Службисты уходить никак не собирались пока, видимо, все же нашли – не то шмотки, не то Чуму – вот странно, он совсем забыл о своем товарище. Только сейчас дырявая память возвернула воспоминания о человеке, обучившим его новой жизни. Косой забеспокоился было, вылез из склепа. И в самый последний момент увидел, как совсем рядом прошел службист, волоча тряпки Чумы. Он забился в глубь склепа и заставил все мысли замолчать. Это единственное, что он мог сделать для собственной безопасности. Раз уж Чуму поймали, и раз все так скверно выходит, оставалось только надеяться, что он не сразу расколется и не выдаст своего товарища. Хотя надежда эта и была маленькой, и душу грела слабо, Чума боялся любой угрозы, так что Косому оставалось только тихонечко лежать в склепе, ходить под себя и вслушиваться в тишину.
Склеп, где он прятался от федералов, располагался всего в сотне метров от входа, он услышал как машина, шурша шинами, выехала с территории, а следом за ней, еще одна. Самих машин он не видел, только их шум слышал. Да еще скрип петель закрываемых ворот. Более чем странная прихоть службистов. А в том, что именно они закрыли кладбище, Косой никак не сомневался. Как и в том, что Чумы на кладбище он не найдет.
Косой подождал еще какое-то время. И только когда нетерпение стало невыносимым, выбрался из загаженного склепа. Извиняясь перед неизвестным, вернее, неизвестной четой, за свою несдержанность. Несколько раз поклонился им, прося прощения, а потом побежал к воротам.
Да, кладбище оказалось закрытым. Значит, выбраться можно через ту дыру, что в противоположной его части, у парка, Косой отправился туда. И, достигнув цели своего путешествия, отпрянул: за стеной находились люди. Четверо мужчин попивали пивцо, с таким удовольствием, что у Косого в глазах помутилось, и в горле ком застрял. Косой отошел от стены, невольно вспомнив о совместных с Чумой припасах. Нашел старый заброшенный склеп, заглянул внутрь – и едва не вскричал от радости. Все пожитки, все припасы, оказались на месте. Ничего не тронуто. Он потер руки, влез внутрь и перепроверил. Но радость была недолгой, снова вспомнил о Чуме, – мало ли о чем его будут допрашивать, и как он себя поведет… да нет, как поведет, это понятно, стоит только начать допрашивать. Значит, надо перепрятывать.
Когда Косой нашел подходящий склеп, новенький, но тоже заросший травой, и перетащил туда нехитрую снедь и одежду, потихоньку начало вечереть. Он снова прошел к дыре в кладбищенской стене – на его счастье "туристы" оставили свой пост. На земле виднелась только газета и, о, удача! – целых шесть, нет, даже семь, пустых пивных бутылок. Значит, ни стрелять, ни собирать, отбиваясь от себе подобных, ему не придется. И среди огрызков нашлась даже закатившаяся банка сардин, просроченная всего на неделю. Побрезговали, ну да он брезговать не привык.
Косой выбрался в город, освежился пивцом, погулял по парку, понежился на теплой скамеечке, подремал даже, пока его не прогнал милиционер. Настроение было прекрасным, радужным, он сызнова забыл обо всем, обо всех, он брел по парку с блаженной улыбкой на лице, и прохожие шарахались от него больше, чем обычно. Не привыкли видеть бомжей с улыбками.
Когда начало смеркаться, он заметил первые группы "сборщиков податей", оставшихся от посетителей парка, первых собратьев по кочевой жизни, ковырявшихся в урнах и контейнерах, палками ворохобивших траву в поисках незамеченных бутылок, и поспешил уйти. С этими типами у него тоже были стычки, еще до Чумы, когда он только осознал себя одним из их числа, и попытался прилепиться к ним, но был жестоко бит. Ведь эти, парковые, были своеобразной элитой их мира, в чей мир просто так проникнуть было невозможно, только по протекции. Они имели жилье, а некоторые, так вообще его снимали, они клянчили на остановках у площадей и торговых центров, они работали под чьим-то началом, и тот, давая место работы, не позволяя милиции, трогать их даже пальцем, обеспечивал, тем самым, их доходом – таким, что средняя зарплата ижевцев, которых они обирали, казалась им смешной. Это не изгои со свалки, это была целая структура. Со своими классами, с заведенным порядком, с установленным рабочим днем.
