– Эля, не сейчас! – папа бросил на маму хмурый взгляд. Может, и ей тоже подзатыльник достанется, а?..
– Юлчонок, ты как это сделала?
– Я разозлилась очень... И вот...
Нет, а что я должна была ответить? Особенно, когда папа смотрел на меня так, как смотрел, а? Рассказать о том, как мне обидно стало? Да ни за что в жизни!..
Но папа, кажется, не особо интересовался моими мыслями по поводу произошедшего и моим же видением проблемы. Он неожиданно улыбнулся и подмигнул мне. Так ласково, так дружески... И я почти улыбнулась ему в ответ, но тут он сказал:
– Принцесса, вернись домой!
Меня шатнуло назад. И даже на минуту я, кажется, забыла, как дышать. А папа продолжил, не замечая моего состояния:
– С этим надо разобраться. Ты не понимаешь, но это твое заклинание – это что-то удивительное! Твоя пуговица... она...
Папа поднял с пола небольшую баночку, в которой что-то мельтешило, суетилось и дзинькало. И при ближайшем рассмотрении я убедилась, что это – золотая Александровская пуговица.
– Она какая-то агрессивная... – заметила мама, брезгливо скривив красивые губы.
– Просто она на тройственный цикл завязана, пап, – пояснила я. – По логике, не успокоится, пока не завершит три круга...
– Да? – папа с интересом рассматривал обитателя стеклянной банки. – Очень интересно... Так, домой не вернешься?
– Нет.
Папа пожал плечами.
– Твой выбор.
Изображение в зеркале моргнуло, покрылось рябью, и уже через секунду я смотрела в свои растерянные глаза. Родители отключились.
Постояла еще минуту у шкафа, осмысливая произошедшее, борясь с собой. Точнее, даже не с собой, а со своими странными желаниями. Двумя. И в тот конкретный момент я думала о том, чего мне хочется больше: закричать надрывно и протяжно или удавиться. А потом в кабинет вернулся Вельзевул Аззариэлевич.
– Поговорили? – ректор подмигнул мне заговорщицки.
– Э-э-э... ну, да...
– Подвинься... – начальство оттеснило меня от шкафа, закрыло дверцы, пряча от меня зеркало, выдвинуло левый нижний ящик, покопалось в нем, раздраженно скрючив спину, и, наконец, извлекло на свет резную деревянную шкатулку.
– А вот и ты! – Вельзевул Аззариэлевич любовно погладил крышку и еще раз подмигнул мне.
Я окончательно растерялась, не ожидая от умудренного сединами руководителя Школы Добра такого панибратства в адрес обычной студентки.
– Всю жизнь собирал, так и знал, что пригодится однажды, – полушепотом поделился со мной ректор. – Короче, держи, Юлиана! С днем рождения! Поздравляю, желаю... в общем, все остальное сама себе додумай!
И он вручил мне коробочку.
Я с тоской подумала: "Интересно, в этом мире есть хотя бы один человек, кроме моих родителей, кто не знает о том, что у меня сегодня день рождения?"
– Спасибо!.. – ответила я, наконец, не очень радостно, решив, что удавиться всегда можно успеть и за пределами ректорского кабинета.
– Ну, открывай уже! – поторопил Вельзевул Аззариэлевич и устроился в своем кресле, не сводя с меня восторженного взгляда.
Подарок я вскрывала неуверенно. Почему так? А черт его знает, что там может внутри оказаться, если на крышке шкатулки вырезан жуткий оскалившийся череп. И глаза у этого черепа горели огнем, я бы сказала, рубиновым огнем. Точно, рубиновым. Не поддельным. Так что было мне неуверенно и страшно, но крышку я приподняла, чтобы замереть немедленно, изумленно подбирая слова.
Каменные, деревянные, костяные, металлические, стеклянные, большие, маленькие, разноцветные... и это только на первый взгляд... Пуговицы! Пуговицы, черт возьми! Они что, решили окончательно испортить мне день?
Ректор замер в ожидании в кресле, а я... Я улыбнулась натянуто и произнесла абстрактно и несколько вяло:
– Ух-ты! Вот это да...
