- Да - так. Раньше корова была, свинья. Жак работящий. Сын подрастал - помощ-ник… когда на нас напали… после, ничего не осталось. Сын в погребе спрятался, мы в лесу схоронились. Вернулись: дом горит, погребушка настежь, нет Сигура. Дом потушили, ладно дождь пошел - помог. Искали, искали, думали, Сигур в лес убежал, только бестолку. Жак по следу разбойников ходил. Думали, если они сына увели с собой, может по дороге где бросят. Хоть тело…
- Не нашли?
- Сгинул, - женщина покосилась на спящего младенца. - Так сестренку ждал.
Она заплакала навзрыд. Услышав мать, закряхтел ребенок. Бросив дела и утерев слезы, Эдгина подняла его и приложила к груди. Глядя на неумело еще чмокающего малютку, она постепенно успокоилась. Разгладилось лицо, высохли слезы, только в глазах осталась неиз-бывная тоска.
Настороженный Жак, кося глазом на Теобальта - вдруг кинется - бочком прошел к ле-жанке, подхватил на руки крохотный сверток и вгляделся в сморщенное личико:
- Кто?
- Сын.
- Расмусом назовем.
- Теобальтом.
- Это почему? - Жак смотрел на жену озадачено.
- Теобальтом буду звать, а ты кличь, как хочешь.
Против ожидания, муж не рассердился, наоборот, пряча виноватые глаза, положил сы-на на лежанку и пробормотал:
- Сама же кричала: беги. Тебе, мол, Сигура еще искать.
- Ладно уж, садись за стол. Вон святой отец гороху набрал. Похлебка с солониной.
Сейчас есть будем.
Теобальт сообразил, что в этой семье курица поет погромче петуха.
Глядя как Жак быстро с прихлюпом ест, как подбирает пальцами листики лебеды и по-следние горошины, послушник пожалел бедного мужика: всегда голодный, напуганный до помрачения ума, потерявший любимого сына, почти уверенный, что ближайшую зиму им не пережить, этот человек вызывал острую жалость и почему-то чувство вины.
Ну, чем он-то, послушник Теобальт, человек сторонний, виноват? А тем, что за стенами отсидеться решил, - пришла карябающая мысль, - отгородиться от жизни стенами обители; святой чистый путь избрать подальше от вашей грязи. Да и спокойнее там. Еды вдоволь, вино по праздникам. И никакие разбойники не нападут.
Даже самые закоренелые гнева Божьего поопасятся. Так и буду до старости молитвы бормотать сытый и здоровый. О! И еще бабам окрестным помогать: кому родить, кому зачать.
Из омута самобичевания вырвал вопрос Жака:
- А ты чего, святой отец, в наши края забрел?
- Послали со словом Божьим, - ответил Теобальт скороговоркой.
- Вовремя. Сынишку нашего окрестишь.
- Не могу.
- Что значит, не могу?
- Не положено мне. Послушник.
- А нам все равно. Ты - святой церкви слуга, - вступила в разговор женщина. - По-ка священника дождешься, сколько времени пройдет! Монахи твои, как моровая прошла шесть лет назад, только два рази и наезжали. А мы ждать не можем. Случись что, так мой малютка… - женщина замолчала, не желая произносить страшное.
Ну и попал ты, Теобальт, вассальный рыцарь! Как тут поступить: по закону или по со-вести? Что-то ведь такое говорил седенький пузатый причетник храма при монастыре про требы. Бывший рыцарь не помнил. Вот молитвы - все как на зубок!
Только они тогда в го-лове и вертелись, все беса гнал.
- Нe смотрите на меня как на врага. Окрещу младенца, - возьму еще грех на душу, прибавил уже про себя.
После ужина Эдгина унесла в лес промокший кровью сверток - пошла хоронить по-след.
Хозяин и гость уселись на толстом оструганном бревне под козырьком крыши.
Жак рассказал, что после моровой, в замке, как пышно именовался массивный бревен-чатый дом с таким же бревенчатым донжоном, остался только младший сын местного сеньо-ра Франкон. Как уж его обошло - то Бог ведает. Только семилетний мальчишка выжил.
Его забрала к себе хозяйка самого большого в округе владения Анна Барнская.
