня…
Адам Станислав положил руку на Кешкино плечо.
- Ничего страшного. Ты мог бы прийти к исповеди теперь. Ко мне.
Кешка дернулся и опрокинул свечу.
В маленькой церкви волнительно пахло воском и ладаном, на дымных столбах лежали солнечные лучи. Кешка хотел преклонить колени перед алтарем - рисунком по мокрой штукатурке во всю стену - Одинокий Бог, то ли возносящийся на огненном столпе, то ли снисходящий на оном к благодарной пастве; но Адам Станислав подтолкнул его к дверце в закристию.
- Девица Донцова призналась мне, что совершила добрый поступок.
Мальчишка оборотил к священнику мокрые глаза:
- Но вы же… обязаны соблюдать тайну исповеди!
- Дитя, не кощунствуй. Это постулат еретической веры. Нашему же Господу должно открывать любое деяние - и благое, и злое. А не узнай я - как бы я мог оказать помощь твоей болящей сестре? Ведь она сильно расшиблась? Может, ей надобен лекарь? И облегчение души, если, по воле Одинокого, она умрет?
Кешка вцепился зубами в ладонь.
- Я не прав? - Адам Станислав распахнул окованную медью дверь, и Кешка очутился почти в полной темноте. Только некоторое время спустя глаза смогли выхватить углы какой-то мебели, пробивающиеся в щели ставен лучи, неподвижную фигуру в кресле у стола.
- Где… она? - этот голос словно придавил Кешку к полу.
- Мальчик нам не доверяет. Я могу его понять.
Худой мужчина в кресле вскинул голову (Кешка сумел различить только движение, не черты лица, но все равно знал: это он, его исчезнувший опальный брат, Феличе, Феликс…). В ладонях его, сложенных перед грудью, стало разгораться сияние - словно затеплилась свеча, словно он держал пушистый огненный шарик. А в этом шарике… да, в этом шарике проступал, светился серебром кораблик, покачивался на малиновых, как шелк, сотканных из сияния же волнах. Кешка задержал дыхание. Это было так невозможно, нелепо, волшебно…
- Я знаю, ей нужна помощь. Помоги.
Слова дались мужчине с трудом, Кешка вообще подозревал, что тот не умеет просить - только приказывать.
- Ты догадался, Кешка, - кивнул священник. - Это Хранитель. Мы очень рискуем и у нас мало времени.
- Какая болтушка, - сказал Кешка горько…
- А я вас искала, - воспитательным тоном объявила Ирочка. - Александр Юрьевич, вы мне нужны.
Полная луна, проглянув сквозь облака, залила террасу зеленоватым светом. Луна была большая и пухлая, как тронутая плесенью плюшка, и Ирочка в своем сарафане с оборочками на ее фоне казалась крупной летучей мышкой. Хальк потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. Наваждение не прогонялось. Наваждение отжало перекинутый через локоть купальник и плюхнулось на плетеную скамеечку перед столом. Только теперь Хальк заметил, что управляющий исчез. И унес с собой лампу. А чаеварка осталась. Хальк в растерянности уставился на бронзовое это чудовище: то ли под стол спрятать, то ли сделать вид, что он тут вообще ни при чем.
- Ой, какая прелесть, - сказала Ирочка, пожирая чаеварку глазами. - Антиквариат. Мне перед управляющим неловко, свалились ему на голову. Да, так вот… - Ирочка дернула носом: из покинутых чашек тянуло пьяной вишней, а бутылки не наблюдалось. Ирочка с сомнением посмотрела на Халька. - Гай сейчас придет.
- Зачем?
- Как зачем? - удивилась Ирочка. - Планерка у нас.
- В два часа ночи?
Ирочка передернула плечиками:
- Я вас не понимаю! Должны же мы обсудить… посоветоваться… вы все равно не спите!
- А очень хочется! - Гай появился и широко зевнул. На нем была байковая пижама с медвежонками, и выглядел он трогательно "до не могу".
- Садитесь, мальчики.