– Класс, да! – оживился Вельзевул Аззариэлевич. – Вот никогда не знаешь, что в жизни пригодится! И так все удачно совпало, а?
– А?
– Ну, твой день рождения с тем, что я тебе лабораторию на три часа в неделю выделил для экспериментов...
Вот радость-то! Куда теперь только эти три часа всунуть. Сутки же не резиновые!
– А главное, не надо будет больше портить школьное имущество! – и ректор мне в очередной раз подмигнул и пальцем погрозил.
Это он на Александровский китель намекает, что ли... Так то не школьное имущество было. Я проверяла. В нашей форме пуговицы ни фига не золотые.
– Вельзевул Аззариэлевич, это такая честь, что я даже не знаю, что сказать...
Ректор решил сделать вид, что не осознал риторичности моего высказывания, поэтому лаконично произнес:
– Ну, "спасибо" ты уже сказала. Так что теперь будет достаточно простого "Постараюсь оправдать оказанное доверие", – и еще раз подмигнул мне. Может, у него тик? – И еще одно.
Начальство поднялось в кресле, опершись на руки и нависнув над столом. И для пущего эффекта брови нахмурив.
– У тебя сегодня праздник, я понимаю. Тем более выходной. Тем более эта победа ваша ночная... – и вздохнул так тяжело-тяжело и грустно-грустно. – Но правила проживания никто не отменял. Поэтому очень прошу, не пейте много, пожалуйста!
– Вельзевул Аззариэлевич! – возмутилась я праведно. – Я вообще не пью.
– Я поэтому и предупреждаю... Ладно, иди, – ректор опустился в кресло и уткнулся курносым носом в свои важные школьные дела.
А мне как-то боязно даже стало в комнату возвращаться, если уже даже ректор предупреждает...
История празднования одного шестнадцатого дня рождения, или Явление Григория
В общежитие я возвращалась с одним желанием: залезть на третий этаж к Вепрю, чтобы точно никто не нашел, и завалиться спать до понедельника. Никого не видеть, никого не слышать, спрятаться, может быть, пожалеть себя немного...
Шум я услышала еще на лестнице, где-то между вторым и третьим этажом. И в груди что-то дрогнуло, но я решительно отмела плохое предчувствие. В конце концов, не обязательно же шумели в нашей комнате! Мы же с Могилой не одни в общежитии живем!
К четвертому этажу звуки стали ярче и сильнее, я засомневалась, идти ли дальше. Может, сразу вернуться в общий холл? А лучше на барбакан. Там тихо и нет никого. В конце концов, решив, что сбежать я всегда успею, я завернула на свой этаж и сразу же в очередной раз убедилась: интуиции надо верить всегда. Не с моим везением полагаться на случай. Потому что, во-первых, шумели все-таки у нас. А во-вторых, двери были нараспашку, и на пороге комнаты возлегал развеселый Динь-Дон, и пройти мимо него не замеченной было совершенно невозможно.
– Ага! – прокричал джинн по-пьяному радостно, заметив мою помятую фигуру. – Вот и она!
– Слушай, когда ты успел так набраться? – поразилась я. – Десять утра!
– А мы с ночи празднуем, – поделился синекожий, поднимаясь на ноги. – Такое событие!
Приятно, конечно, что мой день рождения студенты Школы Добра считают "таким событием", но хотелось бы, наверное, чтобы празднование проходило в присутствии именинницы.
– Без меня? – спросила хмуро.
Что он вообще делает в нашем крыле? И я уже не говорю о своей комнате...
– Без тебя, – согласился Динь-Дон и рукой махнул, приглашая меня войти в мою собственную комнату. – Ты, конечно, звезда, никто не спорит. Но и мы не лыком шиты!
– А?
– Или ты считаешь, что нашей заслуги во всем этом нет? – он подозрительно сощурился, глядя на мое недоумение. – Думаешь, мы только примазались к тебе?
Проклятье, о чем он говорит? Удобно ли будет уточнить? Как может отреагировать пьяный джинн на неадекватный вопрос?
– Не думаю, – ответила осторожно, но Динь-Дона ответ полностью устроил, он осклабился совершенно пьяно и возвестил громогласно:
– Тогда надо немедленно выпить. За победу.
