Кресла… она сама выбирала их… и эту обивку, с розами и райскими птицами, заказывала… а низенький длинный диванчик с резными ножками, удобен… Евдокии ли не знать, сколь удобен… и если присесть на мгновенье, просто перевести дух.
День хлопотный выдался.
Ночь и вовсе бессонная почти… это логично, что она устала. Она ведь женщина.
Обыкновенная женщина. С револьвером.
Тяжелый какой… зачем он нужен здесь, в доме? Кто будет угрожать Евдокии? Да и негоже благородной даме да при револьверах… княгине будущей…
Дом нашептывал о том, что безопасно.
Спокойно.
Сонно.
Спит прислуга на третьем этаже. И конюх Васька, который повадился захаживать на кухню, к молоденькой поварихе… она тоже спит, легла на столе, забыв про тесто, а то, злое, пыхает, норовит выползти из миски.
Не слышат.
Спит брехливая собачонка, прикормленная на конюшне.
Спит и Геля, которая вечно жалуется, что мыши шубуршат… и втайне принесла кота, а хмурая экономка, которая и с Евдокией говорила так, что Евдокия чувствовала себя виноватой, разрешила кота оставить, если тот не будет спускаться на господские этажи.
Она спит с котом на руках, который вовсе не спешит охотиться на мышей. И смуглая рука экономки некрасиво свесилась, она и сама накренилась, того и гляди, упадет, но и тогда не проснется. И если так, то стоит ли сопротивляться?
- Стоит, - сказала Евдокия не дому, но тому, что поселилось в нем. И тронула княжеский перстень.
Стало легче.
Быть может, именно потому она до сих пор на ногах? Как бы то ни было, но Евдокии удалось подняться, пусть и с немалым трудом. И до спальной комнаты дойти. И даже выйти, прижимая к груди добычу - Лихославову рубашку, которую должны были отнести в прачечную, но не отнесли…
К счастью не отнесли.
А внизу ее ждали.
Как вошли?
Когда?
Или не вошли, но были уже здесь? И Евдокия остановилась на лестнице, разглядывая незваных гостей. Те же молча глядели на Евдокию.
- Чем могу помочь?
Монахини.
Белые рясы, перепоясанные грубою веревкой, и белые же платки.
Молчаливые сестры? Что надобно им, отвергнувшим мирскую жизнь, в перерожденном доме Евдокии.
Трое.
Крупные, некрасивые, и яркая белизна одежд, почему‑то не спасает, но лишь подчеркивает синюшный цвет лиц, которые странным образом похожи одно на другое, будто бы монахинь этих сотворили под единым божественным прессом.
- Зря ты вернулась, - Богуслава вышла из тени, или скорее тени выпустили ее, но не отпустили совсем, прилипли к подолу, протянулись по полу лиловым шлейфом. - И зря не поехала… все могло бы быть гораздо проще.
Евдокия провернула кольцо.
- Он мне не изменяет.
Молчание.
И монахини не спускают с Евдокии взгляда. Глаза пустые, не глаза - пуговицы, которые пришивают на лица тряпичных кукол. Они и сами - почти куклы.
Откуда Евдокия это знает.
- Ты выдумала любовницу. Зачем?
- Просто так…
- Нет.
Евдокия не верила этой женщине, единственной живой среди кукол.
- Я тебе не нравлюсь…
- И не могу себя за это винить, - усмехнулась Богуслава, поднимая руку. В ладони ее свернулся пыльный клубок сумрака, который потек сквозь пальцы, вязко, медленно, провисая тонкими нитями - паутиной.
- Я от тебя тоже не в восторге, - слабость отступала. То ли то, что поселилось в доме, обессилело, то ли гости его спугнули, а может появление кого‑то живого, кто самим своим видом вызывал злость, придавало Евдокии сил. - И да, ты не упустишь случая указать мне мое место. Но вот выдумывать эту историю с любовницей… искать встречи… а я почти тебе поверила. Нет, слишком сложно для дурной шутки. Тебе надо было, чтобы я отправилась по тому адресу. А я…
- Подвела. Испугалась?
