Приезжему показалось, что Чума попал в беду, он поднялся, подхватил табурет и двинулся выручать спутника. Тех, кто попадался на пути, он расшвыривал прямыми ударами в лицо, отыскал в копошащемся месиве голубой, шитый серебром, камзол, ухватил и выдернул. К удивлению странника, Чума был в полном порядке и даже умудрился сохранить венок из голубых цветов. Блондин улыбался, демонстрируя великолепные зубы.
В дверях раздался новый взрыв воплей, плотная масса дерущихся мужчин качнулась. Чума схватил гостя за рукав и потащил обратно – к столу у окна.
– Стража! – пояснил он на ходу. – Сейчас начнут хватать всех подряд. Бежим!
Странник не понимал, зачем нужно бежать, они не совершили ничего предосудительного, да и в случае нужды, могли, наверное, легко отбиться… хотя бы и от стражи… Тем не менее, он позволил спутнику увлечь себя к окну. Чума привычно распахнул ставни и ловко выпрыгнул наружу. Воин последовал за ним, у него вышло несколько менее изящно. Кони спокойно дожидались хозяев. Рядом валялся человек. Вокруг головы растеклось темное, лежащий не двигался и не издавал звуков. Скудный свет из окон кабака не позволял разглядеть, жив ли он – впрочем, это всадников не слишком волновало.
Они пустили коней шагом… когда нищие кварталы остались позади, и под копытами коней зашуршала оставшаяся после праздничных гуляний мишура, Чума сладко потянулся.
– Это мой город! – провозгласил щеголь, широко разводя руки, как будто хотел обнять спящий Сентино. Белый жеребец переступил копытами, звонко цокнули подковы по булыжнику. – Пришло мое время, и мой пир!
Воин пожал плечами. Пир во время Чумы его не привлекал… На площади, под свечами, догорающими в фонариках, выполненных в виде черепов, они расстались. Чуму ждала давешняя девушка, Война собрался покинуть Сентино. Здесь ему было не место.
– Прощай, – улыбнулся напоследок блондин, – а если хочешь, оставайся. Я помогу устроиться, а? Нет? Я так и думал. Тебе здесь скучно…
– Прощай, – коротко отозвался воин, разворачивая коня.
Голубые цветы в венке Чумы, несмотря на выпавшие нынче испытания, не увяли и не рассыпались. В тусклом свете фонариков-черепов они показались страннику ядовито-зелеными. "…и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить…"
* * *
С рассветом, едва стража раскрыла ворота, всадник покинул Сентино. Его путь лежал на восток – туда ушла армия мертвых, там должна была состояться новая встреча. Там, среди смертей и потерь, воин собирался отыскать свое место в мире. А этот город он оставляет Чуме…
Сперва дорога шла по сырым низменностям. Здешние земли человек отвоевал у моря, шаг за шагом, клочок за клочком. Трудолюбивые строители и землепашцы возводили дамбы, засыпали выгороженные участки камнями и песком, удобряли илом, который привозили с северных отмелей в лодках, и навозом, который привозили с южных ферм в телегах. И море отступало, а в смраде и грязи рождалась новая земля. Обильно унавоженные поля приносили неплохой урожай, на холмах, которые некогда были островками, размеренно и чинно вращались серые крылья мельниц. То тут, то там к серому небу поднимались серые дымы. Ветер расплетал их, растаскивал волокна, уносил к серым облакам… С тех пор, над миром прогремели серебряные трубы, тучи затянули небосвод, будто солнце не желало видеть того, что творится в дольнем мире. Серые тучи как нельзя лучше подходило к здешним серым пейзажам, будто небеса обратились в зеркало, отражающее бедную красками землю.
И по сей день на здешние поля возили ил и навоз. Всадника не смущала вонь, на полях недавних сражений пахнет не лучше, а все, что касалось войны, ему было привычно.