Косой поглядел на закатывающееся в перистые облачка солнце, и поспешил в убежище. В новом склепе, куда большем и удобном, нежели предыдущий, он почувствовал себя, в кои-то веки, в безопасности. Кладбище закрыто, и надежно охранялось – на входе стоял пост ДПС. Так что его уже не потревожат, может, даже несколько дней. Кладбище ведь старое, сюда уже давно не разрешают хоронить. В кои-то веки Косой почувствовал странное – он находится под защитой милиции. Он устроился поудобнее на матрасике меж двумя гробами, не очень приятное соседство, но Чума еще и потому и привел его сюда, чтобы развеять все, как он называл "детские бзики" своего товарища. А сейчас Косому, вымотанному прогулкой в парке, хмельной свободой и беспокойством утренних часов, как никогда раньше хотелось выбросить все естественные для человека страхи куда подальше и продрыхать как можно дольше. Он попрощался с Чумой на расстоянии, пожелав тому спокойной ночи, и немедленно заснул.
А проснулся глубокой ночью от громогласного хлопка, буквально сотрясшего склеп, и подбросившего Косого на ноги. Он откатился, сам не понимая еще, что произошло, к дальней стене склепа, пытаясь в мертвенном свете звезд, утыкавших небо – луна еще не взошла – разглядеть, что же произошло. Его била крупная дрожь, он пытался понять, откуда пришел этот звук, что предпринять, и стоит ли делать чего-то. С бьющимся сердцем ощупывал стену за собой, массивные каменные плиты с высеченными надписями. Минутами позже вспомнил о свече. Торопливо вытащил ее из кармана лежащей на полу куртки, зажег.
И увидел то, чего до него не суждено было видеть ни одному живущему.
Крышка нового, две тысячи шестого года изготовления, гроба была откинута, лакированная поверхность, кое-где потрескавшаяся, бликовала, отражая огонь парафиновой свечки. Блики метались по стенам, потолку, слепили самого Косого, смешивались с тенями, разбегались по сторонам, и снова собирались воедино. Увидев отверзшуюся домовину, он невольно присел, свеча затряслась в руке, пламя тревожно заколебалось. Тени неистово заплясали по стенам, придавая внутренним покоям склепа еще большую мрачную таинственность.
Он попытался отползти от отверзшегося гроба как можно дальше. Сердце колотилось неистово, казалось, еще шорох, и оно разорвется, не выдержав нервного напряжения.
Шорох не замедлил с появлением. И происходил он из гроба, с коего только что с шумом слетела крышка и валялась теперь меж ним и стеной, изнутри обшитая белым бархатом.
Но сердце оказалось прочнее и выдержало. Косого трясло, дважды он едва не выронил свечу. Но продолжал смотреть. В этот момент за край домовины ухватилась рука. Почерневшая, словно обуглившаяся. Того, умершего в две тысячи шестом, который, уцепившись за края домовины, сейчас медленно восставал из гроба. Склеп позволил ему приподняться и сесть. Недвижные глаза, постоянно открытые, смотрели в никуда, взгляд упирался в стену, на зрачках бликовал огонь свечи, но мертвец даже не думал поворачивать голову.
Косой непроизвольно кашлянул, подавившись воздухом, все это время он сидел, затаив дыхание, и только сейчас легкие, готовые разорваться от нехватки кислорода, дали приказ мозгу вздохнуть.
Мертвец ловко перекинул ноги через домовину и, нагнувшись, словно, прыгая в воду, поднялся на ноги. Голова стукнулась о низкий потолок, с хрустом стукнулась, казалось, он проломил череп. Но нет, мертвец лишь нагнул голову, черные, вьющиеся волосы откинулись, обнажив за левым ухом давно заживший шрам, ныне ставший почерневший рубцом. В лицо Косому ударила тяжкая вонь разлагающейся человечины.