- Чего?
- Правды, - она перевернула ладонь, позволяя сумраку стекать свободно. - Все боятся правды. Решила, что твой муженек и вправду завел любовницу… что счастлив с нею… а тебе врет… ты бы этого не пережила, да?
- Не знаю. И надеюсь, что не узнаю. Зачем ты здесь? Зачем здесь они?
- Неверный вопрос. За кем.
Она отряхнула руку, и сумрак разлетелся каплями грязи, Евдокия едва - едва успела юбки поднять.
- Если бы ты осталась в доме, все было бы немного иначе… возьми.
Конверт.
Темный конверт, перетянутый бечевой. И красная сургучная нашлепка, которая в полумраке глядится чрезмерно яркой.
- Если ты действительно не боишься правды.
- Правды - нет. А вот очередной лжи…
- Не возьмешь - не узнаешь, - Богуслава дразнила ее, а Евдокия ясно осознала: с конвертом или нет, но ей не позволят уйти.
А она…
Бежать?
И как знать, только ли монахинь Богуслава привела с собой… револьвер, конечно, неплохое подспорье в родственных спорах, но стрелять по божьим сестрам как‑то неудобственно… да и выйдет ли из этой стрельбы толк?
Одна против четверых… в лучшем случае, против четверых.
Нет, не стоит спешить. Надобно потянуть время, пока она хочет играть с Евдокией… а там, глядишь, и Себастьян объявится. Должен же был посыльный его отыскать.
- Давай, - Евдокия спустилась на ступеньку.
И еще на одну.
К конверту прикасаться, право слово, брезговала, потому как даже на вид бумага гляделась грязной, липкой. Но Евдокия себя пересилила.
Сухая.
И сургуч плотный. Печать знакома, такая у Лихослава имеется…
Треснул не сразу. Богуслава следила за Евдокией жадно, и губы облизывала, предвкушая… что? Очередную пакость? Письмо на первый взгляд писано было рукой Лихослава… и на бумаге, которую Евдокия заказывала… целая стопка такой, глянцевой, с водяными знаками и выдавленным гербом князей Вевельских, лежала в кабинете.
Кто угодно мог взять.
Дорогая супруга…
…он никогда не называл ее так, чересчур уж чинно, правильно, как надлежит обращаться к супруге в письмах, не важно, любишь ли ты ее, ненавидишь, либо же испытываешь столь обыкновенное для людей твоего положения безразличие.
…к преогромному стыду своему вынужден я обратиться к Вам подобным образом, поелику признание мое таково, что лишь бумага способна его выдержать.
…какая несусветная чушь!
…Для Вас не является тайною мое искреннейшее желание уйти в монастырь и посвятить остаток своей жизни служению во славу Вотана. Однако желанию сему не суждено было сбыться, поскольку связан я был некими обязательствами по отношению к Вам.
…обязательства?
Такой, как Богуслава, обязательства куда понятней некоей призрачной любви. Но читать следует. Ведь ждут… чего, того, что Евдокия так увлечется чтением, что забудет о револьвере?
Еще одна глупость.
…смею уверить, что не испытывал сожаления, пусть и решение мое о женитьбе было несколько опрометчивым.
Да неужели?
…я нашел бы в себе силы быть с Вами счастливым.
Стало вдруг смешно.
Она, эта женщина, которая больше не притворяется ни другом, ни сочувствующей, и вправду думает, что Евдокия поверит, будто бы это письмо писал Лихо?
Ее Лихо, который сидел с нею в кабинете заполночь, рассказывая… обо всем рассказывая, будь то истории Серых земель, либо же недавнее глупое происшествие с сапожником, от которого заместо домашних туфель доставили атласные бальные башмачки, очаровательные, несмотря на то, что пошиты были они по Лихославовой мерке.
Ее Лихо умел смеяться.
И слушать.
Молчать, когда на Евдокию нападала вдруг хандра. Он подарил ей букет из влажных черных веток, украшенных лентами. И ту ночь на Вислянке, когда лодку нанял… он пытался поймать луну на крючок, но вытянул лишь серебряный браслет эльфийского плетения.