Каждый год управляющий Барнов вместе с мальчиком наезжали ненадолго; дом по-смотреть, оброк собрать. Брали немного - мальчишке на прокорм, ну еще чуть. Дали людям подняться. Дети стали нарождаться. Их Сигур первым и родился. Молодому хозяину в этом году должно было исполниться четырнадцать. Ждали как всегда, приедет с управляющим, а он вернулся один. Хороший мальчишка вырос. Барон его батюшка, Царствие Небесное, ду-рак дураком был. Все на охоту верхом скакал. А какая у нас конная охота? В буреломе, по бездорожью лошадь в раз ноги поломает. Или вот еще, с соседями задираться: вызовет кого на поединок, ему и наломают. Когда и он кого зацепит… Так и прыгал, пока про Палестину не услыхал. Тут мы нашего барона только и видели. Сам ушел - на здоровье. Только ведь людей сколько за собой увел!
Там и погиб. До его отъезда все хозяйство на плечах жены держалось. А и с отъездом ничего не изменилось, разве тише стало.
Сын его, Франкон, в хорошего парня вырос. Без заскоков. Как приехал, людей позвал, дом поправить, по хозяйству-то да се. Смотрим, оживает наше баронство.
Только какой-то он угрюмый ходил все время, не радостный. Так кто ж спросит?
Когда разбойники напали, в замок даже не сунулись. В деревне дома пограбили, скот который здесь порезали, который угнали. Потом давай дома жечь. Наш последним подпали-ли. И ведь не все подряд жгли, с разбором. Выбирали, что получше, где подворье крепкое. В деревне тогда человек пять оставались, все старики неподъемные, да Сигур наш. Когда мы вернулись, ни одного живым не нашли.
Кого зарубили, кто в домах сгорел. А Сигура след простыл.
- Мне Эдгина говорила, ты искать ходил.
- А толку? Они до речки дошли, неподалеку тут течет. А дальше, вверх ли, вниз - кто знает. Тогда еще дожди пошли. На третий день все следы замыло, хоть обыщись.
Может, и не отсутствие следов остановило? Скорее, страх за собственную жизнь и жизнь беременной жены. Хотя не больно-то он колебался, когда бросил роженицу под ноги страшного пришлеца. Заступнички! Пятьдесят таких как он отступили перед горсткой наглецов и фактически отдали им все нажитое и стариков своих в придачу.
- Недели через две, - продолжал Жак,- появляется в деревне молодая незнакомая госпожа да двое конных охраны и - прямо в замок. Я там был, все своими глазами видел. С коня соскочила и - к молодому барону. Я, говорит - с поручением. Сестра Анна захворала, сама приехать не может, послала меня спросить, не пойдешь ли под нашу руку? Все кто близко был, уши навострили. Филиппа де Барна вся округа знала. Мадам Анну конечно то-же. Барона кто уважал, кто боялся. Только я так тебе скажу: таких спокойных времен как при господине Филиппе в этих землях не было. При нем ярмарки в Дье по осени стали справлять, торговали помаленьку.
Споры, опять же, миром старались решить. А и когда он в Палестину ушел Гроб Господень воевать, все тихо осталось. Забияки сами в Поход отправились, а те, кто посмирнее хорошо руку барона помнили. Ну, как вернется и спрос учинит?
Я ухо растопырил, а сам думаю: вот бы согласился наш Франкон на вассалитет. Ведь не осилим в одиночку следующую зиму. Смотрю и глазам своим не верю: баронет на гостью волком вызверился, процедил что-то сквозь зубы и головой мотнул - нет, мол. Думаю: что ж ты, гаденыш, делаешь? Ведь тебя мадам Анна вынянчила, наравне с сыном воспитывала! А ты ее посланницу на порог не пустил - нас, считай, на голодную смерть обрек. Женщина на месте крутнулась, в седло, ровно мужик взлетела и сверху ему: 'Что ж. Было бы предло-жено'.
Жак замолчал, уставился в одну точку. Теобальту надоело ждать:
- Дальше-то как было?
