- Все понимаю, кроме одного: зачем? Зачем нужно это помешательство? Ты говоришь: сладчайший дар богов, животворный родник всего сущего. А рассказываешь о мучительном безумии, о душевной неряшливости, об ужасающей несобранности. И кончается это всегда плохо! У всех твоих баллад печальный конец, а ты говоришь: это прекрасно!
Несчастный певец угрюмо глотал кашу, гости втихомолку пересмеивались, а ксуури, не обращая внимания на еду, упорно старалась дотянуться до ускользающего от нее смысла:
- Взять хотя бы балладу про дочь властителя замка! Хорошо, влюбилась она в этого сотника. Допустим, он был лучше всех на свете, хотя и не верится. По-моему, просто тупой эгоист. Да и откуда ей знать, разве она знакома со всеми мужчинами на свете? Ладно, не буду спорить. Встречались они в лесу. "Крапива хлестала ей нежные ноги, а ветви царапали белую грудь…" Не могла, дура, найти для свидания местечка приятнее! Хотя у всех разные вкусы… Но потом, когда он ушел на войну, а она вздыхала в башне и день за днем пыталась "взором дали пронизать"… это уже слабоумие! Она что, с первой попытки не поняла, что ничего с такого расстояния не разглядит? А когда пришла весть о его гибели, она не могла есть и пить, зачахла и умерла. Вот ты мне объясни: с какой целью она все это проделывала?
Кринаш посочувствовал бедняге-певцу и, тронув Уанаи за плечо, сказал, что наверху готова комната. (Конечно, много чести для разбойницы, но все-таки женщина! А Бурьян с Горластым пусть в трапезной дрыхнут, на скамьях!)
- Сейчас! - отмахнулась ксуури и продолжила увлеченно: - Кажется, я поняла! Складывается ясная картина: потеря сна и аппетита, нервное расстройство, помрачение рассудка, зачастую гибель… Это же болезнь! Серьезная! Как еще вы до сих пор не вымерли?
Придя к такому выводу, Уанаи успокоилась, поднялась из-за стола и, учтиво поклонившись хозяину, отправилась наверх.
- Да, - глядя ей вслед, выдохнул Арби. - Болезнь…
И такая тоска была в его негромком голосе, что Дагерта, убиравшая со стола посуду, бросила на парня тревожный, сочувственный взгляд.
* * *
Вечер прошел мирно, если не считать того, что Горластый обругал погоду: мол, денек мерзкий, как рожа стражника. Разбойник брякнул это просто так, не подумав, но чуть не схлопотал по шее от "черно-синих". Вмешался Кринаш, цыкнул на тех и на этих, восстановил мир и посоветовал гостям укладываться спать - темно уже!
Тут как раз вернулись капитан "Летящего" и матросы. Хозяин пошел приглядеть, чтоб они были поаккуратнее с огнем, не спалили ему сеновал.
- Ну, вроде всех разместил! - заявил Кринаш, вернувшись в дом и сняв с плеч наброшенную от дождя рогожку. - И охота капитану на сене валяться! Скупердяй паршивый… До чего ночка ненастная выдалась! Не завидую сегодня бездомным бродягам.
По правде сказать, Кринаш никогда не завидовал бродягам - он, лишь в сорок лет узнавший, что такое собственный дом. И сейчас, устало прикрыв глаза, он впитывал тепло догорающего очага и сонный, мирный уют. Тишину нарушало лишь похрапывание постояльцев в трапезной. Верзила уже ушел в пристройку. Недотепка на кухне прикорнула под старым тулупом - любила тепло, словно котенок.
Хозяева, как всегда, ложились последними.
- Все успокоились? - негромко спросил Кринаш.
- Этот… ну, козий лекарь… просил принести ему в комнату выпить.
- Так налей ему вина, - досадливо откликнулся хозяин. До сих пор Дагерта не имела привычки цепляться к мужу с мелочами.
- Если б вина! Он хочет "водички из-под кочки". Большой кувшин.
Кринаш опешил. "Водичка из-под кочки", жуткого вкуса и дикой крепости напиток, который мужики гонят из всего, что под руку подвернется… для непривычного человека - верная смерть! Да, они с женой держали в подвале немного этой пакости. Кринаш смеялся: "Мышей морить…" А если серьезно - на случай появления на постоялом дворе забулдыги, для которого уже вино - что вода.
- Кувшин? Он что, тролля в гости ждет? Ладно, зайду к нему, поговорю.
* * *
- Да, я заказал… кувшин… ну и что? Я же за него заплачу! - Мальчишка попытался бесстрашно выдержать взгляд Кринаша, но ему это не удалось. Круглое лицо покраснело, уши налились малиновым цветом. Юнец отвел глаза и нарочито грубо уточнил: - Я, может, хочу надраться вусмерть! В лежку!