Он был счастлив, ее Лихо. Без сил и без усилий.
Они оба были счастливы, а теперь ей пытаются скормить эту неуклюжую ложь и ждут, что Евдокия ей поверит.
…однако обстоятельства вынудили меня покинуть Вас. С величайшим прискорбием сообщаю, что моя болезнь, о которой Вы, без сомнений, знаете, вновь овладела моим разумом. И в прошлом месяце, не способный устоять перед нею, я совершил деяние, которого стыжусь.
Возлюбленная моя супруга. Вынужден признаться вам, что в минувшее полнолуние я стал убийцей. И первая моя жертва - безымянный бродяга, встреченный мною в поместье - не будет последней. Весь месяц я боролся с собой, желая сознаться в содеянном, но тогда я покрыл бы позором и свое имя, и Вас, и весь род князей Вевельских, что вовсе недопустимо.
Нельзя улыбаться.
Или эту улыбку сочтут наигранной? Если так, то пускай… главное, время еще есть, немного времени, немного надежды… что бы она, странная женщина, да и женщина ли, человек ли, ни задумала, Евдокия не сдастся просто так.
У нее револьвер, в конце‑то концов…
- Ты медленно читаешь, - с неудовольствием заметила Богуслава.
- Как уж получается. Учителя тоже маменьке жаловались, - Евдокия страстно желала смять этот никчемный клочок бумаги и швырнуть в лицо.
Нельзя.
Бумага - это улика. И каждое слово, выведенное таким родным почерком. И надо прочесть, до конца, заставив себя не упустить ни буковки. Вдруг да свезет, вдруг да скользнет между строк намек, куда пропал Лихо.
…как недопустимо и решить дело единственным надежным способом. Боюсь, самоубийство мое породило бы множество слухов, каковые нанесли бы немалый вред репутации семьи. Да и вряд ли моя собственная смерть искупила бы содеянное.
Моя дорогая супруга, за сим сообщаю Вам, что я нашел в себе силы смириться с неизбежностью.
Высокопарно.
В том самом штиле, в котором надобно писать письма, потому как вдруг да попадет какое в руки потомков… нет, ну что за мысли в голову лезут‑то?
Зато в сон больше не тянет.
От злости. Определенно.
…я удаляюсь в монастырь. Прошу простить за спешный отъезд и отсутствие объяснений. Пребывая в смятении, я не имел сил выслушать Вас и отвечать на вопросы, которые Вы, несомненно, в праве задать. Мои душевные силы оставались на исходе, и я не сумел бы выдержать Ваши упреки. На них вы тоже имеете полное право.
Евдокия фыркнула: какая доброта.
…Вы бы стали отговаривать меня. А я, будучи слаб душой, возможно и не устоял бы, что привело бы к новым смертям, которые бы тяжкой ношей легли бы на мою совесть. А потому нижайше прошу у Вас, любезная супруга, прощения.
Она перевернула лист.
Все ж таки в письмах Евдокия была не сильна. Как по ее мнению, вышло весьма многословно и путано. Но она подозревала, что этакий чрезмерно критический подход к эпистолярному жанру не оценят.
…вместе с тем я осознаю, что мой уход ставит князей Вевельских в неловкое положение. Я не имею морального и юридического права и далее претендовать на наследие, поелику, приняв постриг, в котором мне не откажут, я отрекусь от всего мирского. Вместе с тем, Вы, моя любезная супруга, получите некую эфемерную возможность, каковой могут воспользоваться нечистоплотные люди, подговорив вас судиться. С Вашими родственными связями и благоволением к Вашей особе короля, сей суд имеет все шансы быть затянутым, что обескровит и без того наш бедный род. Я не могу допустить подобного, а потому прошу Вас о великой жертве во благо ваше и мира.
Жертвовать Евдокия не привыкла.
Он и милостыню‑то подавала с опаской, зная, что серед истинно обездоленных людей полно мошенников, гораздых притворяться несчастными.