- Постояли мы молчком. Спросить никто не решился, чего, мол, ты, недоносок, про-тив приемной матери взбрыкнул. А он белый как мел, личико маленькое, детское еще; брови нос рот, все будто в кулак собрал и говорит:
- Скот из моего стада по домам разбирайте. Хотите по жребию, хотите - я решу, ко-му что. Сам понимаешь, святой отец, все вопросы тут же отпали. Шутка ли, в дом какой-никакой достаток вернется.
- Разделили?
- Разделили.
Жак опять надолго замолчал.
- Теперь молодой сеньор в замке один проживает?
- Нет.
- Уехал?
- В колодец упал. Ровно через седьмицу.
- Какая же нелегкая его туда понесла? Воды некому было достать?
- А та же нелегкая, какая ему сначала горло перерезала.
- Свои кто? Скотом разжились и под Барнову руку пойти не прочь… - пояснил Тео-бальт, вскинувшемуся Жаку.
- Ты, видать, не здешний. Из дальних краев? - процедил тот сквозь зубы.
- В разных землях бывал. Нравы всякие видел. Потому и спрашиваю. А ты на мои слова не обижайся. Не со зла сказаны.
Плечи Жака поникли.
- Дама, что приезжала из Барна, больше не наведывалась? - осторожно продолжал расспрашивать Теобальт.
- Что ей тут делать? Теперь мы сами, как голод подопрет, к Барнам на поклон кинем-ся. Ладно, если мадам Анна выздоровеет, а если, не дай Бог помрет? Даже и не знаю… грех конечно на человека поклеп возводить, только, я как ту молодую госпожу увидел, меня как холодом окатило. Вроде и ладная и приветливая, а все одно - не хорошо возле нее.
- Ну хорошо-то только возле своей бабы, - пробормотал Теобальт, сам не замечая что говорит. - Эдгина возвращается. Скоро совсем темно станет. Пойду я, в сарае лягу. Прошлую-то ночь всю проплутал. Такого страха натерпелся! Когда молния рядом ударила, думал - все! Прибрать меня Господь решил. Сам, Своей рукой.
Гость поднялся, отряхнул и обмял, вставшую колом рясу.
Утром в замковую часовню собрали некрещеных детей. Малышей набралось столько, что всех крохотное помещение не вместило. Те, что постарше со страхом таращились на ши-рокоплечего дядьку в долгополой, грязной, кое-где порванной одежде.
Теобальт все выполнил как надо. Уже заканчивая требу, он подумал, что строгий на-стоятель не простит за такое самоуправство. Дело может и казематом кончиться. Но на душе было хорошо; почти как в первый проведенный в лесу день. Потом пришлось еще и испове-довать. Теобальт уже не колебался. В обители за все ответит разом. И в каземате отсидит, коли придется. Не на всю ведь жизнь его туда загонят.
Обмануть ожидания, замученных бе-дами людей, он не мог.
В дорогу ему собрали увесистую сумку. Несли кто что: немного репы или гороху, ку-сочек твердого козьего сыра, миску творога. Часть принесенного послушник оставил в доме Эдгины, где теперь будет подрастать его дважды крестник.
Все что он увидел и узнал в других порушенных владеньях, так или иначе повторяло эту историю. Только и разницы, что в одном замке совсем не осталось господ, а в другом за толстыми стенами, запершись, доживал свои дни безумный старый барон.
Кормился от-шельник тем, что приносили сердобольные вилланы, да сервы сбежавшие жить в деревню.
От последнего замка Теобальт решил возвращаться. На северо-восток тянулась сначала болотистая низина. За ней вставали поросшие густым непроходимым лесом холмы. Безо-ружный человек в такой глуши легко мог стать добычей дикого зверя.
Картина же творя-щихся в округе безобразий и так была ясна. Теобальт решил пройти на закат через земли Филиппа Барнского, чтобы точнехонько выскочить к стенам обители.
Но прямой дорожки не получилось - заблудился. Сначала кружил на месте, потом дол-го пробирался вниз по течению, преградившей дорогу реки. В верховьях узкий, но глубокий и бурный поток было не перейти. Ниже он мельчал, разливаясь на рукава.
Только перепра-вившись, Теобальт наконец отыскал тропу со следами людей и коней.
Уставший и голодный, он брел по ней, в надежде выйти вскоре к людскому поселению.