Зараза! Я от стыда и расстройства даже зажмурилась. Неприятно-то как! Я подумала, что они мои шестнадцать отмечают, а они поражение Годрика Воинственного празднуют...
– Ну, и за тебя, конечно, – хохотнул синекожий за границей моего зрения. – Тебе сколько вообще стукнуло? Пить-то тебе можно?
И захохотал громогласно. Еще раз зараза!
– Юла, ну, правда, – приобнял меня за плечи, подталкивая в комнату, где я заметила тонкую фигурку Зарянки, почему-то сидящую на коленях у Тищенко. – Не думала же ты, что получится отвертеться от нашего поздравления?
– Не думала...
Я, если честно, вообще ни о чем таком не думала. Но не признаваться же ему в этом. Под прицельным огнем любопытных глаз спрятала шкатулку ректора в тумбочку, где уже томилась Александровская бонбоньерка.
Молниеносная оценка ситуации подсказала: в комнате из трезвых людей только я. Ну, еще Аврору, наверное, можно считать условно трезвой, потому что за час моего отсутствия она никак не могла напиться до состояния аут. Или могла?
В момент моих размышлений Могила горестно всплеснула руками и воскликнула:
– Ох, мамочки! Мы, кажется, Григория забыли?
Кто мы? Где забыли? И кто такой Григорий?
– Не забыли! – отмахнулся от ее паники Веник. – Гир... Геор.. Гирго... Черт, кто вообще ему такое имя дурацкое дал?
Староста окинул присутствующих мрачным взглядом, и я поняла, что Динь-Дон ночью праздновал не один.
– Ты и дал, – проворчал Тищенко. – Когда кричал о том, что пить втроем пошло.
– Ага, – поддакнул Динь-Дон. – Втроем пошло, а в компании с говорящим соленым огурцом – капец как круто. Странный вы народ, предметники.
– Да сколько можно! – возмутился писклявый голос. – Я уже сто раз говорил, что я не огурец! Я ка-ба-чок!
Я повернулась на голос и увидела его. Огурца? Кабачка? В общем, Григория. И мне стало немного дурно.
Короткая История появления Григория, рассказанная сторонним наблюдателем
Барбакан оставляли с песнями. Ну, а как не петь-то? Потому что эмоции хлестали через край, а душа хотела праздника. И даже шиканье капитана и его требования вести себя прилично не смогли испортить настроения. А потом Тищенко сказал:
– Если что, у меня есть настойка...
– Экспериментальная? – подозрительно сощурился Динь-Дон.
– Обыкновенная, – проворчал Амадеус примирительным тоном, – Вишневая. Бабушкина.
Зарянка взвизгнула, взмыла ввысь и, совершив элегантное сальто, приземлилась прямо возле обладателя гениальных рук и бабушкиной настойки и призналась:
– Обожаю Вишню... – и влажный поцелуй на одаренной щеке запечатлела. А потом снова взмыла в воздух и оттуда прокричала:
– Мальчики, я переоденусь – и к вам. Без меня все не выпейте только!
– Что это было? – выдохнул Амадеус и заботливо потрогал прыщи, которые совершенно точно еще утром были на месте.
Динь-Дон хохотнул и хлопнул химика по плечу, Вениамин многозначительно поиграл бровями.
– Шуточки у вас... – проворчал химик, не зная, как реагировать на намеки друзей.
В комнате староста химиков жил один.
– Хорошо устроился, – прокомментировал синекожий, раскладывая на столе закуску.
Амадеус проворчал что-то неопределенное и полез под кровать.
– Я сейчас... где-то у меня тут... нет, это не оно... это слабительное...
– Эй, ты осторожнее там! – возмутился Веник и поерзал на стуле: как-то не доверял он химикам вообще и этому, в частности.
– Да нормально все! – Тищенко выполз из-под кровати и вытащил на свет огромную немножко пыльную бутыль насыщенного вишневого цвета.
Разлили по стаканам. Вениамин посмотрел на все это с высоты своего небогатого опыта и произнес, брезгливо сморщив нос:
– Нет, ну слушайте, мы как герои анекдотов. На троих соображаем. Не солидно как-то. Пошло.