О нашествии местные жители, конечно, знали, да и трубы здесь были слышны не хуже, чем где бы то ни было. Когда армия мертвых свернула к востоку, жители новой земли посчитали, что их край не пострадает, ибо эта твердь создана не Всевышним, а человеческим трудом – и, стало быть, ее не коснется общая участь. Подобные рассуждения путник слышал не раз, пока миновал низины, отторгнутые у моря – при всякой встрече люди снова и снова твердили об этом друг другу, повторяя нехитрые доводы. На узких перекрестках, где собиралось иногда по несколько повозок в ожидании возможности пересечь оживленный тракт, на паромных переправах, перед мостами, в тавернах и корчмах… Здешние жители верили в собственный тяжкий труд и полагали, что многовековые усилия сберегут от новой напасти. Их равнодушие выглядело удивительным, но воин счел его неким родом отваги.
Всадник испытывал уважение к рассудительным и не трусливым людям, но постарался преодолеть их страну как можно скорей – здесь он был чужим. Таким же чужим, как и среди торговцев Сентино. Здесь не желали его и не нуждались в нем. Здесь его даже не боялись. Война шла в этом краю непрерывно – с наводнением, неурожаем и серой тоской… но для такой войны не нужен был меч.
Потом потянулась другая земля – песчаные ланды, сопки, поросшие кривыми соснами, вымытые талой водой овраги. Изредка в дюнах попадались клочки возделанной земли. Убогие бесплодные земли – их без сожаления оставили предки тружеников, живущих ныне в приморских долинах за дамбами.
Этот край, сотворенный в дни Создания, был полон ужаса. Навстречу всаднику потянулся нескончаемый поток беженцев. Кто верхом, кто в повозке, а кто и пешком, взвалив на спину все, что успел прихватить – люди бежали от армии мертвых. Многие повторяли тот же слух, что низины, отгороженные дамбами, не будут затронуты нашествием. Некоторые, кто имел средства, собирался нанять в Сентино корабль и плыть за море. Огромная масса бежала просто потому, что оставаться было невозможно, потому что бежали все – в путь двинулись соседи, друзья и родня. Люди шли и шли навстречу путнику, переставляя ноги будто по привычке. Брели по дороге – просто так, без планов, без мыслей, даже без надежды на спасение. Обреченность, читалась на всех лицах и делала беглецов похожими друг на друга, лишала возраста, стирала личности.
Поначалу всадник пробирался по краю дороги, у обочины. Вооруженному мужчине на крупном коне уступали дорогу. Замечали его в последний миг, до тех пор уныло плелись, опустив головы. Завидев перед собой огромного рыжего коня, торопливо шарахались в сторону, натыкались на таких же печальных, не замечающих ничего перед собой, соседей…
Наконец перед ним и вовсе не расступились – на дороге возникла свалка, били сумасшедшего. Оборванный мужчина с всклокоченными седыми волосами вдруг принялся орать, что армии мертвых нельзя противиться, и бежать от нее тоже не следует – божью кару надлежит принимать со смирением, склонив голову… Беженцы повалили крикуна в пыль и с остервенением топтали – больше из страха перед надвигающейся бедой, нежели со зла…
Воин решил съехать на обочину – дорога была полностью запружена беженцами, быстрей было двигаться в стороне от потока.
На второй день беженцев стало меньше, и всадник возвратился на тракт. Пески закончились, потянулись холмы и лужайки, перемежающиеся полосками леса. В стороне от дороги стали попадаться обгоревшие остовы домов. Хутора, мимо которых проезжал воин, выглядели разоренными. За грядой поросших соснами холмов, совсем неподалеку, то и дело поднимались столбы дыма, гораздо более плотные и черные, чем обычно над печной трубой.