…орден Молчаливых сестер издревле славится тем, что дает приют женщинам любого рода и звания, позволяя им служить Иржене и сим искупать вину, свою ли, чужую ли. Тако же в Закатном храме находили пристанище и особы королевской крови, зачастую против собственной воли, но по повелению государя. А потому прошу Вас, любезная супруга, не противиться неизбежному.
Как муж и господин Ваш, повелеваю отправиться с этими добрыми женщинами и смиренно принять свою судьбу.
- Хрена с два, - спокойно ответила Евдокия, складывая письмо.
- Что? - Богуслава нахмурилась.
- Ты и вправду думала, что я в это поверю? - письмо отправилось в сумку, где уже лежала Лихославова рубаха. И Евдокия лишь порадовалась, что сумка сия, веселившая Лихо тем, что была вовсе не женских крохотных размеров, столь вместительна. - И если поверю, то… что? Разрыдаюсь? Брошусь тебе на шею? Или и вправду в монастырь уйду?
- Попытаться стоило, - равнодушно заметила Богуслава, которая вовсе не выглядела разочарованной. - С другой стороны… так даже веселей.
- Как?
- Так. Не уйдешь ты. Уйдут тебя.
- Я не хочу в монастырь…
- А кто тебя спрашивает?
- Сейчас не смутные времена…
- Какие бы времена ни были, кое‑что не меняется. Настоятельница монастыря - моя родственница. И она умеет обращаться со строптивыми послушницами. Поверь, очень скоро ты изменишь свое отношение к храму…к вере…
- Иди ты…
- Взять, - сказала Богуслава, и монахини, стоявшие неподвижно, словно вовсе неживые, качнулись.
- Не подходите, - Евдокия вытащила револьвер.
- Ай, как нехорошо… неужели ты, безбожница, будешь стрелять по святым сестрам?
- По святым сестрам, по святым братьям… - Евдокия отступала, - и святой матери, если понадобится, нимб поправлю. Стоять! Стреляю!
- Смирись, - низким голосом пророкотала самая крупная из монахинь. - В лоне Иржены найдешь ты счастье свое.
- Знаете, почтенная, - Евдокия опустила дуло револьвера. - Не обижайтесь, но я лучше свое счастье где‑нибудь в другом месте поищу…
Они, наверное, не поверили, что Евдокия способна выстрелить.
Она и сама не верила до последнего.
Но от монахинь вдруг пахнуло тленом, разрытою свежей могилой, тьмой склепа, самой близостью смерти. И палец надавил на спусковой крючок.
Громыхнуло.
И револьвер дернулся, точно пытаясь вырваться. Засмеялась Богуслава:
- А у тебя, дорогая, нервы‑то шалят…
Монахини же покачнулись, но не отступили:
- Не доводите, - Евдокия облизала разом пересохшие губы.
Не попала.
А ведь могла бы и насмерть… могла бы… насмерть… она не хочет убивать, но и позволить увести себя нельзя, потому как и вправду сгинет, в монастыре ли, в каком ином месте.
- И что здесь происходит?
Услышав этот голос, Евдокия едва не разрыдалась от облегчения.
- Себастьян! - а вот Богуслава не обрадовалась совершенно. - Что ты здесь делаешь?
- Могу спросить тебя о том же.
Как он вошел?
Не через парадную дверь точно… через кухню? Ей тоже надо было выбираться тою дорогой, глядишь, обошлось бы без сердечных встреч.
- Мы пытаемся ей помочь.
- Не слушай! Они хотят меня увезти! В монастырь!
- Дуся, спокойно, - Себастьян, который вдруг оказался рядом - как замечательно, что в проклятом этом доме хоть кто‑то оказался рядом - заставил опустить руку. И револьвер изъял. - Какой монастырь? Извини, но ты по размеру бюста в монахини не подходишь.
И ей бы рассмеяться, только смеха нет, клекот в горле странный, который того и гляди выльется слезьми да истерикой.
- Богуслава, ядовитый мой цветочек. Что за бредни?
- Твой брат ушел…
- В монастырь?
- И как ты догадался?!