– А ты что предлагаешь? Зарянку ждать? – возмутился джинн. – Да она может до утра переодеваться, что я, баб не знаю?!
– Она не баба, – вяло возмутился Тищенко.
– Ладно!
Динь-Дон схватил свежий цукини, который зачем-то притащил вместе с остальной закуской, видимо, в темноте перепутав его с огурцом, оглянулся по сторонам, выхватил из стоящей на столе карандашницы две кисточки и воткнул их в овощ со словами:
– Это у нас ручки, – еще два карандаша. – Это ножки. Теперь рисуем рожицу...
И наконец:
– Такой собутыльник тебя устраивает? – усадил в центре праздничного стола смешного уродца.
Веник хохотнул и потянулся за стаканом. Выпили.
– Он на меня осуждающе смотрит, – закусывая яблоком, вдруг сообщил Тищенко. – Неловко как-то... Мы ему даже не налили...
– Действительно, нехорошо получилось, – согласился Веник и, не обращая внимания на ужасные глаза Динь-Дона, налил кабачку вишневой настойки в подставленную Амадеусом колбу.
Выпили.
– После второй не закусывают! – объявил джинн и потянулся за настойкой, но замер, глядя на кабачка.
– Он нас не уважает... – резюмировал староста фей, тыкая пальцем в нетронутую колбу.
После чего потряс головой и подозрительно поинтересовался:
– Тищенко, это точно настойка? Какой-то у меня от нее странный и быстрый приход...
– Точно... – неуверенно ответил химик и на всякий случай принюхался к своему стакану.
– Ну, что? – Веник потер руки. – Еще по одной?
– И по второй тоже, – буркнул Динь-Дон, разливая.
На душе стало тепло и весело.
– А хорошо мы их сегодня сделали, – выдохнув в булочку с изюмом, пьяным голосом вспомнил хозяин комнаты.
– Это да! – благодушно кивнул джинн.
– Не поспорю, – Веник поднялся и ткнул в кабачка пальцем. – Но этот тип снова пропустил...
Все трое посмотрели на овощ осуждающе.
– У меня где-то оставалась живая вода... немного экспериментальная... – между делом заметил химик.
– А у меня дедушка на неодушевленном интеллекте собаку съел...
– За что мне это? – простонал джинн и закрыл лицо руками.
К приходу Зарянки кабачок не только разговаривал и бодро ковылял по центру стола, но и активно поглощал вишневую настойку, радостно пища на всю комнату:
– За победу!!!
Увидев фейку, овощ похабно улыбнулся, чем вызвал приступ неудержимого веселья у всех присутствующих мужчин, а потом заявил:
– Хочу выпить с прекрасной дамой на брудершафт!
Прекрасная дама присоединилась к общему хохоту и сквозь смех поинтересовалась:
– А звать-то тебя как, алкоголик?
– Григорий! – немедленно ответил Веник и пожал плечами. – Ни одного Григория среди знакомых нет, просто... А теперь есть...
– Логично, – согласился Тищенко, у которого, видимо, тоже Григории среди знакомцев не значились.
Динь-Дон только рукой махнул – толку с этими пьяницами спорить – и предложил выпить за присутствующих здесь дам.
Потом за дам пили стоя. Потом за родителей. Потом все дружно потащились в подвалы в сауну для старост, потому что Амадеусу пришла в голову гениальная идея – попарить Григория.
Григорию в бане не понравилось. Он возмущенно пищал, требовал свободы и земли. И еще угрожал, что если пьяные сволочи его здесь сварят, он им будет до смерти являться в кровавых и ужасных снах.
А потом Веник вспомнил, что сегодня же у Юлки день рождения.
– Урррра! – громче всех завопил овощ, узрев в этом сообщении возможность смыться из сауны живым.
– Действительно, ура! – согласился Динь-Дон. – Но настойка-то, тю-тю. С чем поздравлять пойдем?
– Кхе-кхе! – раздалось из угла, в котором укрылись Зарянка с Амадеусом, и джинн только глаза прикрыл раскрытой ладонью, думая о том, что эти выходные вряд ли получится пережить.