Поваленное ветром дерево, раздосадовало до крайности. Растопыренные, толстые вет-ки перегородили прямую дорогу. Поминая всех святых и грешных, послушник направился в обход по кустам.
Здесь на него и напали. Теобальт обернулся на шорох. Из-за этого дубина, которой ме-тили в голову, только вскользь зацепила плечо. Опешивший послушник замешкался, а когда вскинул над головой увесистый посох, было уже поздно - его скрутили.
Сколько их было? Видел четверых-пятерых, но, наверное, больше. Тычком в спину его повалили на землю и начали охаживать подкованными сапогами, потом поволокли, взявши за ноги. Разбитое лицо быстро опухало, глаза уже ничего не видели. Когда бросили на мягкий мох, послушник, не разжимая губ начал читать последнюю молитву:
- Отче наш… спасибо, сподобил… путь указал. Прими душу грешного вассального рыцаря Теобальта, который так и не стал монахом. Прости мне мои прегрешения и покарай этих зверей в человеческом облике…
Острая боль ожгла левую половину груди. Но, направленный в сердце клинок, со-скользнул, наткнувшись на крест из крепчайшего кипариса - лезвие прошло по ребрам.
Тело спихнули в яму, забросав еще живого человека валежником.
Очнулся страдалец в темноте, в полном смысле, не зная, на каком свете находится.
Оп-ределился только потому, что болело все, что вообще могло болеть, да страшно мутило. За-бытье чередовалось с бодрствованием. В светлые промежутки он руками разгребал мягкую лесную землю, стараясь выбраться из-под завала, от чего бурелом только проседал. Семь раз его могилу освещало солнце, шесть раз опускалась ночь.
Он выжимал скудную вла-гу из мха, лизал камни, высасывал воду из набухшей рясы.
Силы таяли. С каждым новым рассветом он оживал, чтобы бороться. С закатом умирал.
Когда в лесу прозвучал человеческий голос, - Хаген любил поговорить сам с собой,
- Теобальт находился на грани умопомрачения. Ему уже все стало безразлично. Если вер-нулись враги - пусть добьют. Если кто другой… Он из последних сил отжал плечом кучу валежника и высунул на поверхность ямы руку. Кисть намертво вцепилась в мох.
Все уже давно встали и собрались у костра. Холодный сырой утренник и монотонный хриплый голос одинаково прихватывали ознобом. Ежась, копался в своей сумке Соль.
Хаген молча ломал и кидал ветки в огонь. Угрюмый больше обычного, обросший седой щетиной, Гарет помешивал варево в котелке. Рядом притулился, сильно притихший за последнее время Дени с работой в руках. Только Лерн, присев рядом с Робертом, внимательно слушал рассказчика.
В переметной сумке Лерна уже давно ездила расстроенная лютня в треснувшем дере-вянном коробе. Изредка барон Рено доставал ее и пытался извлечь из многострадального ин-струмента мелодию. Неясные образы не хотели ложиться, выбивались, диссонируя, но Лерн вновь и вновь делал попытки спеть то, что чувствовал.
- Что у нас получается? - поднял от своей сумки голову Соль, - Идти, искать чело-веческое поселение мы сейчас не можем, у Теобальта горячка, он не перенесет дорогу…
- Сидеть тут тоже, знаешь ли… как на бочке с китайским зельем. Одна искра - и к апостолу Петру на спрос отправимся, - возразил Гарет.
Никто не спорил. Их слишком мало, чтобы отразить мало-мальски серьезное нападе-ние.
Случись что, воевать придется пятерым, прикрывая Дени и Теобальта. Но и оставаться в месте, где уже побывали бандиты, где они успели наследить, равносильно самоубийству.
Глядя на низкое, серое небо, на потемневший лес, Роберт что-то прикидывал.
- Сколько идти до речки, через которую ты переправлялся?
- Верхом, не спеша - к полудню доберетесь, - послушник говорил с трудом. Губы запеклись. Соль был прав, у больного начиналась горячка.
- Две лошади по тропе пройдут?
- Да. Там дорога широкая.