Кринаш оценивающе оглядел гостя:
- Кружки за глаза хватит.
А про себя подумал: "Хватит и запаха…"
- Да? - растерялся парнишка. - Я не знал… Конечно, он не знал! Достаточно взглянуть на него: домашний, смирный, по-детски наивный. Котенок, еще не обученный ловить мышей.
Кринаш уселся на скамью рядом с парнишкой:
- Что стряслось? Может, чем помочь могу?
- Мне уже никто не поможет, - угрюмо отозвался тот. И вдруг подался к Кринашу, заговорил быстро, отчаянно: - Видел, что тут творилось сегодня? Весело было, да?
- Ты это про козу?
- Нет, про другую скотину! Про другую тонкую натуру! Тебе-то что, она завтра уплывет, у тебя снова тихо будет. А если каждый день… всю жизнь…
- Так ты и есть жених барышни? - догадался Кринаш.
- Именно. Авигир из Рода Зиннифер. Вот такой я счастливчик, везунчик и удачник.
Юноша потянулся к кувшину. Хозяин отодвинул кувшин подальше и приказал:
- Рассказывай!
А что рассказывать? Кринаш угадал каждое слово еще до того, как парнишка, уставясь в пол, начал изливать душу.
Все угадал! И про богатую семью, которую прочно объединяет воля отца - так обруч не дает рассыпаться бочке. И как давит, гнетет эта воля: не смей делать по-своему, не смей возражать, не смей искорки в глазах зажечь! Голос отца спокоен и негромок. Зачем кричать, если вокруг почтительная тишина?
Авигир мечтал стать наемником, но заикнуться об этом посмел лишь раз. Одного раза ему вполне хватило…. Нет, владеть оружием юноша научился, на это отец денег не жалел: такое умение и купцу пригодится. Но как можно оставить родной дом, дело, которым занимались дед и прадед, верную прибыль, что звонким ручейком стекает в потемневший от времени сундук с окованными железом углами!
А тут еще сказочная возможность завладеть наследством Оммурата-стеклодува!
Весь дом тихо радовался (радоваться громко семья давно разучилась). Согласия Авигира никто не спросил. Впрочем, он и не стал бы возражать. Незнакомая девушка, которую везут для него от верховий Тагизарны, - в этом было что-то притягательное для наивного юнца. Это вам не конопатая внучка оружейника, которую отец подумывал заполучить в невестки! Она, должно быть, изящна, нежна и прелестна, эта неведомая Рурита Танцующий Мотылек - ах, какое восхитительное имя! Как она, должно быть, трепещет, с тревогой рисуя себе образ жениха, которого увидит только на свадьбе! Когда невеста задержалась с приездом, взволнованный отец послал Авигира в сопровождении слуги вниз по реке - узнать, не случилось ли чего. Сыну велено было не забираться дальше постоялого двора Кринаша: туда все слухи сходятся. Если в Шаугосе свирепствует мор или стряслась другая какая беда, Кринаш об этом должен знать.
Когда до постоялого двора было рукой подать, романтическая душа подсказала юноше проделку. Он обменялся со слугой одеждой, отправил своего спутника в деревенский трактир, а сам, скрыв имя, заявился на постоялый двор. Что, если судьба позволит увидеть Руриту до свадьбы? Что, если они понравятся друг другу? Что, если будут всю жизнь вспоминать эту встречу?
Да уж, что сбылось, то сбылось! Авигир не забудет этот день до смерти!
- Она мимо меня прошла, глянула - словно помои выплеснула. И громко так: "Отец, за вещами надо смотреть в оба: здесь ночует всякий сброд!" Плечиком дернула и дальше пошла.
- Да, тонкая натура… А увильнуть от свадьбы нельзя?
Ответное молчание было выразительнее слов.
- Ты в семье единственный сын?
- Нет. Но двое старших женаты.
- Ясно-понятно…
Кринаш призадумался, потирая шрам на лбу. Сколько раз он зарекался вмешиваться в чужие дела! Но Разве удержишься, если перед тобой сидит неплохойпарнишка и уныло глядит в свою будущую жизнь - скомканную, неудавшуюся, загубленную. Жизнь, в которой он неразрывно связан со злобной, истеричной бабой.
Она спит сейчас за две комнаты отсюда, эта ранимая, глубоко чувствующая натура. А в воздухе словно продолжает звенеть ее пронзительный голос. И чаще всего звучат слова "мерзкий" и "отвратительный"…
Кринаш не выдержал. Со скучающим видом поднял голову и, разглядывая паутину меж потолочных балок, сообщил - не собеседнику, а шустрому паучку:
- Забавную штуку рассказали мне проезжие из Гурлиана. Собирают у них в Аргосмире корабли для дальнего похода. Слыхал легенду о Земле Поющих Водопадов, до которой добрался когда-то Ульгир Серебряный Ручей?