Беженцы, по наблюдениям путника, не останавливались не только для грабежа убогих построек, но и для отдыха. Армия мертвых должна быть еще довольно далеко. Кто же разоряет и жжет округу? Он пытался расспросить бредущих по дороге. Те, втягивая головы в плечи, норовили поскорей проскользнуть мимо. Нет, добрый господин, они не знают… Нет, им ничего не ведомо. Простите, добрый господин, им нужно спешить… Путник прекратил расспросы. Он хорошо понимал этих людей.
В деревне, через которую шел тракт, готовился обоз. Должно быть, старостой здесь был человек обстоятельный и рассудительный. Во всяком случае, местные жители повели себя не так, как иные беженцы. Эти собрались отправляться в путь всей общиной, и теперь готовили караван. Вдоль дороги выстроились телеги, уже груженые. Мужчины и женщины без спешки копошились вокруг, подгоняя и увязывая груз. Дети носились по обочине, взбирались на повозки, спрыгивали. Визжали от восторга, наконец-то в их однообразной размеренной жизни – большие перемены! Для детей все происходящее было игрой… Приготовления подходили к концу, селяне заканчивали укрывать и крепить поклажу, явись странник часом позже – не застал бы никого.
Должно быть, в мирное время здесь бывало шумно и людно, торговый тракт приносил местным постоянный доход. Деревенские достаточно насмотрелись на жизнь дороги, изучили ухватки разного рода странников… возможно, и сами занимались кое-какой торговлей. Словом, дорога местных не пугала, они были готовы отправиться в путь.
Теперь они выждали, когда иссякнет поток беженцев на тракте, и собирались двинуться колонной, организованно, помогая и поддерживая земляков в странствии. Эти воину понравились, он с одобрением понаблюдал за приготовлениями. Жители деревни принимали войну такой, как есть, принимали без отчаяния. Они хотели выжить и были готовы приложить любые усилия. Это правильный подход.
Всадник обменялся несколькими словами с местными. Да, так и есть, они решили двинуться в путь всей деревней. Их сеньор отправился к его величеству, чтобы присоединиться к королевскому войску. Будет большая битва. Воины соберутся со всей страны… Разумеется, все молятся о победе, его величество неизменно побеждает врагов… но все же лучше переждать на севере, у моря. Они тоже слышали, что твердь, которой не было в дни Создания, не будет погублена. Всадник спросил, нет ли у них церковных книг? Была книга у приходского священника, но он уехал еще позавчера. Сказал, за распоряжениями к епископу. Наверное, не вернется. Что же, пускай. Священник тоже человек, страх имеет. Может, спасется. Что ж такого, пусть едет один. Все равно он не родня, не земляк, священник-то. Он родом откуда-то с юга. А они, местные, то есть, решили держаться вместе.
На прощание путник пожелал селянам удачи – от всей души пожелал, искренне. Хорошо, если им повезет уцелеть. Пусть выживут, пусть вырастят детей для грядущих войн… Распрощавшись, тронул бока рыжего каблуками, направляя жеребца в сторону от широкой улицы, по которой проходил тракт. Над крышами домов виднелся невысокий острый шпиль – церквушка. Путник проехал между пустых домов с запертыми ставнями, между дворов с аккуратно закрытыми калитками… Не лаяли собаки, не подавала голос скотина. Деревня вымерла, шум доносился сзади – оттуда, где заканчивали приготовления к отъезду.
Церковь окружали тополя. Остроконечные верхушки шевелились под ветром, раскачивались в серых небесах, тени бродили по дороге, ведущей к церковным дверям. Пришелец спешился и поглядел на замок. Заперто. Примерился и ударил сапогом, отскочила хлипкая петля, створка со скрипом растворилась. Замки и запоры – для мирного времени, не для войны.
В храме было прохладно и еще тише, чем в опустевшем селении. Сюда не проникали и звуки деловой суеты вокруг повозок на дороге. Под невысоким сводчатым потолком сгустилась тень, пахло палью и ладаном…
Пришелец прошел за алтарь и огляделся. Книга лежала на скамье, поверх нее – облачение клирика. Все выглядело так, будто поп в самом деле собирался вскоре возвратиться. Пришелец понес книгу к окну, мутные толстые стекла пропускали достаточно света, чтобы читать, устроившись на подоконнике.