Следующие пятнадцать минут Ирочка развозила о серьезности поставленной перед ними задачи, о воздействии на юные умы… и обо всем прочем, чем славилась кафедра педагогики Эйленского университета. Гай вяло зевал. Хальк, ни на что не надеясь, повернул ручку чаеварки. Но того, что накапало в чашку, вполне хватило, чтобы эти минуты пережить.
- Короче, - сказал Гай. - Чего надо?
- У вас, мальчики, безобразие творится. Дети бегают сами по себе.
- А ты хочешь, чтобы они сами по мне бегали?
- Я хочу, - пояснила Ирочка терпеливо, - чтобы их досуг был занят. Умственно-полезной и развивающей общественной деятельностью.
- Они отдыхать хотят, - сообщил Гай. - И я хочу. И вот он - тоже хочет.
Хальк поднял глаза. Луна отразилась в них. С такими глазами идут на крест. Но дети - это же не крест, это же счастье, подумала Ирочка. И большая ответственность. Так что повод затоптать в себе угрызения совести у воспитательницы имелся.
- В общем, так, мальчики, - она хлопнула по столу ладошкой. - Дети у вас бесхозные, катаются на чужих лошадях и играют в несанкционированные игры. А мы, как педагоги, обязаны взять все под контроль и руководство. Пускай играют. Но под присмотром. Поэтому вы, Саша, сейчас напишете примерный сценарий этой вашей… сказки, мы выберем актив, распределим роли и будем работать. Вот вы, Гай, кем хотите быть?
- Спящей красавицей.
Ирочка шмыгнула носом, помолчала и разревелась. "Мальчикам" стало стыдно. Сидят тут, мучают бедную девушку… она же не виновата, что такая дура.
И они стали набрасывать примерный сценарий.
Глава 4.
…Адам Станислав в раздумье погрыз кончик пера. Эта привычка сохранялась у него с детства, и он ничего не мог с ней поделать. Губы у него уже были черными, и отмыть их потом стоило больших усилий.
"Иногда актом воли является следовать обстоятельствам," - записал он на полях. Отложил погрызенное перо, вернулся к последним строчкам трактата. "Никто из предстоятелей за всю историю Церкви не отвергал постулат, что человек - суть Книга, которую пишет Господь. Здесь возникает кажущееся противуречие со свободой воли, дающей личности возможность творить свою - да и чужие Книги - по-своему, иногда в согласии с божественным замыслом, а иногда в полном его отрицании. Господь не мог, создавая абсолютный текст, не заметить этой ловушки. Признание такового вообще отвергает основы вероучения." Адам Станислав прислушался. По дому гуляли летние сквозняки, разгоняли душный вечерний воздух. Пахло маттиолой из сада. Покачивалась тяжелая занавесь на полуоткрытой двери. К трактату возвращаться очень не хотелось. Он подумал, что вымучит еще десяток строчек и попросит у экономки чаю. Замечательная женщина его экономка: молчаливая и совсем неграмотная. "Суть же не в самом тексте, а в приближении оного к божественному замыслу, что позволяет ему в зависимости от такового с большей или меньшей вероятностью и точностью воплотиться в тварном мире. Полное созвучие текстов человека и божества есть резонанс, каковой согласие…" Мелодия родилась, как ландыш в лесной глуши, выпорхнула из-под крышки виржинели робким ароматом, развернулась и взлетела. Предстоятель замер. Почему-то чудился летний дождь - такой, когда сквозь тучи солнце: "царевна плачет." Только кроме солнца и дождевых капель падали ландыши, душистой грудой устилали и траву, и голую землю.
Он сорвался с места и бесшумно закрыл в соседней комнате окно. Комната была погружена в темноту, светилась в подсвечнике виржинели единственная свеча, бросала блики на желтоватые клавиши. Женские пальцы бегали по клавишам робко, словно выискивали, высвобождали мелодию, которую не знали сами, но чувствовали… Потом женщина обернулась.
- Я вам помешала?
- Нет. Играйте.
- Я не умею.