- Да, в Огненные Времена. Похитил прекрасную Жаймилину и с ней отправился…
- Ага, - бесцеремонно перебил Кринаш мальчишку. - Ученые люди как-то вычислили, где эта самая земля должна быть на самом деле. Вот гурлианцы и решили туда сплавать. Но наемники в путь особо не рвутся: легенда-то страшноватая! Людей не хватает, рады любому. Плавание впрямь будет опасным, можно ждать всяких ужасов…
- Самый ужасный ужас спит за две комнаты отсюда! - с выражением сказал Авигир.
Юноша изменился на глазах. Исчезла понурая сутулость, взгляд стал живым и блестящим. Сейчас Авигир не выглядел беззащитным, трогательно нелепым мальчишкой. Молодой мужчина глядел на стену над плечом Кринаша - и видел катящиеся волны, зеленые берега в цветочной пене, звонкие водопады, срывающиеся с темных скал.
- Ну, хозяин, я твой должник! Сколько проживу, столько и в долгу буду! О таком я и мечтать не смел! По стопам великого Ульгира!..
"Даже мгновения не раздумывал!" - укололо Кринаша чувство вины. Вряд ли он узнает, вернулся ли этот отчаянный мечтатель из опасного похода!
Но обратного пути уже нет: вон как светятся глаза юнца!
А если к утру передумает, струсит - значит, ошибся в нем Кринаш. Тогда не жалко, пусть живет подкаблучником у сварливой стервы, демоны с ним!
- Я прямо сейчас отправлюсь в путь! - словно прочел его мысли Авигир.
- Ночью-то? Ну нет, опасно! Я разбужу, когда начнет светать.
- Какой уж тут сон! Я пока напишу пару писем.
* * *
Прозрачная вода рассвета немного развела непроглядные чернила ночи.
Кринаш держал в поводу гнедую лошадь Авигира и чувствовал себя на собственном дворе конокрадом и злоумышленником. Впервые он так провожал гостя - крадучись, воровски, чтобы никого не разбудить.
Забрехал было Хват, высунулся из пристройки Верзила. Кринаш отвесил псу пинка, а рабу махнул рукой: мол, уйди! И продолжил настырно, как заботливый отец:
- Дорогу помнишь?
- Конечно!
- Денег до Гурлиана хватит?
- Если что, продам перстень.
- В харчевнях кошелек не вытаскивай, деньгами не хвались. Со случайными попутчиками не откровенничай. Слуга - человек надежный?
- Верю ему больше, чем себе.
Занятые беседой, эти двое не заметили, как на крыльце мелькнула темная фигура - и скользнула в дверь, которую Кринаш оставил приоткрытой…
- Ну, храни тебя Безликие! Письма я передам… Не написал, что едешь в Аргосмир?
- Не такой уж я дурак!
Авигир вывел свою гнедую за ограду, вскочил в седло - и копыта ударили по размякшей от недавнего дождя земле.
Хозяин затворил калитку, задвинул засов. Обернулся на одно из верхних окон и улыбнулся при мысли, что барышня Рурита в это оконце могла бы увидеть своего жениха, скачущего прочь.
Вины перед гостьей он не чувствовал. Не столько потому, что она хаяла "Посох чародея", сколько из-за ее жестокого каприза: пусть, мол, Кринаш высечет Верзилу…
Как же! Сейчас! Из-за прихоти проезжей дуры он положит своего раба под кнут!
Кринаш старался со слугами обращаться со спокойной, разумной строгостью, но от себя не скроешь: к Верзиле у него отношение было особое. В нем хозяин видел собственную судьбу - какой она могла бы стать.
Пусть бедняга потерял память, пусть не знает, кем был прежде и какое носил имя, - все равно многое в нем выдает прежнее ремесло.
Воин. Явно воин. Это помнят руки, помнят глаза, слишком гордые для невольника. Да, в каменоломнях плети надсмотрщиков научили его терпению, но терпение и смирение - не одно и то же. Хоть старается Верзила угодить нынешнему хозяину, нет в нем льстивого подобострастия, которое выдает того, кто рожден в рабстве.
Кринаш, бывший десятник, готов спорить на что угодно: парень был наемником!
Не забыть одного случая… Как-то в тревожное время, когда приходилось ждать нападения разбойников, Кринаш ночью вышел взглянуть, не спит ли Верзила, поставленный охранять двор.
Верзила не спал.