Книга раскрылась, должно быть, на том месте, где читали чаще. "…И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, имя которому Смерть; и ад следовал за ним…"
Отвлек путника новый шум, проникший под темные своды – конское ржание, крики, гиканье, звон оружия. Какие знакомые звуки! Воин оставил книгу и бросился наружу, взлетел в седло и пришпорил рыжего, вытаскивая меч.
Навстречу бежали люди, кричали, размахивали руками. Завидев конного, бросались в стороны, перелезали невысокие изгороди, ныряли в заросли сорняков между подворьями… А по тракту, вокруг выстроившихся на обочине возов, метались всадники – орали, размахивали оружием и швыряли в постройки факелы. Перепуганные селяне, закрывая руками головы, метались между развевающихся черных одежд, пытались ускользнуть… Кто-то попал под копыта, и к устрашающему вою налетчиков прибавился отчаянный крик… Несколько человек из местных, которые не успели или не решились удрать, залезли под телеги. Не будь они так напуганы, кинулись бы спасть добро, или, по крайней мере, тушить огонь, уже охвативший крытые соломой крыши. Но нынешние налетчики нагнали такого ужаса, что люди не могли решиться ни на сопротивление, ни на бегство. Всадники были наряжены в просторные черные балахоны, а вместо лиц из-под капюшонов глядели голые кости черепов.
Мертвые солдаты – те, что вышли из ущелья – не жгли построек. С ними не было животных, напротив, они убивали лошадей. Они не палили факелов, и уж во всяком случае, не орали. Это – обман! Воин бросился на черных. Нанося первый удар, он успел заметить, что факелы сжимают не обнаженные костяные фаланги, а совершенно живые и очень грязные пальцы. Налетчики, которых атаковал всадник на рыжем жеребце, сперва не сообразили, что их убивают. Вероятно, привыкли не встречать сопротивления. Когда опомнились – попытались было собраться и броситься на одинокого противника скопом, но оружием они владели совсем неумело. А воин разил в полную силу, он внезапно ощутил бешеную злобу на этих ряженых. Как они смели подражать – и кому?! Как смели напасть на его людей? Всадник отыскал среди налетчиков главаря и бросился на него, нанося удары вправо и влево. Под черными балахонами не оказалось доспехов – длинный клинок легко разрубал тела и отсекал конечности. Главарь ряженых сопротивлялся недолго. Маска, изображающая череп, развалилась под клинком, разбойник рухнул с коня. Остальные бросились наутек.
Всадник склонился над поверженным злодеем и острием меча отбросил с лица разбойника обломки "черепа". Открылось бородатое лицо, искаженное ужасом. От лба через переносицу к нижней челюсти тянулся свежий разрез, оставленный ударом, развалившим маску. Перепуганный налетчик провел дрожащей ладонью от лба до подбородка, утирая мокрое, машинально лизнул пальцы… Рана сильно кровоточила, человек снова и снова проводил по лицу, но кровь опять выступала, собиралась в крупные красные капли, стекала на черный балахон.
– Не убивай, господин, – дрожащим голосом вымолвил атаман, – не убивай, смилуйся…
– Как ты посмел?
– Не убивай, господин, это же так… шутка… наряд этот, он не всерьез… Попугать хотели…
– Шутка? – всадник поглядел на крестьянина, затоптанного разбойниками.
Поверженный главарь ряженых проследил взгляд воина и понурился.
– Шутка… – повторил он. Ничего больше ему не пришло в голову.
– Это не шутка, – жестко отрезал всадник, поднимая меч. – Это война.