Ее ладонь нежно скользнула по клавишам, Алиса вздохнула и захлопнула крышку виржинели.
- Ну, тогда я распоряжусь насчет чая.
Адам Станислав понял, что готов по-мальчишечьи вопить от беспричинной радости. Легкий хмель, дымка, готовая вот-вот раскрыться, ощутимое сквозь нее дыхание божества. Такое состояние длилось все эти дни, что Алиса жила у него, оно было глупым и опасным, но он ничего не мог с собой поделать. Их молитвы услышаны. Впрочем, одернул Стах себя, в этом мире бывают услышаны все молитвы.
Тихая, как крупная мышь, ключница разлила чай, выставила на крахмальную скатерть молочник и сахарницу, свежие булочки под салфеткой и застыла, глядя на священника голубыми преданными глазами.
- Идите, Эмма. Подогрейте для моны лекарство и проследите, чтобы она легла не позже полуночи.
Алиса надулась. Он же, озорно сверкнув глазами, прибавил:
- Я приду поцеловать на ночь дорогую племянницу.
Алиса, кривясь, хлебала лекарство. Стах, подтащив к кровати тяжелый стул, сидел и смотрел на нее.
- Я прочитал.
Она поперхнулась и долго откашливалась, потому что Адам Станислав не решился ударить ее по спине. Он сполоснул чашку и принес воды.
- Пейте осторожнее.
Алиса смотрела глазами загнанного зверя.
- Я должен был понять, почему вы плакали ночью.
- Это не ваше дело.
- "Доблестный рыцарь! Придворные дамы сомневаются. Во избежание кривотолков я повелеваю вам собственноручно возложить венец королевы любви и красоты на вашу избранницу." Вам… вашей героине так нужен этот венец?
- Я никогда и ничего не придумываю, - Алиса отодвинулась, пряча лицо в колени, прикрытые одеялом. - Вы спасли меня, чтобы я сочиняла. Зачем вам… то, что я пишу? Вы… получите деньги?
Стах привстал, словно действительно собираясь поцеловать ее в лоб.
- Разве вы не верите в бескорыстие поступков?
Алиса рывком вытащила из-под подушки тетрадь:
- Эти - верят. Я - нет. Кто там кричит?
Он выскочил в выходящий на улицу кабинет, до половины высунулся в окно. И едва там не остался. Потому как уличный мальчишка голосил звонко и доносно:
- Почтенные горожане! в эту пятницу! на Ордынском поле! повелением Одинокого Бога! большой! летний! турнир!!…
- Ребенок, отстань.
Лаки засопел. Иногда он вспоминал, что лет ему всего одиннадцать, и можно не строить из себя взрослого и дать волю эмоциям. Он подождал, пока очищенная картофелина плюхнется в воду, и опять подергал Халька за рукав.
- Дя-адь Саш… А дальше чего было? Интересно же…
Деваться от ребенка было некуда. С одной стороны - он же и сидел, с другой стороны подпирал Халька аристократическим плечом старший Сорэн-младший. Это только на земле руками Сорэны сроду не работали, а на лавочке очень даже… Нож у Гая так и мелькал. Края лавочки занимали девчонки, повизгивали, когда брызги от очередной вкинутой в чан картофелины попадали на голые коленки. Компания с противоположной лавочки это заметила и особенно старалась. В общем, без идейной поддержки трудовое мероприятие превращалось в полное безобразие. Завершали круг почета вокруг котла Мета и Пашка Эрнарский, сидя на хлипких табуреточках посреди замощенной дорожки. Над всем этим покачивала разлапистыми крыльями акация, в воду сыпались мелкие листочки и солнечные зайчики.
- Суп с зеленью и с мясом, - изрек Пашка, заглядывая в котел. Эрнарский - это была не фамилия, а роль. Если Гая вне игры никто не звал Краоном, то к инсургенту Пашеньке роль прилипла насмерть. Но мятежный барон не обижался. Разве что на "барана". - Ну, хлеб у нас будет, а зрелища?