И тут только мертвец обратил на него внимание. Голова медленно повернулась к человеку, пустые глаза вперились в сжавшегося Косого. Лицо, прежде недвижное, теперь обезобразила улыбка, будто кто-то незримый дернул за веревочки, приводящие в движение уголки рта, улыбка расплывалась все шире и шире. Покуда не лопнула мягкая, податливая плоть, разрывая улыбку все дальше, дальше, до самых мочек ушей.
Косой подавился вскриком. Уткнувшись в стену, забился и закричал, неистово суча ногами, пытаясь хоть так отбиться от восставшего из мертвых. Но мертвец поднял руку, и Косой разом захлебнулся в крике, не зажмурился – все ждал окончательного и бесповоротного удара, присоединяющего его к восставшему. Но удара не было. Свеча капала на пальцы, обжигая парафином, глаза заслезились, сердце билось отчаянно, но каждым его ударом Косой видел лишь кровь, пробивавшуюся по сети капилляров в зрачках. И мутный силуэт мертвеца в черном парадном костюме. Даже когда мертвец повернулся к нему спиной и начал неловко, неуверенно, согнувшись так, что снова треснула плоть, выбираться из склепа. Заскрипела отодвигаемая решетка, мертвец снова булькнул, засипел. И вышел на аллею.
И только после того, как глаза окончательно перестали видеть что-либо кроме сетки капилляров в ореоле неяркого пламени, после того, как слух потерял шорох шагов, исчезнувший в ночи, а запах тления стал медленно улетучиваться вслед за своим владельцем, Косой понял, что на сей раз его отпустили. Ему повезло, и он остался в живых. Долго ли, коротко ли, не имеет значения. Он остался в живых – и это главное.
18.
Бой окончательно стих, когда начало светать. Последние выстрелы прозвучали в половине шестого, за час до появления группы, идущей им на смену. Пост возле деревни был восстановлен – в Мели еще находилось несколько сотен бывших человек. Их движение, не видное в глухой ночи, стало снова заметно с рассветом. Оно не прекращалось ни на минуту, видимо, все это время. Важа не отрываясь, смотрел на единственную улочку деревни, и все ждал, когда из дома абрека выйдет девушка, медленно забредшая туда несколько минут назад. Когда это произошло, Важа вздрогнул всем телом и отбросил бинокль.
– Это Цацо, – тихо пробормотал он. – Я уверен. Это Цацо.
И закрыл лицо ладонями. Когда Бахва тронул его, глаза Важи были полны слез.
– Они все… все…, – бормотал он тщетно пытаясь скрыть слезы и поворачиваясь в стороны но всякий раз взглядом натыкаясь на своих товарищей. Смотреть на деревню он не мог, а более взглянуть оказалось некуда. Он беспомощно махнул рукой, в этот момент на помощь пришла Манана. Прижала голову к груди, что-то тихо зашептала, словно баюкая. Бахва отвернулся, склонив голову, стал разбирать и собирать свой карабин М-4. Автоматическое действие, заменявшее бойцу перебирание четок. Важа всхлипнул негромко и замолчал. Манана отстранилась, он пробормотал: "спасибо", – неловко, несмело. Она осторожно потрепала молодого человека по жестким, кучерявым волосам.
Нодар осторожно коснулся ее плеча. Кивнул вниз – она присмотрелась. Да, он был прав, прямо под горой среди убитых лежал Отари Георгиевич. Иссеченное пулями тело старика лежало среди мертвых мотострелков. Словно и теперь, в другой жизни, он был с ними, представителями действующей власти, лишний раз доказывая тщетность похода группы в их село, пустоту дней, проведенных в Мели.