Едва уцелевшие черные всадники скрылись, появились местные. Сперва те, что прятались под телегами и следили за происходящим по движению конских копыт. Потом – остальные, мужчины и женщины. Побежали с ведрами тушить пылающие крыши. К счастью, огонь не успел перекинуться на соседние здания, сгорела пара построек. Откуда-то возникли детишки, стали скакать среди покойников, дергать черные плащи и примерять страшные личины. Взрослые их прогоняли. С детьми прибежали собаки – с полдюжины мелких визгливо лающих шавок. Надоедливые псы лезли под ноги, мешали, их бранили, прогоняли пинками. Собаки не уходили, визжали, когда их били, однако терпели – просили взять с собой…
Даже когда с огнем удалось справиться, селяне продолжали преувеличенно деловито хлопотать. Унесли затоптанного разбойниками земляка, принялись суетливо поправлять поклажу в повозках… На спасителя они старались не глядеть. Должно быть, стало стыдно, что разбежались, что испугались налетчиков, с которыми смог разделаться один-единственный смелый человек. Всадник молча наблюдал за сборами. Наконец к нему подошел пожилой крестьянин, должно быть, староста. Откашлялся, потеребил седую бороду… никак не мог начать.
– Э… мой господин… э-э…
Всадник поднял руку. Старик с облегчением смолк и уставился снизу вверх на собеседника, восседающего на рослом жеребце.
– Вам предстоит многому научиться, – промолвил всадник.
– Да, мой господин. Но мы всего лишь мирные люди…
– Если хотите выжить и вырастить детей, вам надлежит стать людьми войны.
– Война – дело благородных… с вашего позволения, мой добрый господин.
– Когда приходит война, то приходит ко всем, – всадник старался произнести эти слова помягче, но у него вышло плохо, фраза прозвучала жестко и зло. – Если хотите выжить во время войны, нужно суметь стать ее частью.
– Да, мой господин.
– Ладно, я вижу, вам всем не терпится, чтобы я поскорей убрался отсюда.
– Что вы, мой господин, что вы! Вы нас спасли… Вы…
"Да, я – ваш господин, – подумал всадник, – но вы еще не понимаете, что это значит. Ничего, поймете после".
– Не нужно меня благодарить. Не нужно ничего говорить. Просто запомни этот случай. Вы могли драться с налетчиками. Они были плохими бойцами, слабыми. Вы бы их легко побили, когда б не испугались. Побили и захватили их лошадей. Их лошади стоят не меньше всего скарба на этих повозках. Запомни, это война.
Рыжий жеребец объехал вокруг старосты, замершего в неудобной позе. Пожилой крестьянин стоял, опустив голову, кусал губы и слушал, как удаляется топот копыт. Слова незнакомца были странными… но их следовало запомнить и обдумать. Точно.
Всадник направился к церкви, ему пришло в голову, что теперь следует без помех дочитать пророчество… что там о всадниках? Но, когда он поглядел поверх крыш, деревянного шпиля, увенчанного почерневшим от непогоды крестом, не было видно. Над остренькими верхушками тополей поднимался столб дыма. Церковь горела. Неясно, почему она занялась, сюда налетчики не сворачивали, всадник сам выехал по этой улице от церкви. И все же здание горело. Пламя не бушевало, не поднималось высоко. Медленно, постепенно, огонь облизывал стены, тихонько пожирая строение изнутри. Шпиль уже провалился, теперь обрушился пирамидальный свод. Черепица осыпалась, прибила пламя. Местным даже не придется слишком усердствовать, чтобы справиться с этим пожаром…
Странник развернул рыжего и направился к околице. Ему не хотелось возвращаться к каравану. Все было сказано, добавить нечего. Дальше – пусть сами. С приходом армии мертвых мир изменился, он уже никогда не будет прежним. Если напасть минует – все равно. Этим людям уже не удастся прожить, как раньше. В новом мире им понадобятся новые умения, и сегодня они получили наглядный урок. Урок Войны. Смогут усвоить его – выживут.