- Делаем так: Теобальта кладем на конные носилки. Дени поедет с Солем, Гарет - на заводной. Она плохо обучена, с носилками не пойдет, - объяснил сове решение Гарету Ро-берт. - Твоя лошадь и Гизелла я, думаю, будут в самый раз. Сейчас тут все собираем. Акку-ратно! Костер дерном прикрыть. Как только начнется дождь, двигаем в обход завала на до-рогу. Переправимся через реку, а там видно будет.
Ты, Теобальт, как? Осилишь?
- Не дождутся…
Стена дождя надежно скрыла следы. В нее канули чмоканье копыт по жидкой грязи, приглушенная ругань, звон металла и хриплое дыхание больного.
С переправой пришлось повозиться. Река с началом дождя набухла и залила все русло. Хаген трижды лазил в воду, пока отыскал брод. Когда выбрались на тот берег, вода стекала с людей и животных потоками. Оставив с Теобальтом двоих, Роберт с остальными прогнал всех лошадей вверх по мелкому, рукаву, потом провел по болотистой балке, чтобы, по окон-чании дождя вывести на поляну с другой стороны. Не больно какая хитрость, но и ей не сле-довало пренебрегать.
С погодой на этот раз повезло. Уже на следующий день солнце высушило пологи шат-ров и разбросанную по кустам одежду. Вчерашние, наведенные следы сохранились и под-сохли.
На первый взгляд, уловка должна была сработать. Но если их накроют в лесу в ком-пании послушника, никакими баснями про последнюю волю Филиппа Барнского не ото-прешься.
Неспешно тянулись погожие дни бабьего лета. Заплетались в невесомой дымке летучей паутиной, чтобы уйти навсегда. Настороженный, всегда готовый к отпору отряд, оставался на месте. Но тревога ожидания постепенно смягчалась. Их пока не нашли.
Больной, одолев горячку, начал потихоньку выздоравливать. Роберт не знал, как с ним дальше быть. На помощь неожиданно пришел Гарет. Глядя на прихлебывающего из миски Теобальта, он скрипуче произнес:
- Выдаст нас монах этот с головой. Только его увидят, всем твоим хитростям цена бу-дет - медяшка.
- Попробуем тихо пройти в обитель и сдать его братьям с рук на руки.
- Уверен, что там у бандитов соглядатая нет?
- А что делать?
- Он же умер.
Роберт озадачено посмотрел на Гарета. Не далее как сегодня утром тот излазил все ок-рестные кусты и полянки в поисках дикого чеснока. Старый слуга искренне полагал, что похлебка из зайчатины с чесноком поможет выздоравливающему куда лучше, нежели постные травки Соля.
- Чего уставился? - непочтительно осведомился Гарет у Роберта. - Я же не зарезать его предлагаю.
- Говори толком!
- Послушник наш, аккурат с меня ростом и в плечах такой же.
Действительно, сильно исхудавший Теобальт сравнялся с Гаретом комплекцией.
- Рубашка, гамбизон запасные у меня найдутся. Кольчуга легкая тоже есть. А вот на-счет штанов не взыщи. Штаны у меня одни.
Ха, штаны! То - не проблема. Найдутся. Сапоги у послушника, кстати, были свои.
Опытный воин, собираясь за ворота обители, отказался надевать приличествующие монаху сандалии и отспорил у отца келаря свои старые сапоги, служившие ему всю дорогу верой и правдой.
Оставалось узнать мнение самого Теобальта.
Проведенные в яме дни и лихорадка не прошли для него бесследно, но больной несо-мненно поправлялся. Когда к нему подошел Роберт, Теобалът подбирал корочкой остатки похлебки со дна котелка. Выбрав все, аккуратно доел кусочек хлеба и отставил в сторону чистую посудину. На Роберта глянули темные, глубоко запавшие глаза, в которых светилось понимание:
- Уходить мне надо. Я среди вас, как белая девка среди сарацин.
- В обитель?
- А куда еще?
- Нe подумал, вдруг и там у разбойников есть глаза и уши?
- Думай, не думай - деваться все равно некуда.
- Мы тут с Гаретом прикинули: его доспех тебе как раз в пору будет. Рубашку, штаны найдем.
- А морды запасной у вас нет?
- Своя сгодится. Ты не рябой, не кривой. Примет особых не имеешь. Вот только голо-ву и бороду придется обрить.
- Кто ж я буду после этого?
- Вассальный рыцарь.