Нодар показал на Важу, Манана кивнула. Русские выносили трупы на дорогу, укладывали рядком, бросая, словно мешки картошки. Важа хотел посмотреть на происходящее, но Манана не дала, загородила собой обзор. В тишине прошел час, другой, но ни в обещанное время, ни позже Нугзар Бакхатурия, или кто-то из его группы, так и не появился. Они решили прождать еще полчаса, для разрешения всех сомнений, и затем уже сниматься, возвращаясь домой, в Кутаиси. На этом их задачи в тылу врага были завершены.
Через четверть часа Манана заметила нечто странное в действиях русских. Прежде они неторопливо перетаскивали убитых мертвых на дорогу, теперь же, спешно свертывались, оставляя даже посты на тропах из деревушки; солдаты грузились в "Уралы" и, не скрываясь, бежали.
В группе воцарилось тревожное недоумение. В самой деревне все по-прежнему: по дороге от дома к дому бродили неторопливо умершие. А русские уже покинули и территорию кладбища, кто не попал на броню, бежал за колонной. Последними отошли минеры – они вновь восстановили защиту от поползновений из села, наглухо перекрыв единственную дорогу, и теперь россыпью метнулись на ближайшие холмы, так стремительно, словно от этого зависела их жизнь. Михо поднял указательный палец вверх и произнес вполголоса одно-единственное, все объясняющее слово:
– Воздух, – прошептал он, осторожно подбирая автомат. Бахва снял с предохранителя карабин и, вместе с Важей, спешно стал спускаться с холма. Идти приходилось в обход, чтобы не заметили русские, находящиеся по ту сторону холма.
Тропа сделала резкий извив, поворачивая последний раз, и устремлялась вниз к реке, выводя их к месту рандеву с минерами. Шум над головой, вначале едва слышавшийся, подобный сонному шмелиному гудению, сейчас резко усилился, волной накрыл их, ударил по ушам. Бахва приказал немедленно скрыться под завесой рододендрона. Сам он, высовываясь из-за кустов, наблюдал за деревней. И уже не видел, что сестра, спрыгнув с тропы, под шум приближающихся вертолетов, стала заходить к русским с тыла, еще несколько шагов, и она, преодолев последние метры до речушки, оказалась на расстоянии крика до минеров. Которые, ничего не подозревая о засевшей грузинской группе диверсантов, сами торопливо переходили брод и начинали энергично размахивать белыми тряпками, подпрыгивать и что-то кричать, чтобы пилоты вдруг не приняли их за разбежавшихся мертвецов.
Бахва усмехнулся про себя. И вдруг увидел вертолеты. Два, четыре, пять "Ми-восьмых" неторопливо, с одной им присущей неловкой грацией раскормленных грузовиков смерти, подлетали к селу. Первый пролет – группа нервно попряталась в ближайшие кусты, Манана укрылась за листьями чертополоха, выцеливая русского, стоявшего по колено в воде и жадно пившего из речушки. Второй, помоложе и оттого беспокойней, по прежнему энергично махал платком, глядя на пролетавшие над ним вертолеты, и показывал на своего товарища, лишь раз вяло показавшего кулак с поднятым вверх пальцем и затем приникшего к кристально чистой воде речушки. Она взяла на прицел опытного, но в этот момент вертолеты, прогромыхав над головой, скрылись за холмами, оставив в воздухе звенящую тишину, напоенную знакомым шмелиным гудением. Пилоты пошли на широкий круг, выявляя все мертвые цели и всех, рассыпавшихся подальше от села, живых. А затем вернулись.
Первый залп – ракеты с шипом, с ревом сорвались с узлов подвесок и, окутав машину, мгновенно растворившимся за кормой вертолета облачком, ушли вниз. Грохот сотряс горы. Важа попытался броситься к краю тропы, чтобы увидеть уничтожение знакомого села, но Нодар и Михо не дали ему этой возможности, придавили к земле и долго держали. И когда следующий удар накрыл деревню, Важа попросил отпустить его голосом, в котором не было ничего, кроме полного опустошения.
Бахва смотрел, не отрываясь, как машины смерти, даровали смерть тем, кто внезапно потерял ее, завороженный тем, с какой легкостью можно превратить в пыль все то, что создавалось десятилетиями, и, быть может, веками пребывало в неизменности – и теперь несколько минут, и от прежнего Мели не останется ничего. И только слабая человеческая память еще будет какое-то время хранить воспоминания о селе.