Он стоял в полосе лунного света - серьезный, собранный, с закаменевшим лицом. В руках держал палку от старой, давно растрепавшейся метлы. Сейчас палка не выглядела ни смешной, ни жалкой - так привычно подняли ее широкие ладони в позицию "верхний щит". Тело легко и естественно приняло боевую стойку, деревянный "меч" описал полукруг - прием этот назывался "крыло бабочки".
Кринаш бесшумно повернулся и ушел незамеченным. Не мог он на это смотреть. Больно было. Тошно.
Попавшему в плен наемнику дают, по обычаю, возможность откупиться. Не сможет - станет рабом. Такой участи Кринаш когда-то боялся хуже смерти. Деньги тогда у него не держались (может, оттого теперь и стал таким прижимистым), а родни, чтоб выручить, не было… А потерянная память… Да сколько раз Кринашу в битве перепадало по голове - вон и шрам на лбу остался. Могли ему память отбить? Могли. И очень даже запросто…
С тех пор и повелось: смотрит Кринаш на Верзилу - видит себя. И старается не обидеть его зря, не унизить лишний раз. Была даже шальная мысль: не даль ли парню волю? Но потом Кринаш прикинул: а что для бедняги изменится? Уйдет? А куда? Где ему будет лучше-то - без имени, без памяти, без друзей? А здесь честная работа, верный кусок хлеба и люди, которые к нему неплохо относятся. А раз так, то незачем Кринашу спешить с ненужными добрыми делами и разбрасываться собственным имуществом…
За раздумьями хозяин вошел в дом, остановился у деревянной лестницы. Надо отдать барышне письмо как можно позже. Пусть уж крики и вопли начнутся перед самым отплытием "Летящего"…
И ответом на эту мысль сверху донесся крик, полный боли и испуга. Мужской крик.
* * *
Лицо Эйнеса было белым, но глаза глядели неустрашимо, со злым весельем. Глаза смелого человека, который понимает, что легко отделался, столкнувшись лицом к лицу со смертью.
Он сидел на скамье в трапезной, стягивая правой рукой окровавленную рубаху на левом плече. Кринаш негромко объяснял перепуганной Недотепке, в каком сундуке лежит чистое полотно для перевязки. Дагерта на кухне грела воду. Постояльцы столпились вокруг пострадавшего. Надо ж, человека ножом ударили! Да еще в "Посохе чародея" - вроде бы спокойное, безопасное место!
Последним на шум выбежал Жамис. С лестницы оглядел происходящее, в ужасе расширил глаза при виде крови и брякнул нечто совершенно неуместное:
- Господа, умоляю, не разбудите мою девочку!
И смутился, осознав свою бестактность.
Превозмогая боль, Эйнес усмехнулся:
- Вот уж чего мы все не хотим, почтенный, так это разбудить твою девочку!
Недотепка с необычной для себя прытью принесла полотно. Кринаш сноровисто промыл рану теплой водой и перевязал, приговаривая, что это пустяки, он видал раны и похуже, а заживали за милую душу.
Закончив перевязку, он свирепо обернулся к Уанаи, которая спокойно взирала на происходящее:
- Твоих парней работа? Говори, гадюка чужеземная!
Ксуури не обиделась и не испугалась. Ответила примирительно:
- Зачем нам это? Я еще не потеряла надежды перезимовать здесь. Глупо было бы портить отношения с тобой.
- Не на тех войско ведешь, хозяин! Один в грехах, другой в ответе, да? - поддержал атаманшу Бурьян стаким оскорбленным видом, какой бывает только у мошенников, вообразивших, что совесть их чиста.
Кринаш раздасадованно замолчал. Убедили его не слова разбойника, а сама рана, явно нанесенная неопытной и не очень сильной рукой.
- Да кто б ни ударил, - хмыкнул бородатый стражник, - его уже след простыл!
- А вот и нет! - злорадно сообщил Эйнес. - Я просто ждал, когда меня перевяжут. А этот гад и не собирается удирать. Думает, я его не разглядел! - Эйнес скользнул взглядом по изумленным лицам и точным, как удар клинка, движением руки выделил из толпы одного человека. - Про тебя говорю, любезный, про тебя. Не прикидывайся барашком. Рассказывай, чем я тебе не угодил. Вроде впервые видимся!
Все отшатнулись от бродячего певца Арби. А тот в недоумении огляделся, пытаясь понять, на кого указывает Эйнес. Понял - и побелел, задохнулся от гнева:
- Я?! Да ты что… Да как ты можешь…
Он не успел договорить: на крыльце послышалась возня. В трапезную ввалился торжествующий Верзила:
- Поймал гада! Он уже у калитки засов снял. Еще чуть - и ушел бы.
И с победным рыком втолкнул в кольцо ошарашенных людей свою добычу.
Потрепанная куртка, длинные золотисто-каштановые волосы, перепуганные серо-зеленые глаза… Певец Арби!