***
Из-за чьего-то далекого пения голова трещала неимоверно. Казалось, еще чуть-чуть, и мозг брызнет в разные стороны, найдя себе выход через все отверстия в голове. А может, и новых наделает...
Повернулась на бок и голову под подушку засунула, чтобы приглушить звук. Так, стоп! Голову под подушку засунула? Напряглась, пытаясь вспомнить, как ложилась спать. Но вспомнила только, как шли по коридору первого этажа и хихикали, зажимая рты руками. Что мы делали на первом этаже? Не помню... Напряглась еще немного и застонала, вспомнив вкус абрикосовицы, мандариновицы и брусниковицы, которая была последней. Ненавижу химиков... Зачем я так надралась? Как-то даже слишком, для первого раза...
– Проснулась? Пьяница малолетняя…
Ох ты ж, разорви меня дракон! Я знаю, кому принадлежит этот голос!
Приподняла подушку и одним глазом оглядела комнату.
А вот в помещеньице-то этом я впервые. И как я тут оказалась, спрашивается?..
Спрятала голову и попыталась прийти в себя. А главное, придумать, как выйти из этой позорной ситуации с достоинством. Кстати, о позоре и достоинстве… Аккуратно ощупала себя под одеялом на предмет наличия одежды.
– Ты что там делаешь? – развеселился Александр. Глазастый, черт!
– А?
Он же на самом деле не думает, что я стану отвечать на этот вопрос.
Села на кровати и уставилась на него хмуро. Уместно ли будет спросить, как я здесь очутилась? Черт! Я безнадежна, я пытаюсь соблюсти приличия и не нарушить этикет, даже находясь в полной...
– Пить хочу, – прохрипела не своим голосом, обращаясь к плечу Александра.
Он сидел в кресле у стола. В черных форменных брюках, в наполовину расстегнутой рубашке и босиком. Интересно, я у него в комнате? У него, конечно, где же еще... И что я здесь делаю?
Александр встал, налил воды в стакан, подал мне и плюхнулся на кровать рядом. А я подскочила немедленно и шарахнулась от него в другой угол комнаты.
– Ничего не хочешь объяснить? – улыбнулся он моей резвости.
Я? Хорошо ему издеваться, а я не помню ни черта...
– Не знаю, как здесь очутилась, ничего не помню после брусниковицы. А раз ничего не помню, значит, ничего не было, – выпалила на одном дыхании и вдоль стеночки, не сводя глаз с темной фигуры на кровати, двинулась к выходу.
Сын темного бога был божественно быстр. Я моргнуть не успела, а он уже уперся рукой в дверь, отрезая мне путь к побегу.
– Что, вообще-вообще ничего не помнишь?
И наклонился к самому лицу, зараза. Трясу головой и одновременно за дверную ручку.
А он еще ниже наклонился и мерзким таким голосочком:
– И как в спальню ко мне в обнимку с невменяемой фейкой вломилась?
Ответ тот же.
– И как про родословную мою требовала объяснить?
Про родословную? Это он о чем?
Ближе наклониться уже было невозможно, но у него получилось.
– И про... остальное?
– Никакого остального не было, – не выдержала я, зловредно обдав наглого вруна винными парами, и отпихнула еще со всей силы. – Врешь ты все!
И в коридор выскочила. Уф! Хорошо, что он на последнем курсе учится. Всего год придется в глаза своему стыду смотреть. А он мне в спину контрольным выстрелом:
– И нет у меня в роду богов, ни темных, ни светлых, вообще никаких, если тебя все еще волнует этот вопрос!
З-з-зараза! Запретила же себе его так называть!!! Удрала под веселый хохот. Позорище! И отправилась на поиски вчерашних собутыльников, через дамскую комнату и душевую, само собой.
Собутыльники нашлись все и сразу. И даже еще до того, как я в душ попала. Потому что все дрыхли в нашей с Могилой комнате. На моей кровати Тищенко нежно обнимал Веника, рядом с Могилой дрыхла Зарянка, ну, а джинн забурился в гости к Вепрю.