Вертолеты, словно обожравшиеся падали стервятники, медленно кружили над селом. Ракеты у них закончились, над Мели теперь бухали пушки, разнося в щепы, в куски то, что еще сохранилось от села. От жителей его – от тех, кого по привычке еще можно было поименовать его жителями. Изредка строчила скорострельная двадцатимиллиметровая пушка с турели, ей вторили пулеметы. Над селом повисли тяжелые клубы дыма: что-то горело, смрад тянулся от села в сторону речушки, развеивался легким ветерком над кладбищем. Вертолеты кружили в небе, их винты разгоняли чад, поднимавшийся от развалин, их пушки, ухая, поднимали все новые клубы дыма, несшего в себе запахи земли, бетона, камней. Клубы долетали до холма, за котором скрывалась группа, и медленно оседали на листьях, покрывая их светло серым налетом вечности. Тонкой коростой, словно призванной защитить их, ныне прячущихся, хотя бы на время от той, что танцевала над Мели в сопровождении своих механических слуг.
И вдруг наступила тишина. Вертолеты поднялись над селом, и ушли на север.
Бахва поднял голову, пристально вглядываясь в небо. Непонятно было, что это – новый приказ, отменяющий старый или выполненное задание. Он посмотрел на часы – прошло всего пятнадцать минут с момента прибытия вертолетов и до окончания их работы, и то, что он видел сейчас на месте села, казалось миражом. Странным наслоением чужеродной реальности, внезапно вторгшейся в обыденность Верхнего Кодори. Груды развалин, еще дымящиеся, развороченные сады; изничтоженные до основания, дома, вскрытые погреба, – ракеты целенаправленно пускались в фундаменты домов, чтобы уничтожить и тех, кто был в доме, и тех, кто пытался спрятаться в обычно прочном, надежном подвале, построенным специально на случай бомбардировки. Сейчас Бахва видел лишь дыры в земле, множество дыр, из которых исходил пар, и поднимались клубы дыма, уже не белесого, но черного, невыносимо зловонного. Такой запах может быть только на потревоженном старом могильнике.
Он снял бинокль и стал всматриваться в уничтоженное село. Вздохнул тяжело. Поднялся, и приказал своим выбираться из зарослей.
– Все кончилось, – чуть дрогнувшим голосом произнес он. – Пошли.
Группа медленно поднималась, выбиралась из зарослей. Мананы в первые несколько мгновений он не увидел, растерянно покрутил головой. И наконец, заметил – она продолжала смотреть в оптический прицел винтовки, хотя цель скрылась из виду. Лишь когда подошел Бахва она опустила ствол М-16 и повернулась к мужчинам.
– Русские отошли, – сказала она. – Я наблюдала за теми двоими, они пошли вниз по реке.
Договорить не дали. Знакомый, едва слышный полет шмеля. Группа неспешно спускалась к речушке, заросли кончились, теперь они находились на открытом пространстве.
– В стороны! – рявкнул Бахва.
Важа прыгнул метров с трех в реку, фонтаны брызг окутали его, на мгновение скрыв от глаз. Вертолет возвращался, стремительно пожирая разделявшее их расстояние. Бахва поднялся чуть выше по холму, Манана спрыгнула вслед за Важей. Нодар и Михо разбежались по тропе. Но и только – им обоим прятаться некогда.
Жужжание немедленно переросло в рев – и в то же мгновение вертолет пронесся над их головами.
Нодар сориентировался первым – он выхватил платок и немедленно замахал им. Не помогло, в просвете меж двумя ближайшими по течению реки холмами было видно, как "Ми-8" разворачивается, заходя на цель.
Михо повезло немногим больше, он успел, до подлета машины, скрыться за вылезший из земли камень, съежиться за ним, став недоступной мишенью. Нодару же осталось только бежать, быть быстрым и ловким, чтобы уйти в тень, стать невидным стрелку.