- Думал много. Долго. Тщательно. Значит, Лихо скоропостижно сбег в монастырь, но там ему не понравилось, вот и прислал добрых сестер за женой…
Себастьян шагнул вперед, и Евдокия молча отступила.
- В принципе, довольно логично… будь у меня такая жена, я бы ее тоже в монастырь забрал. Вдвоем там как‑то веселей. Но знаешь, что меня смущает?
- Что?
- Я, конечно, невесть какой специалист, но казалось, что монастыри все ж для семейной жизни плохо подходят.
- Все веселишься…
- Будут похороны - всплакну. А так, отчего ж не повеселиться?
За широкими плечами его было спокойно.
Безопасно.
И Евдокия обеими руками вцепилась в сумку, приказывая себе не расслабляться. Себастьяну она верила, но он один, а монахинь три… и Богуслава… и конечно, глупо думать, что Себастьян с монахинями драться станет, только не оставляло Евдокию ощущение, что не все так просто.
- А вы, любезные сестры, чем порадуете?
- Себастьян! - голос Богуславы резанул по ушам.
- Не кричи, дорогая, - ненаследный князь сунул палец в ухо. - Аж зазвенело… этак и оглохнуть недолго.
- Ты вмешиваешься не в свое дело!
- Почему?
- Это… это касается только семьи.
Богуслава попятилась к двери. Она просто так уйдет? Возьмет и…
- Дорогая, ты ничего не забыла? Я часть этой семьи… и все, что с нею происходит, меня касается. Поэтому будь любезна, ответь на вопрос… пока я спрашиваю, а не познаньская полиция. И вам, сестры, рекомендовал бы подумать…
- Она же больна!
- Дуся, ты больна?
- Здорова, - мрачно буркнула Евдокия, которая и вправду ощутила себя на редкость здоровой.
- Видишь, она с тобой не согласна.
- Да неужели? Посмотри на нее!
Себастьян обернулся, окинул Евдокию насмешливым взглядом и ручку поцеловал.
- Ты прелестна, даже растрепанная.
- Она сошла с ума! Богов всех ради, Себастьян! Ты не мог этого не заметить… нет, ты мог не заметить… эти ее перепады настроения… приступы ярости. Она едва меня не убила!
- Жаль, что не убила, - спокойно ответил Себастьян. - Глядишь, многие бы наши проблемы и разрешились бы… правда, пришлось бы с судом чего‑нибудь думать. Да, незадача…
- Ей нужна помощь… а при монастыре хорошая лечебница…
С каждым словом она отступала на шаг.
- Богуслава, ты куда бежишь?
- Я?
- Стоять!
Монахини вдруг подхватили юбки и опрометью бросились к двери.
- Стоять, кому сказал!
Не остановились.
- Вот же, - стрелять ненаследный князь не стал, только головой покачал. - Эк у тебя тут весело!
- Да уж, - Евдокия прижала руки к пылающим щекам. - Здесь… здесь не стоит оставаться… а ты…
- Не побегу ли за монашками? И как ты себе представляешь?
Евдокия честно попыталась представить Себастьяна, несколько взъерошенного, растерявшего обычный свой лоск, несущимся за почтенными сестрами с ее револьвером в руке.
Пожалуй, люди не поймут - с.
- Их найти несложно. Если и вправду монашки…
- Думаешь…
- Здесь мне сложно думать, Дуся. Поэтому давай, собирай там, чего тебе нужно, и поедем.
- А Богуслава…
- Поедем, - настойчиво повторил Себастьян. - К моему другу… ну, не совсем другу, но он точно не откажет. А заодно, может, объяснит, что произошло… здесь мне действительно тяжело находиться.
- Только, - Евдокии было несколько стыдно. - Тут люди…
- Сообщу. Выведут.
- И наверх… ты не мог бы… - она указала на лестницу. - Когда кто‑то рядом, то легче…
Он ничего не стал говорить, но руку предложил. И поднялся.
В гардеробную Евдокии первым вошел, окинул взглядом, хмыкнул и, посторонившись, сказал:
- Надеюсь, это добро ты с собой не потащишь?
Платья.